Что мы, собственно говоря, имели на тот момент, на чем строили свою версию?

Самый увесистый факт раздобыл Корнет, каким-то хитрым способом убедивший университетское начальство допустить его ко всем архивным спискам сотрудников и очень скоро обнаруживший там фамилию Валентины Петровны… Увольнение Петрашовой, с точки зрения администрации внезапное, «по собственному желанию», со смертью Кати совпадало приблизительно: тетя Валя уволилась из университета через два с половиной месяца после гибели девушки. Спустя еще месяц она появилась у нас — в качестве наборщицы и верстальщицы в одном лице… В нашей сфере такие «синтетические» спецы встречаются и на сегодняшний день редко, а высококлассные — особенно редко. Итого: неизвестно чем была занята Валентина Петровна в прошедшие три с половиной месяца. Но такой срок вполне достаточен не только для того, чтобы закончить необходимые компьютерные курсы, но и успеть накрутить достаточно высокую квалификацию. Особенно если учесть, какое страстное желание должно было ею руководить.

Однако почти все сказанное, как ни крути, как ни верти, действительно находилось преимущественно в области предположений… Ушлому Корнету удалось, несмотря на лето, отыскать одну из прежних коллег Валентины Петровны — где-то за городом, на пресловутых шести сотках. Эта средних лет дама более-менее охарактеризовала ему свою бывшую коллегу, подтвердив, что у нее как она полагала, «есть дочь». Но имени девушки дама не знала, а судя по тому, что отозвалась о Валентине Петровне вообще как о крайне замкнутом человеке, ни с кем из коллег так и не сблизившемся, этого в университете не знал никто.

Следующее наше рассуждение базировалось исключительно на словах Карины: та утверждала, что то ли Катя стеснялась своей пожилой матери, то ли сама мать по этой же причине не желала «светиться» среди Катиных друзей и знакомых. Неважно! Важный момент заключается в том, что никто из окружения юной певицы с ее матерью иначе чем по телефону не общался… И вот тут-то и начиналась у нас область сплошных несовпадений.

Если бы Катя Крымова была жива, ей уже исполнилось бы двадцать три года. В роковой день Милкиной гибели мы отмечали всего лишь пятидесятилетие тети Вали. А это значит, что признать ее старой матерью для столь взрослой дочери ну никак нельзя!.. Кроме того, хотя Карина и не была в этом уверена, но вроде бы мать Крымовой была еще и некрасивой… Сосредоточившись, я прикрыла глаза и представила лицо Валентины Петровны… Нет, все что угодно, только не «старая» или «некрасивая»!

Я с удивлением вдруг поняла, что если и существует какая-то странность во внешности Валентины Петровны, так это едва уловимая, очень тонкая интеллигентность, словно изнутри подсвечивающая ее тонкие и, напротив, моложавые для ее возраста черты лица… Интеллигентность, которая появляется в семьях, где поколение за поколением родятся настоящие интеллектуалы. И уж никак не удовлетворяются профессиями вроде простой наборщицы или верстальщицы…

Наконец последнее, имеющееся в нашем распоряжении обстоятельство, как справедливо отметил Оболенский, в качестве факта и вовсе никуда не годилось. Речь идет о том самом эпизоде на кладбище, который я даже вспомнить и то не смогла без посторонней помощи, хотя подсознательно он меня беспокоил… В какой-то момент, когда Григ завершал свою надгробную речь, к могиле подошли, видимо, последние опоздавшие, толпа колыхнулась, и я, стоявшая в одном из первых рядов, получила толчок в спину… Последствия могли стать крайне неприятными, поскольку, не удержавшись на ногах, я едва не начала скользить вниз — по склону насыпанной рядом с могилой земли… Меня подхватила стоявшая рядом тетя Валя. Подхватила, разумеется, не рассчитав усилий, дернув на себя очень резко. В итоге пакет, который она держала в руках, неожиданно сильно впечатался мне в ребра чем-то твердым.

Я невольно ойкнула и рефлекторно оттолкнула от себя и ее, и пакет, на мгновение он раскрылся — и передо мной мелькнуло нечто черное, круглое, вроде бы с краешком старомодной черной вуалетки, приделанной к этой… шляпе… После длительных размышлений и колебаний я пришла к выводу, что по твердости это действительно могла быть шляпка из старинного жесткого фетра: точно такая же имелась у моей мамы, обладавшей привычкой хранить давно вышедшие из моды вещи. Но «могла быть» и «точно была» — понятия очень разные… И вообще, вдруг мне все это показалось?.. Мало ли что находилось у тети Вали в пакете, принятое мной за шляпку, да еще и после многочисленных разговоров о таинственной «даме в шляпе»?..

Словом, Корнет прав: никаких веских аргументов, не говоря об уликах, на руках у нас не имелось, сплошные «размышлизмы», допуски, несовпадения… Идти к Потехину было не с чем. Что ему даст еще одна не подкрепленная должным количеством фактов теория? Ничего! Вряд ли он кинется со всех ног проверять ее, и только ее, ведь у Николая Ильича имеются, на худой конец, блестяще подставившие себя «близнецы»! А «дама в шляпке» — это, скорее, из области мифологии… Кроме того, даже для нас — троих «штабистов» — так до конца и осталась невыясненной роль Рудика, о котором мы почему-то постоянно забывали… Несостоявшегося, высмеянного Милкой «жениха»…

Рудик с его вечно устремленным на Людмилу преданным взглядом. Рудик, получивший наконец из рук возлюбленной долгожданную награду за многолетнее обожание. Рудик, потерявший все, включая даже намек на надежду, в миг, когда был счастлив и готов торжествовать победу… Нелегкое, горькое это дело — подозревать в столь страшном деле, как убийство, людей, знаешь и любишь которых не один год, людей, не раз выручавших своей самоотверженностью не только газету, но и тебя самое тоже… Но ведь кто-то же убил Милку, кто-то же это все-таки сделал?!

Корнет был, как всегда, прав, а его затея с покаянной статьей, которую непременно должна прочесть тетя Валя, была действительно гениальной: нельзя отдавать Потехину вот так, запросто, не будучи ни в чем уверенными, женщину, которая каждому из нас сослужила не одну добрую службу, любила нас, по-матерински заботилась о нас, жила с нами одной жизнью на протяжении нескольких лет…

Именно на этой высокой ноте и прервал мои размышления Оболенский очередным телефонным звонком.

— Твой Гришаня, — сказал он, — куда-то уперся с работы, я думал — домой…

— Нет, здесь его нету, — сообщила я и напомнила: — Забыл, что сегодня у него назначена встреча со спонсором нашего будущего приложения?

— Тьфу! — сказал Корнет. — Действительно, «что-то с памятью моей стало»…

Но вместо того чтобы положить трубку, продолжал в нее молча сопеть.

— Послушай, — не выдержала я его паузы, — ты хотел ему сообщить что-то важное?..

— В общем-то да…

— Можешь передать через меня, все равно будет быстрее, поскольку трубу он отключил… Он ее всегда отключает, когда едет на денежные переговоры. А оттуда он поедет прямо сюда.

— Без тебя знаю, что отключил… — невежливо пробурчал Корнет.

И, помолчав еще немного, все-таки сдался.

— Ну ладно, так и быть — скажу… Ты, конечно, помнишь, почему тетя Валя ушла тогда с посиделок?

— Конечно! — удивилась я. — С сестрой плохо стало в очередной раз… А при чем тут это?

— При том, — веско сказал Корнет, — что никакой сестры — ни больной, ни здоровой — у нашей Валентины Петровны нет и никогда не было…

29

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОЗНАНИЯ ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ ПЕСОЧНИКОВОЙ Л. Е.

Расшифровка д-записи note 3 разглашению вплоть до полного завершения следствия не подлежит.


Субъект дознания: советник юстиции, следователь Потехин Н. И.

Объект дознания: гражданка Петрашова В. П., проходящая по делу в качестве свидетеля.


Следователь. Валентина Петровна, вы, насколько мне известно, покинули общее застолье, организованное вашими коллегами в честь вашего дня рождения, буквально за несколько секунд или минут до гибели Людмилы Евстафьевны Песочниковой, сославшись на больную сестру… Еще несколькими минутами раньше вы звонили по телефону, по вашему утверждению, своей сестре, и выяснилось, что ее состояние ухудшилось… Я верно излагаю факты?

Петрашова. И да, и нет…

Следователь. Что вы имеете в виду? Мой вопрос предполагает однозначный ответ: либо да, либо нет. Если «нет», в чем я был Неточен?

Петрашова. Вы-то были точны, а вот я… Попробую объяснить, хотя понимаю, что вызвана сюда повторно как раз потому, что вы успели выяснить: никакой сестры, тем более больной и требующей к себе постоянного внимания, у меня нет…

Следователь. Меня интересует также, почему вы не сказали об этом во время нашей первой беседы?

Петрашова. Если бы вы спросили — сказала бы. Но вы не спросили, а я — я была в шоке, вызванном гибелью Милочки, не до откровений такого рода мне было…

Следователь. Допустим. Но сути вопроса это не снимает. Насколько мне известно, и до случившегося вы неоднократно упоминали в присутствии своих коллег о больной сестре…

Петрашова. Да, упоминала и сейчас объясню, почему мне пришлось пойти на подобную, я бы сказала, довольно глупую… детскую выдумку… Видите ли, я очень люблю этих ребятишек, а Милочка… Милочка для меня была почти дочерью… Бог не дал мне детей, и так уж вышло, что она… она… Простите!..

Следователь. Что вы, что вы… Может быть, сердечного накапать? У меня есть…

Петрашова. Нет-нет, воды достаточно… Видите, уже прошло… Так я дорасскажу… Это случилось, наверное, года два назад, когда мы с Милочкой, а вслед за ней и с остальными ребятишками уже сблизились… У меня к вам просьба: нельзя ли, чтобы то, что сейчас скажу, осталось между нами? А то получится, что я своих ребяток заложила…

Следователь. Разумеется, так и будет — при условии, если не станет решающим фактом в расследовании и соответственно не будет фигурировать в суде… Я весь внимание!