Маркиз де Франсиллон соизволил почивать почти до часу дня. Когда он появился, Дориан, сменивший дорожный костюм на непримечательный серый, сидел в одной из гостиных замка, читая книгу.

Годы не сделали маркиза величественным; наоборот, он обрюзг, расплылся, будто свечной огарок, и приобрел болезненно желтый оттенок лица. Даже пышный утренний камзол, расшитый невообразимыми янтарными птицами и цветами, дядюшку не красил, а скорее наоборот: золотая отделка подчеркивала нездоровый вид старика. Рядом с ним Дориан выглядел словно испанский клинок рядом с тыквой.

Виконт немедля поднялся и приветствовал дядю легким поклоном. Он был неприятно поражен тем, что вести о недомогании маркиза, вскользь упомянутые в письме, оказались правдой. Дядя выглядел из рук вон плохо, и можно было понять, почему он вдруг озаботился вопросами наследования.

– Приветствую вас, маркиз, – произнес Дориан, однако Франсиллон махнул рукой.

– Ты можешь называть меня просто Базиль, мой мальчик, – прогудел он, опускаясь в кресло и внимательно разглядывая племянника. – Однако ты сильно переменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Но все такой же рыжий.

Дориан позволил себе улыбку. Они с дядей встречались при дворе пять лет назад, и, несмотря на то что говорили всего ничего – маркиз де Франсиллон отдавал предпочтение обществу сестры, – произвели друг на друга благоприятное впечатление.

– Садись, – предложил хозяин дома. – Я рад, что ты счел возможным приехать к старому хворому родственнику. Безусловно, ты понял, зачем я позвал тебя?

– Разумеется. – Подобные вопросы следовало прояснять немедленно. – Вы достаточно подробно изложили это в письме.

– Ты всегда отличался редкой понятливостью, а я не стремился быть слишком уж таинственным, – кивнул маркиз. – Видишь ли, все шарлатаны, что слетелись ко мне, как мухи на мед, сходятся в одном: дольше года я точно не протяну. Какое счастье, что я хотя бы приблизительно знаю дату своей смерти, многим и этого не дано, – невесело усмехнулся он. – А у меня есть возможность устроить свои дела и привести в порядок бумаги, а также подумать о достойном наследнике. Именно поэтому ты здесь.

Дориан молчал.

– Не стану скрывать, – продолжил маркиз, – что ты был не единственным претендентом на наследство. У меня довольно родственников, которым только дай шанс – они подольют яду в суп и сведут меня в могилу, чтобы завладеть всем моим достоянием. И я пришел к выводу, что мало им всем доверяю.

– Занятно, – не сдержался Дориан, – а мне вы доверяете больше?

– Ты – сын своей матери, и это многое объясняет, – заявил дядюшка. – Как ты, должно быть, знаешь, мы с ней часто обменивались письмами, и она много рассказывала о тебе и о Жан-Люке. Вот твоему брату я никогда не доверил бы управление моими землями, – жестко заметил маркиз.

Дориан в упор смотрел на дядю. Говоря по правде, ему давно опротивело, что все кому не лень считают своим долгом напоминать ему, сколь непутев был Жан-Люк. Но, что бы ни болтали другие, Дориан любил брата, хотя тот принес семье немало горя. Отчасти из-за Жан-Люка он, виконт де Бланко, находится сейчас здесь.

– Жан-Люк умер, – ровно произнес Дориан. – Давайте не будем вспоминать его дела. Не зря говорили древние: о мертвых или ничего, или хорошо. Он не может ответить вам.

Маркиз смотрел на племянника с большим вниманием.

– Именно это я и имел в виду, – удовлетворенно констатировал он. – Благородство. Продолжать вступаться за брата, который… хм. Ладно, оставим эту тему. – Дядюшка побарабанил пальцами по резной ручке кресла. – Словом, не суть важно, какими именно причинами я руководствовался, отправляя тебе письмо. Главное, что ты прибыл в мой замок.

– И что дальше… Базиль? – тихо спросил Дориан.

– Для начала, если я верно понял моего дворецкого, нам следует позаботиться о твоем гардеробе. Прежде чем я буду готов представить тебя как официального наследника, я хотел бы удостовериться в том, что ты подходишь на эту роль. А так как я довольно часто выезжаю, ты будешь меня сопровождать и вести жизнь, достойную тебя. Не обессудьте, виконт де Бланко, – усмехнулся маркиз, – но когда речь идет о подобных вещах, я предпочитаю быть уверенным.

Глава 3

– Вот раньше, мадемуазель, корсеты были удобнее, – проворчала Берта, зашнуровывая платье Лоретты. – И рукава пышнее. Вам бы очень пошли пышные рукава.

– Надеюсь, мне и эти идут, – рассмеялась девушка, трогая кружево на коротком, до локтя, рукаве. Кружево было нежнейшим, привезенным с юга специально для этого платья. Так, во всяком случае, утверждала белошвейка Эмелина, обшивавшая в Париже внучку графа де Мелиньи. Впервые повстречавшись с Эмелиной, Лоретта была покорена ее напором и желанием сделать так, чтобы в созданных мастерицей костюмах женщины смотрелись превосходно. И действительно, все платья прекрасно подчеркивали красоту Лоретты. В творениях Эмелины она выглядела юной нимфой – не зря вокруг нее увивалось столько поклонников…

И сейчас Лоретта с наслаждением рассматривала себя в зеркале. Новое платье, сшитое специально для этого бала, очень ей нравилось. Оно было из бледно-голубого шелка, с воротником из батиста цвета взбитых сливок, отделанным теми же дорогостоящими тонкими кружевами, и отменно подчеркивало гладкость и свежесть кожи. По высокому лифу, приподнимающему грудь, шла тончайшая вышивка – искусно свитый узор из фиалок. Незнакомая Лоретте мастерица не забыла даже их крохотные листочки…

Верхняя юбка с разрезом, которую дворянки прозвали «скромницей», была чуть приподнята, открывая вторую – «шалунью», затканную малюсенькими сапфирами, что создавало эффект непорочности и воздушности. И все это обрамляли метры изысканного кружева.

Берта, пыхтя, заканчивала шнуровать корсет. Мода требовала, чтобы талия дамы была очень тонкой, и многие жеманницы, случалось, теряли сознание из-за перетянутых корсетов. Однако Лоретте такая беда не грозила: ее талию, как однажды заметил Арсен, можно было обхватить двумя пальцами. Девушка пошла в мать, такую же невысокую и хрупкую.

– Красота-то какая, – довольно приговаривала служанка, расправляя кружева на пышной юбке. Закончив это нелегкое дело, Берта выпрямилась и открыла шкатулку с драгоценностями. – Что вам подать, мадемуазель, жемчужное ожерелье?

– Ну что ты, какой жемчуг! – рассмеялась Лоретта. – Сапфиры, и только сапфиры!

Берта осторожно извлекла из шкатулки тяжелое сапфировое ожерелье, подаренное месяц назад Арсеном. Брат неизменно был внимателен к Лоретте и частенько баловал ее, полагая, что после провинциальной жизни можно немного покуражиться, как он это называл. Арсен не являлся ни игроком, ни расточительным человеком, но радость от жизни получать умел и всячески учил этому Лоретту. «Если мы можем себе это позволить, – говорил он, протягивая сестре очередной дар, – почему должны отказываться? Жизнь коротка».

Лоретте жизнь, однако, не казалась такой уж краткой; девушка была слишком юна, чтобы всерьез прислушаться к подобным словам. Будущее казалось ей безграничным, вроде рассветного луга, исчезавшего в молочно-белом тумане. Оно не сулило угроз – одну лишь приятную неизвестность, и Лоретта встречала улыбкой каждый новый день. У себя дома, в поместье, она, просыпаясь, слышала, как поют птицы; и тех же птиц она слышала в Версале. А еще к ним добавлялась перекличка утренней стражи, громкий смех ранних – или еще не ложившихся – парочек, песенки садовников… Где бы Лоретта ни жила, это приносило ей радость. Арсен даже изумлялся, как ей удается сохранять такую безоблачность души.

…Сапфировое ожерелье прохладой обняло шею, Берта защелкнула замочек, и девушка снова с удовольствием и некоторым недоумением оглядела себя в зеркале. Неужели это она? Тоненькая фигурка в платье с узким лифом и пышными юбками, сияющая мягким блеском, как бесценная статуэтка. Конечно, ей далеко до признанных светских красавиц, до прелести королевских фавориток и очарования королевы, но все же, все же… Лоретта себе нравилась. А еще ей заранее нравился грядущий бал.


Людовик XIV обожал увеселения и терпеть не мог, когда кто-то старался перещеголять его в роскоши. Впрочем, смельчаков не находилось со времен интенданта Фуке, который как-то посмел устроить празднование, равного коему не бывало прежде, – и оказался в темнице, освободив место флегматичному с виду, сдержанному Кольберу. Новый министр финансов не разбазаривал имущество на личные нужды, изыскивая средства лишь на прихоти короля и на государственные потребности. Хотя и брюзжал время от времени по поводу апельсиновых деревьев, которыми был уставлен весь Версаль…

На бал Лоретту сопровождал Арсен. Этот долг он должен был исполнять до тех пор, пока девушка не выйдет замуж или хотя бы не обручится. Впрочем, Арсен не жаловался. Лоретта успела сдружиться со множеством придворных, и через некоторое время брат мог спокойно оставить ее, убежденный, что с нею ничего не стрясется. Лоретта никогда не позволяла себе вольностей. «Идеальная супруга», – усмехался Арсен про себя.


Тронный зал, он же салон Аполлона, озаренный пламенем множества свечей, как всегда, поражал блеском. В него вело несколько дверей из других салонов, в которых по-прежнему шли строительные и отделочные работы – целое воинство архитекторов и художников трудилось над дворцом, который уже стал произведением искусства. Однако почти все залы были открыты и потому полны публики. Салон Аполлона украшали летние шелковые драпировки с вышивкой золотыми и серебряными нитями. Серебряный трон стоял в глубине зала на возвышении, покрытом персидским ковром золотистых тонов, над ним на крюках крепился балдахин.

Множество дворян, знатных и не очень, бедных и богатых, толпилось в тронном зале, ожидая выхода их величеств и начала танцев, чтобы до утра наслаждаться опьяняющей свободой. Лоретта намеревалась уйти пораньше: завтра с утра планировалась верховая прогулка, и следовало выспаться. А вот Арсен не собирался спешить и поддразнивал сестру.