— Но с чего ты взял, что сестру похитили?

— Вот, посмотрите, это лежало на столе.

Пьер вынул из кармана и протянул Жилю сложенный клочок бумаги.

«Девка у меня, Турнемин, — прочитал тот. — Если не хочешь, чтобы я отдал на забаву своим ребятам, не пробуй нас преследовать. Я сам укажу день и час, когда ты сможешь ее забрать.»

И подпись — Симон Легро…

Кровь бросилась Жилю в голову. Он в ярости скомкал листок и хотел уже его бросить на пол, но Жюдит забрала у мужа наглое послание.

— Дайте мне! — сказала она. И добавила, прочитав написанное:

— Что вы собираетесь делать?

— А что я могу сделать? — завопил Жиль. — Ничего! Я ничего не могу предпринять! Этот подлец убил женщину практически под моей крышей, другую похитил, но и этого мало — я должен дожидаться его указаний, иначе…

— Вполне допускаю, что мысль об этом для вас непереносима, — тихо проговорила Жюдит. — Однако кое-что все же сделать можно…

— Что? Объясните, что? Стоит мне пустить по его следу своих людей, и…

— Разумеется. А потому не следует пускать по следу, как вы выражаетесь, «своих людей», достаточно и одного. Сам Господь дал вам в друзья человека, для которого самые запутанные следы — открытая книга, он пройдет так, что трава не шелохнется под ногами, ни один лист не согнется, он может становиться невидимым. У вас есть Понго, как же вы осмеливаетесь жаловаться на вынужденное бездействие? Куда делся ловкий Кречет со всем своим умением устраивать засады?

Жиль посмотрел на жену так, словно видел ее впервые: он был сражен ее решимостью.

— И это говорите мне вы? Неужели вас беспокоит судьба несчастной девушки?

— Прежде всего меня беспокоит судьба «Верхних Саванн». Вы что же, не понимаете, чего хочет добиться Легро с помощью этого шантажа?

Не догадываетесь, какую он запросит цену за то, чтобы вернуть вам ее живой… и невредимой?

Только ловкость Понго может нас спасти. Так чего вы ждете?

— Вы правы… Тысячу раз правы! Понго! Понго!

И Жиль бросился вон из дома, оставив в комнате Жюдит и Пьера.

— Госпожа Жюдит, — произнес молодой человек срывающимся голосом, — не хотите же вы сказать, что Легро осмелится требовать поместье в обмен на жизнь моей сестры?

— В этом нет сомнений, бедный мой Пьер. Так оно и есть. Ведь именно обладание плантацией — цель этого человека, все, что он делал с момента нашего приезда, направлено на это. Но не надо так убиваться. Мадалене ничто не угрожает, пока Легро не сообщил свои условия моему мужу, а тот их не отверг… чего он, впрочем, никогда не сделает. Нужно опередить негодяя, а это благодаря умению Понго вполне возможно, поверьте…

Сегодня на ночь останетесь в доме. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату…

— Нет, благодарю вас. Я не оставлю тело матери.

— В разгромленном доме? Ни в коем случае, Пьер. Я позову Дезире и служанок, и мы принесем вашу бедную матушку сюда. Уверяю вас, ей воздадут все почести, будут соблюдены все ритуалы, которые приняты у нас в родном краю, в Бретани. Ночное бдение состоится в библиотеке.

Напоминание об обычаях родной земли переполнило чашу — из сухих глаз Пьера брызнули слезы. Жюдит всего несколькими словами стерла разделявшую их социальную дистанцию, теперь они были просто земляками, о чем Пьер и помыслить не мог. Она сказала «в родном краю, в Бретани», и словно гранитные скалы, подставлявшие испокон века щеки зеленым слезам океана, распахнули пасть своих пещер и впились в этот тропический остров, утверждая свою власть и превосходство.

Он молча взял молодую женщину за руку и прижался к ней мокрым лицом.

— Да благословит вас Господь! — сказал он на бретонском наречии той, что только что признала себя его сестрой по родству земли. — Бог не позволит, чтобы ваш дом стал ценой жизни Мадалены…

Через час, когда служанки под руководством Жюдит затягивали белым полотном стены библиотеки, Понго, долго изучавший следы в разгромленном жилище Готье, отправился в путь — в руке у него был фонарь, за поясом длинный нож и томагавк. Он снял белую одежду плантатора, снова надел свои замшевые штаны, в которых ходят индейцы, и мягкие мокасины: в них он ступал беззвучно, как кошка.

Глубокой ночью Анну Готье одели в парадное платье с бархатной тесьмой и золотой вышивкой, кружевной чепец, скрывший рану на голове, положили на погребальное ложе и зажгли чуть не все свечи, какие имелись в запасе.

Посмотрев на одеревеневшее, наряженное в великолепный бретонский костюм тело женщины, вся жизнь которой сводилась к молчаливому послушанию, Финнеган озабоченно качнул головой.

— Немедленно пошлите за аббатом Ле Гоффом, — посоветовал он. — Пусть приезжает утром, ее нужно похоронить как можно быстрее.

— Утром? Зачем такая спешка? — спросила Жюдит и положила в ноги покойной ветку жасмина.

— Ночь очень теплая, а днем будет и вовсе жарко. Кровь из раны почти не вытекала. Уже через несколько часов лицо почернеет… я уж не говорю о запахе.

— Ее нельзя хоронить, пока не вернется дочь, — сказал Жиль — он как раз вошел в комнату и слышал последние слова.

Врач спокойно посмотрел на него.

— Когда вернется девушка, нам неизвестно, а вот что завтра к вечеру ты сам не сможешь смотреть на тело ее матери, это я гарантирую…

— Я сделаю, как ты говоришь, Лайам, — оборвала их Жюдит. — Немедленно пошлю Купидона за аббатом Ле Гоффом. А потом объясни все Пьеру.

— Не утруждайте себя, — произнес со вздохом Жиль. — Я займусь этим сам.

И он пошел искать Пьера не только потому, что его надо было найти, но и потому, что торопился покинуть любимую библиотеку, где на время поселилась смерть. И еще ему было невыносимо встречаться с бесстрастным взглядом Жюдит.

Он не понимал, что таится на дне ее бездонных черных глаз. Почему они так блестели — от сдерживаемых слез? И что было в них, когда Жюдит смотрела на мужа: гнев, жалость или безразличие?

Да и куда ему разгадать тайные помыслы супруги, если он в собственных чувствах не в силах был разобраться? Он просто сходил с ума, когда представлял себе нежную, хрупкую, светлую Мадалену в руках Легро. Воображение рисовало ему такие страшные картины, что он готов был волком завыть в ночи. Он должен спасти девушку, вырвать ее из власти этого негодяя, прежде чем тот присвоил себе то, о чем сам он. Жиль, не осмеливался просить на коленях… Он должен, если хочет еще хоть раз заснуть спокойно…

А между тем на ум ему приходили тяжелые, как пророчества Кассандры, слова Жюдит. Неужели действительно придется отдать «Верхние Саванны» подлецу, который не останавливается «ни перед каким преступлением? „Верхние Саванны“ вместе с тремя сотнями работников, которые создавали богатства плантации и которых она кормила? Нет, это невозможно! Нельзя допустить, чтобы вернулся Легро со своими палачами, кнутами, орудиями пыток, чтобы он снова посадил манцениллу — пожирательницу человеческой плоти, чтобы изгнал мир и свободу из этого уголка, только что обретшего покой, и принес взамен страх, насилие и ненависть… И все же, если Понго не справится с поручением, не успеет вовремя, они не смогут обложить зверя в его логове, волей-неволей придется решать: отдать свою землю, дом, который Жиль любил больше жизни, или обречь Мадалену на смерть после самых страшных надругательств. Этого он тоже не мог допустить. Что же делать?

Турнемин старался ободрить себя. Понго ловок как никто. Не было случая, чтобы он не выполнил задания. Так зачем думать, что как раз теперь, когда на карту поставлено так много, его постигнет неудача?

Но проходил за часом час, а Понго все не возвращался. Наступило утро, залило все ярким светом. Аббат Ле Гофф отслужил мессу в большой гостиной «Верхних Саванн», и Анну Готье предали земле. За гробом шел ее сын, а рядом с ним Жюдит и Жиль. Но на дороге никто так и не показался. До самого предзакатного часа. Однако тот, кто поднялся по лестнице прямо к Жилю, неустанно наблюдавшему за окрестностями с крыльца, увы, оказался не индейцем — это был Москит…

Разочарованный и раздосадованный Жиль, увидев его, не смог сдержаться. Он схватил нежданного гостя за грудки и поднял перед собой, чтобы лучше видеть его кротиную мордочку.

— Как ты посмел появиться здесь, негодяй? — Зарычал Жиль. — Да еще полез к самому дому?

— Эй, эй, сеньор, полегче! Отпустите же меня!

Ну у вас и манеры… Если вы меня задушите, вашей малышке легче не станет! Я… я посланник.

У Жиля от отвращения даже гнев прошел, он разжал пальцы, и Москит покатился по каменным плитам веранды.

— Посланник, говоришь? Ну, рассказывай.

Что ты должен мне передать?

Москит насмешливо улыбнулся, обнажив гнилые зубы, однако взгляд гранитно-серых глаз стал еще холоднее, если такое вообще возможно.

— Что девушка чувствует себя прекрасно… что все у нас уже в нее влюблены… и что господин Легро ждет с нетерпением, когда вы нанесете ему визит. Он ждет вас.

— Ждет! Неужели? И где же?

— Там, куда я буду иметь честь отвести вас, сеньор… Без оружия, естественно, и с завязанными глазами.

— Вы меня принимаете за младенца? Считаете, что я действительно пойду за вами следом безоружным и слепым? А зачем? Чтобы ваш хозяин убил меня, как только я окажусь в этом загадочном месте? Ведь именно моей смерти он добивается. Убьет меня, а потом и свою пленницу.

Москит озадаченно почесал в затылке.

— Ну зачем так думать, сеньор? У господина Легро и в мыслях нет вас убивать. Он знает, что это будет ему слишком дорого стоить. Единственное, чего он хочет, — это заключить с вами полюбовное соглашение, подписать кое-какие официальные бумаги…

— И прибрать к рукам мои земли, не так ли?

— Тут я ничего не могу сказать! Ей-богу! Он со мной не откровенничает. Он только сказал, что, если вы не явитесь к восходу солнца, девушка умрет… только сначала ее изнасилуют, она прехорошенькая…