— Милка говорила мне потом почти то же самое…

— Людка была уникально умной и очень интуитивной бабой, — кивнул Корнет. — Очень женственной не в смысле сексапильности даже, а в смысле точной реакции на мужиков… Этим нашего брата и брала. Я тоже признаюсь: если бы она захотела, я бы женился на ней тут же, даже спустя годы после нашего романа… Но после Кирюшечки замуж она не хотела принципиально, более всего ценила личную свободу… Гришка, извини, мы в самом деле зря тебя перебиваем… И?..

— Да чего уж там… — Он в очередной раз вздохнул и продолжил: — Словом, насчет Милкиного чутья ты, безусловно, прав: она мое состояние унюхала, в отличие от Маришки, дистанционно. И, как я теперь понимаю, решила немедленно вмешаться, как вмешивалась вообще во все, что касалось Малыша… Ну и как-то недели за две до… до развязки, предложила мне встретиться тайком ото всех и посидеть вдвоем в одном ресторанчике, где мы с ней прежде, давным-давно, часто бывали… Да, я согласился! И даже обрадовался — можешь меня за это, Малыш, убить прямо тут и сейчас… Только клянусь всем, что для меня свято, мы тогда именно посидели — и ничего больше… Так повернула ситуацию она, а вовсе не я… Предложила, чтобы не приводить меня в ярость, видимо, встретиться еще раз — через пару недель… И я… и мы…

— И вы — встретились! — не вынесла наконец я. — И я собственными глазами видела, как ты усаживал ее в машину, и цветы тоже видела, и…

— Стоп, снято! — рявкнул Корнет и посмотрел на меня, как солдат на вошь. — А не могла бы ты, девочка, захлопнуть свой очаровательный ротик?! Не обращай внимания, Гришка, продолжай!

— Ты же обещала, Малыш, — жалобно пролепетал мой муженек.

И я, сама не знаю как, нашла в себе силы последовать совету Оболенского, изо всех сил сжав зубы и губы.

— Да, я повел себя как последняя сволочь и распоследний подонок, — вошел Григ во вкус публичного покаяния. — Но я и был за это наказан — вдвойне!.. Да, вдвойне, можете не смотреть на меня круглыми глазами: не только тем, что Маришка ушла как раз в тот вечер… В общем, когда я довез после ресторана Милу до ее дома и заглушил машину с намерением… Ну ясно, с каким именно намерением… Она рассмеялась — надо было слышать, как злобно, яростно и… Короче, выдала мне все, что обо мне думает… И, уж поверьте, ничего хорошего она в тот момент не думала… Во всяком случае, после того как дверь ее подъезда захлопнулась, я еще минут двадцать не мог заставить себя тронуться с места — от бешенства… Давно заметил, ничего на свете не бесит человека так, как правда-матка, выплюнутая непосредственно в рожу…

Проклятая тошнота вернулась ко мне в ту секунду, когда сказанное Григорием дошло наконец до моего сознания… Вернулась вместе с волной почти непереносимого ужаса, петлей захлестнувшей мою шею… На какое-то время я потеряла дыхание, а возможно, это вновь было что-то вроде краткого обморока — не зря же, в конце концов, Корнет, когда я опамятовалась, толкал мне в лицо стакан с водой?!..

И надо было видеть, каким искренним сочувствием наполнился его взгляд, пока Григ, словно наседка, кудахтал и бестолково суетился, то поглаживая меня по лицу, то пытаясь обнять, то принимаясь извиняться…

Дыхание наконец вернулось ко мне вместе с осознанием страшной, роковой ошибки, совершенной тогда, три года назад… С пониманием, насколько напрасной оказалась ненависть, которой я жила, можно сказать, держалась на ногах все это время… Боже мой!..

И так же отчетливо и безжалостно я осознала в тот миг, что своей вины перед Милкой за оказавшуюся зряшной ненависть мне уже никогда в жизни не искупить… Такое вот страшное слово — «никогда»…

— Но почему, — простонала я, едва ко мне вернулась способность говорить, — почему она мне этого не рассказала, почему?!

Корнет, тут же вернувшийся на свое место, покачал головой, глядя на меня как на хронического недоумка:

— Марина, помнишь, я говорил тебе, что ты никогда не любила Милку по-настоящему и, значит, не понимала, не ценила… Я тебя вот о чем хочу спросить, если обещаешь, что никаких попыток хлопнуться в обморок больше не предпримешь…

— Мне кажется, худшее уже позади, — с горечью ответила я. — Если я действительно рожу этого ребенка, у нас получится настоящий псих…

— Никаких «если», Малыш. — Григ смотрел на меня с беспокойством и чуть ли не ужасом. — Ты должна меня простить, родная, но я не мог все это не рассказать именно сейчас, хотя поначалу собирался как-нибудь потом покаяться… Какого дьявола ты спросил об этом проклятом некрологе?!

Последнее относилось уже к Корнету, видимо, Григ начал приходить в себя, поскольку приступил к поиску виновных.

— Сейчас скажу, — пообещал Корнет. — Дай договорить с Маринкой!.. Так вот, скажи мне, детка, что именно помогало тебе держаться на ногах последние три года?..

— Ты хочешь меня добить? — поинтересовалась я.

— Нет! Хочу, чтобы ты и сейчас, и после не впадала в крайности! Так вот, помогало тебе чувство власти над Милкой, о котором мы с тобой как-то уже говорили. Тебе казалось, что ты знаешь о ней нечто, неизвестное никому, дающее тебе право втайне от нее ее же ненавидеть, следовательно — что? Некую тайную власть над ней…

— А она, — пролепетала я, униженная, раздавленная, — это понимала и… И молчала, позволяя мне себя ненавидеть… Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что Милка была к тебе очень привязана, что рано или поздно сказала бы тебе правду… Она была также крайне самоуверенной персоной и полагала, что сумеет решить, когда наступит момент этой правды, — сама. У нее вполне хватало и холодного расчета, и мужества терпеть твое новенькое отношение к ней, скорее всего искренне забавляясь в душе… Ну а это уже и есть момент жестокости, если ты в состоянии понять, о чем я сейчас толкую… И все сказанное, таким образом, можете считать лирическим отступлением, поскольку больше мы об этом говорить не будем… Гришка, можешь отводить в сторону свой возмущенный взгляд, я. и не собираюсь мучить твою жену и твоего младенца… В общем-то не за что! Переходим к твоему вопросу насчет некролога, смысл которого мне теперь ясен. И — к убийце…

Я не могу сказать, что обладаю такой же способностью переключать свои мозги, какой владеет Корнет. За ним вообще мало кто поспевает ноздря в ноздрю. Но тогда я охотно переключилась — так же как и Григ, вновь нежно обнимавший мои плечи.

— В общем, ребятки, одно дело отношения с коллегами и более-менее близкими людьми, а другое — то, о чем мы и ведем сейчас речь… И говорить не стоит, что именно натворила тогда Милка, и нужно называть вещи своими именами… Катю Крымову, чудесную, талантливую девочку убила именно она — Песочникова Людмила Евстафьевна, убила своим знаменитым «золотым пером», как выясняется, по меньшей мере на тот момент абсолютно и насквозь лживым… При всеобщем попустительстве окружающих ее коллег, на фоне всеохватывающей безответственности их же… Нашу Милку настигло возмездие — будем исходить именно из этого… А нас с вами?..

— Ты… к чему клонишь?

— К тому, что мы, с вами, слава богу, живы и, следовательно, возможность покаяния у нас никто пока не отнимал… И это… Погоди, Григ! Сейчас скажешь… Так вот, это единственное, что может вытащить убийцу на свет божий, вынудить как-то прореагировать, а значит, совершить ошибку… Не говорю, что убийца совершит ошибку непременно. Но думаю, что, во-первых, поскольку времени на обдумывание теперь в таком количестве у преступника уже не будет, может совершить с большой вероятностью. И никак иначе эту вероятность нам не организовать…

— Ты… Уж не хочешь ли ты сказать… — заговорил Григ, который, в отличие от меня, догадался, что конкретно имел в виду Корнет.

— Хочу! Именно это я и хочу сказать… Огромная статья, аргументированно и логично излагающая нашу версию — с соответствующими случаю нашими комментариями… Счастье, что некролог был нейтральный, без соплей… Оставляющий право на покаяние… Писать предлагаю вместе, редактировать, прежде чем отдашь ее в руки Петрашовой, будешь ты сам. Но покажешь предварительно мне…

Далее мне следовало просто заткнуть уши, дабы наш с Григом будущий младенец, помимо испорченной нервной системы, не заполучил непосредственно в утробе полное знание русских народных выражений. Где-то я читала, что младенцы, находясь в утробе, слышат все, что слышит их мама. И надеялась в тот момент, что это вранье…

Григорий грохотал, как сто громов сразу, не давая своему любимому другу вставить даже полслова. Что касается его собственных слов, то цензурных среди них, если не учитывать междометий, лично я насчитала всего два: «честь газеты». Наконец Оболенский — между прочим, впервые на моей памяти — сдался и изо всех сил грохнул кулаком по столу, и мой супруг наконец заткнулся, дав ему возможность ответить на эту бурю.

— Идиот! — определил Грига Корнет. — Я не говорил, что статья подлежит публикации в обязательном порядке!.. Я сказал, что она должна быть написана и отдана в руки старшей наборщицы Валентины Петровны Петрашовой, бывшего преподавателя французской литературы небезызвестного нам всем университета, с пометкой «Срочно в номер!». А уж будешь ты ее туда ставить, да еще срочно, — это, как говаривали когда-то, «на усмотрение главного редактора».

В квартире наконец наступила тишина. А в соседней комнате, очень, с моей точки зрения, кстати, зазвонил телефон, дав мне возможность оставить мужчин наедине друг с другом…

Конечно же аппарат я обнаружила не сразу, поскольку в нашем новом жилище ориентировалась пока плохо, а то ли гостиная, то ли столовая, в которой он надрывался, была какая-то просто безразмерная. К тому моменту, когда я нашла искомое — отчего-то на подоконнике, тетушка (а это звонила, как выяснилось, она) уже совсем собралась класть трубку, решив, что мы спим…

Этот день оказался просто посвященным всевозможным открытиям. Я, в частности, всегда была твердо уверена, что Лилия Серафимовна в последний раз плакала в младенческом возрасте. Однако первое, что услышала, подняв трубку, — ее всхлипывания… Как выяснилось минутой позже, моя драгоценная тетушка плакала… от умиления и — от того, что впервые за всю свою профессиональную практику ошиблась в диагнозе, неправильно определив причину моего состояния!