Стася Андриевская - Верность.

— Да нет, конечно, Люд. Просто подумал вдруг, что если бы он тогда знал, что теперь, успокаивая, я каждый раз буду тащить тебя в постель...

Она цокнула и игриво закатила глаза.

...И вот это тоже, да. Вынужденная ложь...

— И вообще не понятно, как теперь быть, надо же Ленке сказать? — опустилась Люда на стул. — Или Максу сначала, а он пусть сам ей? Или вообще, Медведю, как думаешь?

Ну вот. О чём и речь. Машков действительно поставил на кон своей игры Лёшкины отношения с близкими. И с Людой в первую очередь. И это был реально серьёзный клин, который грозился однажды обернуться трещиной...

— Не надо никому рассказывать, Люд. Вообще никому.

— Почему?

А может, он именно этого и добивался? Чтобы Лёшка рассказал? Ну, типа, первый кнут гонцу, а потом и их величие на белом коне подъедет? Но с другой стороны, если бы Люда не завела этот разговор, Лёшка бы молчал. Машков же не мог знать, что Люда встретит Кристину. Или мог? А вот чёрт его знает... Когда доверие подорвано, подвоха ожидаешь даже на пустом месте.

— ...вообще не слушаешь? — пробился сквозь его мысли Людмилкин голос.

— Да слушаю я, Люд. Но ты сама подумай — у тебя тоже были причины, поэтому ты не появлялась. Но, думаешь, Ленка это понимает? Нет. Для неё всё просто — она ухаживала за твоей могилкой, а ты в это время по Европам разъезжала. Для неё это как плевок в лицо. Предательство. Улавливаешь мысль?

Люда поникла.

— Лёш, ну как я ей объясню? Ты же понимаешь, что придётся ВСЁ рассказать! Я пока не готова.

— Не готова, не надо. Просто пойми, что раз у тебя есть причины, которые ты не можешь озвучить, то и у него могут быть.

А самого́ рвало на части. С одной стороны, он чувствовал себя пресловутым «хранителем спокойствия близких», а с другой — лживой скотиной. Но больше всего возмущало то, что теперь груз великой Машковской тайны лёг и на плечи Люды тоже. И даже не важно, хотел этого Машков или нет. Гораздо важнее, что Людке эта ноша, похоже, не по силам.

— Люд, а если бы ты могла сказать всё это Машкову лично, ты бы сказала?

— Спрашиваешь!

— Хорошо, — кивнул Лёшка и вышел в коридор.

Вернулся с её разбитым телефоном. Не говоря ни слова, вынул из него симку и вставил в свой.

— На первое время сойдёт, думаю? Просто, когда там у вас магазины открываются, я не знаю.

— Какое первое, ты с ума сошёл? Навсегда! — она прижала его телефон к щеке. — Моя пре-е-елесть! — Такая смешная. Как ребёнок. — Погоди, а ты как же?

— Разберусь, не переживай. Вот, — он вынул из кармана джинсов чёрную визитку. — Это  личный номер Машкова. Ну, во всяком случае, он так сказал. Я не звонил, не знаю.

В принципе, Лёшка был готов к тому, что Люда разъярится на него, прежде чем выслушает, но она только сложила руки на столе и, выдержав длинную паузу, усмехнулась:

— Объяснить не хочешь?

И Лёшка рассказал о встрече. Умолчав о сожжённых тачках и личных тёрках, об инвалидности и жене, но доступно обрисовав масштаб влияния Машкова на жизни дочери и сына. А потом постарался донести до Люды и его мотивы, начиная с проклятого девяносто пятого. Не утаивал, не пытался занизить масштаб личной катастрофы Машкова, связанный с её исчезновением, и того, насколько отчаянным был шаг с инсценировкой собственной гибели и высока цена, которую он заплатил за попытку её спасти...

— Он просил дать ему время до лета и обещал, что потом либо появится сам, либо я смогу рассказать о нём кому захочу. Если захочу. Вот только я сразу предупредил, что буду действовать по ситуации. И раз уж ты и так знаешь, что он жив, — Лёшка двинул визитку к Люде, — просто позвони ему и задай свои вопросы лично. Мне кажется, тебе станет легче.

Но она даже руки от стола отдёрнула и упрямо сцепила их на груди.

— Не буду!

— Не понял?

— Я не буду ему звонить! Если ему это не нужно, то мне тем более!..

***   ***   ***

Проводив Лёшку до последнего кордона — зоны паспортного контроля, я взяла такси и поехала домой. И вот, казалось бы, весь день провалялась в постели, а устала жутко! Сердце рвалось к Лёшке, и, не успели мы расстаться, уже обмирало в ожидании новой встречи... И при этом сладко согревало душу — теперь всё будет хорошо! Теперь всё нипочём, потому что Он со мной! Иногда я ловила себя на том, что улыбаюсь, но прятать эту улыбку не хотелось. Я была счастлива. Впервые за столько лет.

Алекс уже спал. Словно малышу, я поправила ему одеяло, погладила и поцеловала жёсткие вихры. ТЫ у меня есть, родненький, и это главное. А твой отец... Просто он такой человек. Всегда таким был. И это его право.

Спустилась в гостиную, достала из сумочки визитку. Полностью чёрная, даже номер телефона и имя латиницей — чёрное тиснение на чёрном фоне. Alexander Lee. Человек в чёрном, неприметный «мистер Смит» из толпы, тень, похожая на сбой в матрице — кажется, сто́ит проморгаться, и поймёшь, что он только померещился...

Но нет. Он всё-таки реальный. Живой.

Сейчас, в тишине гостиной, от этой мысли мне неожиданно поплохело — тягучая тяжесть потекла от висков и затылка к груди, сковывая сердце холодом давних воспоминаний: страх, одиночество, серое небо за решёткой... И бесконечно долгая безысходность неволи, по сравнению с которой, на самом-то деле, меркнул даже подвал.

И вот, воскреснув, Денис словно притащил за собой этот жуткий шлейф прошлого, тот от которого я всё это время так старательно пряталась... И я не хотела больше ни вспоминать, ни искать правых и виноватых. И дело было не в той, самой первой ярой обиде на его жестокое решение дать Алексу всё, кроме права знать отца... Нет. Теперь, услышав через Лёшку его исповедь, я услышала, наконец, и себя: я просто не хотела больше его рядом. И мутило меня не от тоски по былой любви, а от страха, что Денис всё-таки появится в моей жизни снова. Ворвётся в неё, неся никому уже ненужные ответы на давно забытые вопросы, отроет эти чёртовы трупы боли и вины и вынудит меня смотреть на них. А я не хотела этого, Господи, как я не хотела! До холодеющего сердца, до удушья...

И именно в этом отторжении я неожиданно для себя увидела и мотивы самого́ Дениса. Ну конечно. Он не предал, не поставил себя выше нас с Алексом. Нет, не такой он человек! Небо не упало в лужу, оно всего лишь отражается в ней, а само всё такое же большое и высокое, как и прежде. Дело лишь том, что всё, что тогда случилось — это не только моя боль. Он тоже покалечен ею. Он тоже больше не хочет её — ни для себя, ни для меня. Ни для кого. И как же я его сейчас понимала!

И я с одной стороны была рада, что он всё-таки жив, а с другой — не готова была впускать его в свою жизнь снова. Мы словно стали друг для друга триггерами*, самыми болезненными точками во всей Вселенной, и лучшее, что мы могли бы дать друг другу теперь, это забвение.

И я, вопреки обещанию данному Лёшке не пороть горячку и выждать хотя бы неделю, разорвала визитку.

...А ещё через два тяжелейших, бессонных часа, снова сидела в гостиной и собирала из чёрных обрывков пазл...

***********

*Три́ггер (с англ. trigger — «спусковой крючок») — событие, само по себе не являющееся пугающим или травматичным, но вызывающее у человека с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) внезапное репереживание психологической травмы. Люди, страдающие ПТСР, обычно всеми силами сторонятся встреч с триггером, стремясь избежать нового приступа мучительной душевной и/или физической боли.

Неделя была насыщенная. Несмотря на перманентную тоску по Лёшке и постоянную переписку с ним, я всё-таки работала в Галерее и даже провела первую серию онлайн уроков. В понедельник после работы домой заехал Николос, и мы с ним ещё раз, теперь уже спокойно, обсудили ситуацию. Я смотрела на него, на то, как он говорит, как сосредоточенно слушает меня, на его идеальный внешний вид и умный взгляд и понимала, что он всё-таки неслучайный человек в моей судьбе. Я многим ему обязана. И пусть сначала он возился со мной из-под палки Воронова, а потом за деньги Машкова — он всё равно делал максимум из возможного. Выбирал мне лучших педагогов, советовал, как общаться с немцами, вводил в местный менталитет и всегда, в любой момент поддерживал мой личностный и профессиональный рост. А про Алекса я вообще молчу. Мало того, что Ник добровольно признал своим ребёнком сына малознакомой ему женщины-заключённой, так его ещё и не в чем попрекнуть в плане отцовства! Он был хотя и не без недостатков, но всё-таки хорошим отцом — в меру строгим, в меру лояльным, заботливым и, возможно, даже, по-своему любящим. Вот и в этот раз, прежде чем мы с ним уединились для серьёзного разговора в кабинете, он совершенно запросто общался с Алексом. Как ни в чём не бывало, как обычно.

На следующий день он заехал за мной в Галерею, и мы посетили Семейный суд, написали встречные заявления о разводе. Кроме того, он помог мне составить грамотное заявление об «Особых обстоятельствах в связи с наличием у мужа внебрачных детей», которое должнго было ускорить течение процесса. Вернув на работу, Ник задержал меня в тот момент, когда я уже открывала дверь машины.

— Мила, я могу просить тебя об одолжении? Я хотел бы продолжать видеться и общаться с Алексом. И ты даже можешь оставлять его со мной, если тебе нужно будет уехать. Неделя, месяц или больше — не важно. И дело здесь не в компании.

Я поняла его. К тому же, накануне я говорила об этом с Алексом, и он тоже сказал, что хочет общаться с Ником как и прежде.

— Конечно, Ник. Как бы то ни было, но ты для него отец. Вот только Анна... Как она к этому?

— Она только за.

— Отлично. Тогда и я не против. — Посидели немного в молчании. Вроде всё обсудили и выполнили все формальности, но осталась какая-то... легкая ностальгия, что ли. Что-то непонятное, но неожиданно светлое. — Ник... А как там ваша малышка, растёт? — поддавшись импульсу, с искренним интересом спросила я. — Как её зовут?