– Ну не разводись, раз у тебя жена родная такая хорошая. Между прочим, Светка и правда хорошая жена, а вот ты кобель первосортный, и я не понимаю, что она за тебя держалась столько лет, – забыв о своей позиции невмешательства во внутренние дела Бабиных, не удержалась Катерина.

– Кать, посоветуй, что мне делать-то? – жалобно попросил Бабин.

– Про фингал скажи – на улице напали, она поверит, вечно шастаешь по ночам. Таньке я скажу, чтоб не трепалась – один раз потерпит, не лопнет. Да может, и не узнает. А насчет развода – смотри сам. Ты зачем затеял разводиться?

– Ну… Надоело мне перед ней отчитываться. И вообще, мы в двадцать поженились, что мне – с ней одной до ста лет и спать?

– До ста лет мужчины у нас не живут, не говоря уже о способности заниматься сексом, – назидательно сообщила Катерина. – Видишь, ты как быстро нагулялся. Значит, не разводись.

– Заявление заберу. А с ней как? Она со мной не разговаривает. И потом, говорю же тебе, ей тоже мужики письма пишут. Вдруг к ней какой-нибудь козел приклеится?! Уговори ее это дело бросить, а?

– Ты ревнуешь, – констатировала Катерина. – Странно. Уж тебе-то надо бы иметь более широкие взгляды. Сначала уговори ее не разводиться, а потом посмотрим.

– Да она с радостью! Вот увидишь!

– Не знаю, не знаю, – усомнилась Катерина. – Ты очень обидел ее, Женя. Правда. Она ведь не вещь: захотел – отложил, передумал – взял.

– Ладно, еще ты будешь мне мораль читать! И без тебя тошно.

– Я не читаю, – неожиданно миролюбиво произнесла Катерина. – Дров наломал – будь мужиком, разруливай.

– Да как, как?! Ну?!

– Не нукай… Попробуй сказать ей, что ты ее любишь. И ревнуешь. И боишься потерять. Да что ты – маленький, что ли?

– Не маленький. Просто не говорил давно. У меня язык не повернется. Да и глупо, как в сериале, такое только там да в ваших журнальчиках говорят. А если она узнает, что я ревную, и вообще мне на шею сядет?

– Ну пусть тогда она сядет на шею кому-нибудь другому, – разозлилась Катерина.

– Злыдня ты! Просто стерва, честное слово! К тебе по-людски, а ты…

– По нынешним временам, Евгений Николаевич, это комплимент. Даже наука такая есть – стервология. Книжек в магазине полно. Так что спасибо на добром слове. Давай действуй. Со своей стороны чем могу – помогу.

Она улыбнулась, погладила Женю по рукаву свитера и повторила:

– Правда, помогу. Хочешь еще кофе? У меня бутерброд есть. А синяк, если хочешь, я тебе тональным кремом замажу.

– З-здравствуйте! Это отдел к-культуры? Тут н-написано, что «Б-будем знакомы!» – это у вас в кабинете? – Мужчина стоял на пороге и опасливо смотрел на Катерину. В одной руке он держал свернутую трубочкой газету, в другой – черную кроличью шапку-ушанку, тоже свернутую в трубочку, правда, потолще.

– Совершенно верно. «Будем знакомы!» – это у меня в кабинете. Проходите, я не кусаюсь! – подбодрила Катерина посетителя. – А что вы хотели?

– Я… объявление п-подать. О з-знакомстве. – Мужчина сделал шаг вперед, но проходить не стал, смотрел на Катерину так, как будто в самом деле не знал, чего от нее можно ожидать.

– Давайте ваше объявление. – Катерина протянула руку.

Но визитер стоял столбом, во все глаза глядя на нее и не двигаясь с места.

– Вы не написали? – вынужденно заполняла паузу Катерина. – Вот вам ножницы, вырежьте купон, заполните и оставьте мне. Садитесь к столу. Ручка нужна?

– Ручка? – переспросил он, не понимая. – Н-нет. У м-меня есть.

Не выпуская из рук газету и шапку, он подошел к столу, присел на краешек стула, стараясь ничего не задеть и не отрывая взгляда от Катерины. Ей стало смешно. Взрослый мужик смотрел на нее, как впервые попавший в зоопарк малыш, онемевший от восторга и обилия новых впечатлений.

– Что-то не так? – улыбнувшись, спросила Катерина.

– Н-нет… То есть д-да. Я сейчас! – И с этими словами странный визитер вскочил и пулей вылетел из кабинета.

Пожав плечами, Катерина вернулась к тексту, который набирала на компьютере. Да, странноватая публика интересуется объявлениями о знакомстве. Ну да у нее и других дел полно. С полчаса Катерина усердно стучала по клавиатуре, сочиняя рецензию на последнюю премьеру. Дело продвигалось туго. Действие спектакля происходило в тюремной камере, герои много дрались, виртуозно матерились, воспитывали ручную крысу, периодически пытались однополо совокупиться и душевно рассуждали о своих мамах, которые ждут их на воле, часто выходя на дорогу – все, как одна – в старомодном ветхом шушуне. Катерина такого театра не понимала, как не понимала, зачем на премьеру валом валят зрители, если от аналогичных сцен на привокзальной площади или на лавочке у собственного подъезда они брезгливо воротят нос и поминают недобрым словом милицию. Но так писать было нельзя, а опрошенные ею после премьеры критики хором твердили про «народную жизнь», про «луч света в темном царстве» и «оправданность ненормативной лексики в данном контексте». Видимо, народную жизнь представители интеллигенции предпочитают наблюдать из партера, и лучше всего – по контрамаркам. Ну и не ее дело гнобить ростки современного искусства, пусть себе колосятся.

От работы ее оторвала Татьяна, явившаяся узнать о результатах расследования касательно фингала. Это ж надо, как долго терпела, подивилась Катерина и приготовилась было провести воспитательную работу, но тут в дверь опять постучали и на пороге возник тот самый странный мужчина. На сей раз шапки и газеты при нем не было, зато была бутылка шампанского, коробка зефира в шоколаде, торт и цветы в целлофановой упаковке. Его щекастая красная физиономия лучилась улыбкой, два передних зуба с коронками из белого металла придавали ей дополнительный блеск и обаяние. Одет он был в черные брюки и милицейскую рубашку без погон. Катерина и Татьяна, налюбовавшись посетителем, посмотрели друг на друга, одинаково недоумевающе подняв брови.

– Д-девочки! – закричал мужчина, в один шаг преодолев пространство крошечного кабинетика и сгружая все принесенное на стол. – Будем п-пить шампанское!

– С чего вдруг? – изумилась Катерина и на всякий случай взглядом попросила Татьяну не уходить – мало ли что.

Но та уходить и не собиралась. Как же – не надо ни подслушивать, ни подглядывать, сиди и наблюдай, красота!

– А в-вы мне п-понравились очень! – сияя своей расчудесной улыбкой, сообщил мужчина. – Еще на ф-фотографии вот этой. – Он ткнул пальцем в газету на столе. – А в жизни вы еще л-лучше! М-меня Василием з-зовут, а в-вас?

– К-Катериной… – тоже споткнувшись от растерянности, сказала Катерина.

– Татьяна, – жеманно вставила секретарша, но ею гость не заинтересовался. А вот Катерине галантно поцеловал руку.

– У вас с-стаканы есть? – оглянулся он по сторонам. – А то я одноразовые к-купил.

Но Катерина уже успела прийти в себя. Пить шампанское из одноразовых стаканов она категорически отказалась, сославшись на строжайший запрет начальства, касающийся распития спиртных напитков на рабочем месте, цветы в целлофане небрежно бросила на угол стола, зефир отдала Татьяне, торт велела забрать обратно. Сникшего Василия усадила за стол, продиктовала ему текст объявления, быстро и четко задавая вопросы, сунула в руки торт – и выпроводила вон, сообщив, что пишет досыл. Василий покраснел, то есть из красного стал бордовым, а заикаться стал так сильно, что едва выговорил «д-до с-свидания» – и выкатился вон.

– Лихо ты с кавалером! – захохотала Татьяна, когда за Василием закрылась дверь. – По-моему, он в тебя влюбился, а, Кать? Смотри, мужик что надо. – Она взяла заполненный Василием купон и принялась читать. – Нет, ты послушай: 39 лет, шофер, непьющий (вот врет – а шампанское?!), разведен, живет один, квартира двухкомнатная, машина «Жигули»! Герой-любовник! Ну подумаешь, заикается! Какие люди, а?

– Только таких ухажеров мне и не хватало, – пробормотала Катерина, уязвленная тем, что странный мужчина выбрал в качестве объекта своей симпатии ее, а не Татьяну. Почему-то ее обидел напор наглого мужика с красной рожей, кроличьей шапкой и железными коронками. С чего это он взял, что она будет с ним пить шампанское? Болван! А зимние полудохлые красные гвоздики она вообще ненавидит! И чтобы утихомирить охватившее Татьяну веселье, она сказала:

– Слушай, Бабин сказал, что если ты будешь про него трепаться – уволит. Точно уволит, я его знаю, имей в виду.

Нужный эффект был достигнут, теперь и Татьяна сидела с оскорбленным видом, молча переживая из-за людской подлости. Вот самодур! А строит из себя интеллигента! Ну ничего, она все равно все узнает и будет рассказывать. Но только проверенным людям. И Катька хороша – нет чтоб вступиться. Татьяна молча встала и, прихватив коробку с зефиром, направилась к выходу. В коридоре никого не было. За порогом сиротливо стоял торт.

Если бы Катерине кто-то сейчас сказал, что сегодняшняя встреча с наглым мужиком в милицейской рубахе и кроличьей шапке во многом изменит ее жизнь и жизнь других людей, он получил бы в лицо этим самым тортом. Но к счастью, нам не дано предугадать… и торт был за милую душу съеден мальчишками из компьютерного отдела, которые жили возле своих компьютеров и домой уходили редко, поэтому в течение дня съедали все, что не приколочено.

Василий резко вырулил со стоянки, едва не задев задним бампером стоявшую напротив машину. От этого расстроился еще больше, потому что только вот аварии ему и не хватало, у него за последние десять лет вообще ни одного нарушения нет, в связи с чем начальник гаража на него не надышится. Просто в последние дни он сам не свой, от беспричинной тревоги валится все из рук.

…Тревога поселилась в нем в тот самый момент, когда он, тоскливо пережевывая безвкусный бутерброд, открыл газету и пробежал глазами объявления о знакомстве. Но сперва Василий не понял, в чем дело, решил, что это он из-за ссоры с Димкой так дергается. Заболела голова, он померил давление – нормальное, но на всякий случай все же выпил таблетку. К вечеру боль прошла, но тревога и ожидание только усилились. Он вдруг почувствовал, что что-то должно произойти. Такое чувство он испытывал в детстве. Васина мать работала маляром на стройке, ездить приходилось далеко, и она приводила младшего сына в садик ни свет ни заря, раньше всех других детей, часто даже раньше воспитателей, и тогда Васька сидел в кухне, возле поварихи, которая варила манную кашу на завтрак. И забирала его мать едва ли не самым последним. В комнате было уже пусто и тихо, нянечка прибирала игрушки, ворча что-то вроде «совести у людей нет, а я тут из-за них сиди». Зимой темнело рано, он прижимался лицом к стеклу, загораживаясь ладошками от света, и высматривал мать. Каждый раз он панически, до замирания сердца боялся, что мама не придет, вдруг что-то случится, она заболеет или сломается троллейбус, – и тогда он останется на ночь в пустом садике совершенно один, как грозится нянечка. Это сосущее чувство тревоги, ожидания и надежды осталось в нем навсегда, как и привычка прижиматься лицом к оконному стеклу – особенно зимой…