— Мне казалось, Париж тебе нравится, — растерянно проговорила Стиви, потрясенная этой идущей от сердца исповедью. Кэрол почти удалось убедить ее, что будущее счастье призрачно и что теперь уже поздно что-то менять.

— Мне нравится Париж. Я могу даже сказать, что люблю этот город, но я не француженка, и мне не хочется, чтобы окружающие постоянно твердили мне, что Америка — отвратительна, что американцы — глупы и самодовольны и что я ничего не понимаю, потому что приехала из другой страны. Даже Мэтью, когда у нас с ним возникали какие-то недоразумения, часто списывал их на «культурные различия» — на мое нежелание понять и принять обычаи и традиции чужой страны. Но что поделать, если многие французские традиции кажутся мне неприемлемыми? Можешь считать мои взгляды устаревшими или пуританскими, но я просто не могла спать с чужим мужем. Мне нужен был мой собственный муж, и я считала, что хоть это Мэтью должен для меня сделать. Но он предпочел остаться с Арлетт… — Кэрол несколько упростила ситуацию, не упомянув о высоком положении, которое Мэтью занимал в правительстве, поскольку как раз это она могла понять. Гораздо болезненнее ранили Кэрол его настойчивые уверения, будто нет ничего страшного в том, чтобы быть женатым и иметь любовницу или любовниц.

— Но ведь теперь он свободен и тебе не нужно переживать из-за его жены. И я все равно не понимаю, что тебя останавливает, если ты правда его любишь!

— Мой собственный страх, — честно ответила Кэрол. — Я боюсь снова стать уязвимой, несчастной, боюсь неопределенности, боюсь перемен.

— Понимаю. — Стиви вздохнула. — И все равно это очень грустно.

— Грустно было пятнадцать лет назад, — возразила Кэрол. — Ты даже не можешь себе представить, как грустно мне было расставаться с ним. Мы оба были просто раздавлены, уничтожены. В аэропорту мы оба плакали, но обстоятельства были таковы, что я все равно не могла остаться. Да и сейчас изменилось немногое. Арлетт умерла, но у Мэтью остались его дети, внуки, его работа, его родина. Он просто не сможет жить в какой-то другой стране, а я не хочу жить во Франции, во всяком случае — постоянно.

— Разве нельзя найти какой-нибудь компромисс, который устроил бы вас обоих? — спросила Стиви, но Кэрол с сомнением покачала головой:

— Чем искать компромисс, лучше вообще не затевать ничего такого. Тогда никто не будет чувствовать себя обиженным и думать, будто получил меньше, чем заслуживал. Никаких разочарований, никаких оскорблений или неуважения… И вообще я считаю, что мы оба не в том возрасте, чтобы вступать в новый брак.

Она решила это твердо, и переубедить ее было практически невозможно. Стиви очень хорошо знала, какой упрямой бывает ее подруга. Если Кэрол упрется, ее уже с места не сдвинешь.

— Итак, ты решила прожить остаток жизни одна, — сказала Стиви. — Будешь предаваться воспоминаниям и время от времени видеться с детьми, так? Ну а когда у Энтони и Хлои появятся свои семьи, свои дети, что ты станешь делать? Боюсь, тогда у них будет гораздо меньше времени, чтобы навещать тебя в Лос-Анджелесе. И что тебе останется? Изредка сниматься? Писать свою книгу? Выступать с речами по поводу той или иной общественной проблемы, которая, по большому счету, не так уж сильно будет тебя волновать? Ты меня прости, но это не жизнь, и ты совершаешь огромную глупость, если собираешься так жить.

— Мне очень жаль, что ты так думаешь, — сказала Кэрол. — Но меня такая перспектива вполне устраивает.

— Это сейчас она тебя устраивает. Подумай лучше, как ты будешь чувствовать себя через десять или пятнадцать лет, когда останешься совершенно одна. Боюсь, тогда ты пожалеешь, что не прожила эти годы с Мэтью. Не исключено, что к этому времени его жизнь уже оборвется, и ты будешь казнить себя за то, что упустила свой шанс хоть несколько лет прожить с человеком, которого любила на протяжении двух с лишним десятилетий. Чувства, которые вы питаете друг к другу, уже прошли проверку временем и разлукой. В прошлом вас обоих постигло разочарование, но ваша любовь жива. Почему бы тебе не воспользоваться возможностью снова обрести то, о чем ты столько времени мечтала? Ты полна сил, красива и можешь еще какое-то время сниматься, но что будет с тобой потом, когда молодость и красота уйдут безвозвратно? Ты останешься одна, и твоя жизнь будет казаться тебе пустой и бессмысленной, и я не хочу, чтобы это случилось с тобой! — с горячностью воскликнула Стиви. Она и не заметила, как произнесла целую речь.

— И что ты предлагаешь? — усмехнулась Кэрол. — Бросить все ради него? Перестать быть собой? Уйти из кино, забросить работу, которую я делаю для ЮНИСЕФ, и сидеть дома, держа его за руку? Нет, не об этом я думала. Я — вполне самостоятельная личность, меня знают и уважают, я дорожу своими убеждениями, своими принципами. Отступить от них — значит предать себя.

— Разве нельзя следовать своим принципам и при этом быть счастливой? — сказала Стиви, пожимая плечами. — И почему, чтобы быть собой, обязательно нужно строить из себя Жанну д'Арк и принимать обет безбрачия? — Ей больно было думать, что отныне жизнь Кэрол будет состоять только из благотворительности, редких ролей в кино и встреч с детьми по праздникам. Такая женщина, как она, заслуживала того, чтобы любить и быть любимой, чувствовать себя счастливой и не оставаться одной даже в старости, которая не за горами.

— Возможно, я так и поступлю, — отозвалась Кэрол. Разговор задел ее за живое, на что Стиви и надеялась с самого начала. И все же ни до сердца, ни до здравого смысла Кэрол ей достучаться не удалось. Разочарованные и обиженные друг на друга, обе женщины замолчали и дружно потянулись к газетам. Подобные размолвки были для них редкостью, а сегодня они не разговаривали друг с другом довольно долго. Только приход врача из больницы, которая должна была осмотреть Кэрол, несколько разрядил обстановку.

Врач осталась довольна состоянием своей пациентки. Она одобрила долгие пешие прогулки Кэрол. Кэрол заметно окрепла физически, память практически восстановилась. Доктор считала, что никаких медицинских противопоказаний к авиаперелету у Кэрол нет.

Она, впрочем, собиралась зайти к Кэрол через несколько дней, чтобы убедиться, что все в порядке.

Проводив доктора, Стиви заказала ланч для Кэрол, а сама отправилась к себе в номер. Она была расстроена тем, что Кэрол упорствовала и ничего не желала слушать. Стиви была уверена, что ее подруга совершает ошибку. Настоящая любовь, считала она, встречается слишком редко, чтобы от нее можно было отмахнуться, как от какого-то пустяка, который осложняет тебе жизнь, но Кэрол бежала от любви только потому, что боялась снова испытать боль.

А Кэрол в своем номере загрустила в одиночестве. Стиви оставила ее, сославшись на головную боль, но Кэрол понимала, что это лишь предлог. Она не стала, однако, докапываться до истинной причины. Покончив с ланчем, она решила позвонить Мэтью в адвокатскую контору, хотя в это время он мог уйти на обед.

Ей повезло, Мэтью был на месте — он перекусывал в своем кабинете. Настроение у него было отвратительным, с самого утра он ни с того ни с сего накричал на секретаршу, а потом едва не разругался с одним клиентом. Секретарша дрожащим от волнения голосом сообщила ему о звонке Кэрол, и Мэтью, вопреки ее ожиданиям, велел немедленно его соединить.

Кэрол сразу поняла, что Мэтью не в духе.

— Ты очень на меня сердишься? — осторожно спросила она.

— Я вовсе не сержусь, — ответил он. — Если я и должен на кого-то сердиться, так только на себя. Хотя, честно говоря, я очень надеюсь, что ты передумаешь. Мое предложение остается в силе… — «И будет оставаться, пока я жив», — хотел добавить Мэтью, но не решился. Впрочем, Кэрол и так это знала.

— Я не передумала, — ответила Кэрол. — И вряд ли передумаю. Сегодня мы со Стиви разговаривали об этом, и она сказала, что лет через десять-пятнадцать я, возможно, буду считать иначе, но пока…

— Столько мне не прожить, — невесело сказал Мэтью, и у Кэрол сжалось сердце.

— Ты уж постарайся, — заботливо сказала она. — Ведь ты сказал, что твое предложение остается в силе… Я хотела бы уточнить — надолго ли?

— Надолго… Ты играешь со мной, Кэрол? — спросил Мэтью после небольшой паузы. Он знал, что заслуживает этого — заслуживает всего, что она только сочтет нужным сказать или сделать. После того как он предал ее, Кэрол имела полное право вычеркнуть его из своей жизни.

— Я не играю с тобой, Мэтью. Просто я пытаюсь разобраться в себе. Я люблю тебя, но менять свою жизнь не стану. Во что я могу превратиться, если не стану себя уважать? Моя независимость, моя самостоятельность — вот то, что у меня есть.

— Ты всегда была такой и всегда поступала согласно своим принципам. Поэтому ты и ушла. Ты осталась бы со мной, будь в тебе чуть меньше самоуважения, но ты ничем не захотела поступиться. И, наверное, именно за это я тебя люблю…

И для него, и для нее это была ловушка, заколдованный круг, из которого они не могли вырваться. Пятнадцать лет назад в эту ловушку угодил Мэтью, а сейчас — Кэрол. И опять они оказывались в ситуации, когда любой выбор становился проигрышным либо для одного, либо для другого, а скорее — для обоих.

— Поужинаешь со мной сегодня? — неожиданно спросила Кэрол.

— Мне бы этого хотелось, — признался Мэтью, с облегчением вздыхая. Он боялся, что Кэрол не захочет увидеться с ним до отъезда.

— Тогда в «Вольтере», — предложила она. В этом ресторане они когда-то любили бывать. — В девять часов тебя устроит?

— Вполне. Заехать за тобой в отель?

— Давай лучше встретимся на месте, — ответила Кэрол, и Мэтью отметил про себя, что нынешняя Кэрол более самостоятельна и независима, чем прежняя. Но, как ни странно, это ему тоже нравилось. В Кэрол не было ничего, что вызывало бы в нем неодобрение или отторжение.

— Только у меня будет одно условие, — добавила она.