В приёмной сидела Анна. Ну естественно. Кто же ещё? Мы обменялись натянутыми улыбками.

— Я могу пройти? — спросила я.

— Сейчас уточню, — сухо ответила она, и сняла трубку селектора.

Я смотрела, как она хлопает белёсыми ресницами, ожидая, пока Ник ответит, и думала о том, что жизнь странная штука. Когда-то я не знала, как мне соперничать с изысканной Боярской, просто не умела ещё подать себя правильно... А теперь не понимаю, что противопоставить блёклой Анне. Перестать ухаживать за собой, ограничившись базовой гигиеной и модой унисекс?

— Фрау Трайбер, — вывела меня из задумчивости Анна, — герр директор готов вас принять.

* * *

Николос сначала закончил подписывать стопку бумаг и только потом поднял взгляд на меня:

— Слушаю.

Ни здравствуй, ни хотя бы дежурного приветственного кивка. А ведь с момента конфликта — глупого какого-то, возникшего на пустом месте, — прошла уже неделя. Последние годы мы с ним и так-то больше походили на деловых партнёров, чем на супругов, а теперь и вовсе — на воинствующих конкурентов. Хотя казалось бы — ну причём здесь внешняя политика и наша семья, да?


...Острый кризис начался чуть меньше месяца назад — спустя несколько дней после того, как вооружённые силы Российской Федерации якобы вторглись на территорию Грузии. Я тогда об этом ещё даже не знала. Не знало и подавляющее большинство граждан Германии. Жизнь просто шла своим чередом, телевидение эту тему не муссировало — по всем каналам тогда в основном обсуждали текущие Олимпийские игры. Да и небо на землю не упало. И только Николос, следящий за геополитикой, стал вдруг вспыльчивым и нетерпимым. Ко мне. Господи, ну какой бред! Как будто это я послала те войска!

Первый раз он вспылил, когда однажды утром я, безо всякой задней мысли, заговорила с Алексом на русском. Кстати, вспылил — это ещё мягко сказано. Ведь это на людях Ник был неизменно очень сдержанным и деликатным, но дома... Мог орать, чеканя и без того грубые немецкие согласные так, что, казалось, стены резонируют. А мог и запустить, не глядя, тем, что попалось под руку. Не в меня и не в Алекса, слава богу, но всё равно бывало страшно. В общем, в тот раз он категорически запретил нам с Алексом говорить на русском в его доме. В ЕГО. Это он особенно подчеркнул. Я тогда с трудом сдержала слёзы и, делая вид, что ничего не случилось, просто собрала с пола осколки графина и, вытерев лужу апельсинового сока, тут же приготовила новый. Не знаю, как умудрился доесть свой завтрак Алекс — он так ни разу и не поднял взгляд от тарелки.

Второй раз конфликт произошёл десять дней спустя — Николос пригласил на домашний ужин важных клиентов из Китая. Такое случалось довольно часто. Я, в качестве радушной хозяйки, провела уже тысячу и один подобный приём и прекрасно знала, что готовить и как сервировать стол, а так же как себя вести, создавая расслабленную, располагающую к доверительному общению обстановку, и в какой момент, подав кофе, исчезнуть.


После ужина Ник обычно вёл гостей к себе в кабинет и уже там завершал дела. Но в этот раз, выходя из гостиной, один из китайцев остановился у большой картины на стене. Это был пейзаж, написанный мною здесь же, в Гамбурге, на одном из уютных закутков озера Альстер, в конце позапрошлой весны. Гость восхитился работой и сказал вдруг, что изображённый вид напоминает ему Россию.

— Это правда, что ваша жена имеет русские корни? — спросил он у Николоса и тот вынуждено улыбнулся в ответ. Тогда китаец повернулся ко мне и выдал на неплохом русском: — Очень хорошо! Знаете, я большой любитель России!  Давно, ещё в середине восьмидесятых учился в Москве на переводчика. И если бы при рождении мне дали возможность выбирать, я бы попросил у Бога родиться русским!

Это было неожиданно и очень приятно, но, несмотря на то, что китаец дружелюбно улыбался и был явно расположен к общению, я лишь вежливо кивала ему в ответ и старалась не вступать в диалог. Однако в какой-то момент это стало уже неприлично и мне всё же пришлось немножко поболтать с ним, а потом, сославшись на дела, извиниться и сбежать.

После того, как они уехали, Николос не ругался и не орал. Он просто перебрался в гостевую спальню и перестал не только спать со мной в одной постели, но и разговаривать. Причём коснулось это только меня, с Алексом он вёл себя как ни в чём не бывало.

Это было очень тяжело. Я чувствовала себя ненужной. Лишней. Тем более что Нику, в отличие от меня, было к кому сходить, развеять тоску-печаль, и я об этом знала, хотя и молчала.

И вот, буквально пару часов назад, после недельного, практически полного, изматывающего бойкота со стороны мужа, Алекс обмолвился, что Ник разговаривал с ним об отказе от Российско гражданства в пользу немецкого. Хотя по закону ребёнок имеет право на двойное! И оно, как говорится, карман не тянет! Мало ли как жизнь повернётся? Тем более что Алёшка русский! Русский, и всё тут!

И я не выдержала. Кое-как отвела урок и рванула к мужу. Нет больше сил! Хватит!...


— Если ты пришла помолчать, это можно было бы сделать и дома, — вывел меня из задумчивости Ник. — Что случилось? Надеюсь, дело не в Алексе?

— Нет, — растерялась я. — То есть да. Николос... Я хочу развод!

Он сцепил руки перед лицом, упёрся в них губами. Задумчивый взгляд заскользил по беспорядочно разбросанным на столе бумагам. Наконец поднял его на меня:

— И в чём же причина?

— Ты смеёшься? Причина в том, что ты меня ненавидишь!

— Ты не права. И я не знаю, что ты себе придумала, но развод не дам.

Я нервно рассмеялась.

— Господи, Ник, я всё-таки жена правозащитника! Немножечко знаю о своих правах, да? Если не дашь ты, даст суд. Всё равно даст! Просто это растянется на три года. Зачем нам это? Тебе зачем?

— Мила, давай поговорим об этом вечером? — неожиданно мягко попросил он. — Ты сейчас на эмоциях, я вижу. Тебе нужно успокоиться. — Глянул на часы. — Давай сделаем так — сейчас у меня совещание, я не могу уделить тебе время. Но обещаю освободиться сегодня пораньше. Если хочешь, сходим куда-нибудь, и там поговорим. Хорошо?

— Нет, Ник. Я не вижу о чём тут говорить, всё и так понятно. Это невыносимо! Ты словно повинность какую-то со мной отбываешь. Зачем? Или, думаешь, я не знаю о твоих отношениях с Анной? Или, думаешь, мне не больно о них знать?  Хотя нет, не больно. УЖЕ не больно. Мне просто надоело это всё! Живи с ней открыто, если хочешь, это твоё право, только дай мне развод!

Он опустил голову, и надолго замолчал. А я вдруг испугалась. Если сейчас он начнёт взывать к моей совести, напоминать о том, что сделал для нас с Алексом — мне нечем будет крыть. Он ведь действительно сделал всё, что мог. И только благодаря ему я сейчас на свободе — со знанием языка, с легальным гражданством и высшим образованием. Но главное — с сыном. Это ли не плата за бесконечное терпение?

— Мила, я не дам тебе развод, — наконец спокойно сказал он.

— Как хочешь! Значит, я подам на него в одностороннем порядке.

Ник кивнул.

— Ты права, в конечном итоге от меня мало что зависит. Но имей в виду, что Алекс останется со мной. И это даже не обсуждается. Хочешь уйти – уходи одна.

У меня аж в глазах потемнело.

— Николос, ты... Ты не посмеешь!

— Формально, я его настоящий отец, а ты всего лишь моя жена. — Поднял голову, посмотрел на меня жёстко, без тени сочувствия. – Или ты забыла?

— Ник...

Запиликал селектор, Ник нажал кнопку громкой связи.

— До начала совещания три минуты, — напомнила секретарь.

— Хорошо, Анна. Спасибо.

Я невольно усмехнулась. А ведь он даже не дрогнул, когда я созналась, что знаю о них. Может, потому, что давно уже было понятно, что знаю, но терплю? И что? Рассчитывал, что это будет тянуться бесконечно? Ну что ж... Как ни горько признавать, но верно рассчитывал. Вот только не надо было перегибать палку!

— Николос, очнись, Алекс мой сын! МОЙ! И если понадобится, я буду доказывать это в суде. Генетическую экспертизу не обманешь, и ты прекрасно это понимаешь.

— Извини, тебе пора, — собирая документы на столе в аккуратные стопочки, ответил он. — И давай всё-таки поговорим спокойно. Сегодня я приеду пораньше.

* * *

До вечера я передумала всё что могла — вплоть до того, чтобы просто взять Алекса и сбежать. Глупо конечно, сама понимала. Ведь куда я могла увезти ребёнка без визы и согласия отца, кроме, как в одну из стран Евросоюза? Да и увезла бы — а дальше что? Уже на второй день его отсутствия в школе этим заинтересовалась бы дирекция, а затем и Schulamt*

Это ведь вам не Россия, где можно прогуливать школу по записке от мамы — просто потому, что неохота, а потом тупо нагнать программу к концу четверти. Здесь за каждый пропущенный день нужно отчитаться. А иначе — от весьма ощутимого штрафа, до лишения родителей свободы сроком до полугода, в зависимости от злостности пропусков. Не говоря уже об отъёме ребёнка из семьи. Так что уезжать в никуда было глупо.

Да и вообще всё глупо, кроме одного — пойти на мировую, дожидаясь совершеннолетия Алекса. Ведь я-то, конечно, стала гражданкой Германии — и тесты высшего уровня на знание языка сдала, и образование получила, и работу в частной Галерее искусств... Но для коренных немцев я всё равно оставалась эмигранткой, и это чувствовалось в их отношении — слегка небрежном, слегка снисходительном и заведомо предвзятом. Я словно всегда была слегка «не до», как впрочем, и любой другой эмигрант. И это в обычных, бытовых вопросах, а чего уж говорить об участии в судебных разбирательствах, которых я, к слову сказать, боялась, как огня? Камила Петровна Трайбер, в девичестве Иванова, это ведь что-то с чем-то! Как и скоропостижно скончавшаяся в феврале двухтысячного года Мария Сергеевна Боброва — биологическая мать Алекса...