— Времени зарывать их у нас уже нет, — сказал Жиль. — Давайте бросим в реку. Потом захватим всех наших и будем отступать. Дорога на Кап-Франсе неподалеку, на том берегу.

И через несколько минут изуродованные тела нашли покой в черных блестящих под луной волнах Лембе и медленно поплыли по течению в сторону моря.

— Вернемся за остальными — ив путь. Нет ничего зазорного в том, что мы хотим выбраться живыми из…

Он не окончил фразы. Противоположный берег, как раз против дома Легро, ожил, сквозь деревья показались огоньки факелов. В лесу, спускавшемся с холма к самой дороге, были люди…

— Поздно! — выдохнул Финнеган. — Это рабы с дальних поселений, они перешли реку и под предводительством зачинщиков зашли с тыла, чтобы отрезать нам путь к отступлению. Скорее к нашим, попробуем держать оборону.

Они бегом вернулись к дому, спешно закрыли окна тяжелыми ставнями с бойницами.

— Дай Бог, чтобы у них не было огнестрельного оружия, — сказал Турнемин. — В этом наше единственное превосходство.

— Легро еще не потерял рассудок — он никогда не даст взбунтовавшимся рабам ружья. Тем более, что их предводители уверены, что застанут нас мирно спящими. Ну а превосходство наше долго не продлится — кончатся заряды…

Вернувшись в дом. Жиль обвел взглядом своих спутников, подолгу останавливаясь на каждом.

— Мы в ловушке, друзья мои. Мне бесконечно жаль, что я сам завел вас в эту западню, из которой у нас нет ни единого шанса выбраться живыми. Через несколько минут сотни взбунтовавшихся рабов — сейчас они жгут хозяйственные постройки — будут здесь. Отступить за реку мы тоже не можем — противоположный берег занят противником. Слышите?

Вновь заговорил тамтам, на этот раз совсем близко — он рокотал жалобно и страшно, словно то сами джунгли давали ужасную клятву. Наверняка тот, кто бил в барабан, стоял у самой воды на том берегу Лембе. Правда, теперь и непосвященным не приходилось сомневаться в том, что именно он хотел сказать: то был безусловный и ясный призыв к атаке, сигнал к штурму — словно чем-то шершавым провели по и без того натянутым нервам осажденных.

— Фа… факелы спускаются к воде… — проблеял молодой Мулен, делая героические усилия, чтобы голос его звучал твердо.

— Ну так приготовься стрелять, — сказал Жиль и положил на плечо матросу руку, стараясь его успокоить. — Но сначала предупреди меня, если увидишь, что кто-то приблизился на расстояние выстрела. Не падай духом! Может быть, придет подмога.

— Откуда? — буркнул Финнеган. — С других плантаций? От Ленормана и Гийотена? Им сейчас со своими рабами забот хватает. Бунт невольников в одном имении — всегда угроза для соседей.

— Но ведь совсем рядом форт Порт-Марго, — возразил Пьер Менар. — Где форт, там солдаты.

Пламя пожара хорошо видно с моря на целую милю.

— Это верно. В крепости тридцать солдат во главе с капитаном. Но даже если предположить, что они в такой час не перепились до полусмерти, вряд ли им придет в голову тащиться сюда среди ночи, чтобы посмотреть, что происходит.

Во первых, их обязанность — охранять форт, а во-вторых, они не сумасшедшие. Вот утром — другое дело, обязательно пришлют кого-нибудь подобрать трупы.

— Ну что же, — вздохнул Жиль. — Как видно, приходится рассчитывать только на собственные силы. Займите места у бойниц, господа, и да хранит нас Господь…

Но тут Лаброш и Тонтон вскочили с дивана и испуганно завопили в два голоса:

— Не надо! Отпустите! Ради Бога, дайте нам бежать! Может, еще успеем. Если мы попадем им в руки живыми, они нас…

— Что? — холодно прервал Жиль. — Боитесь, вас постигнет та же участь, что и несчастных в сарае? Нет уж. Вы останетесь здесь и можете не рассчитывать, что мы милостиво избавим вас от страшной смерти — последнюю пулю мы прибережем для себя, если ничего другого не останется.

— Нет! — заорал Тонтон вне себя от ужаса. — Я не хочу…

Глаза его вылезли из орбит, а волосы встали дыбом. Жиль с презрением отвернулся, а Понго мастерским ударом свалил надсмотрщика на пол, и тот мгновенно затих, но Лаброш, пользуясь тем, что напарник отвлек на себя все внимание, вдруг бросился к двери, распахнул ее головой и, извиваясь в надежде освободиться от веревок, побежал через двор.

Жиль кинулся было за ним, но застыл на пороге и, осенив себя крестом, снова захлопнул дверь: в тот самый миг, когда надсмотрщик спрыгнул со ступеней веранды, из темноты леса вырвалась на свободное пространство черная вопящая орда с факелами.

Рабы устремились к дому, но, заметив посреди пустого двора человека со связанными руками, остановились. Внезапно наступила тишина…

Жиль видел сквозь щель в ставне, как факельщики обошли вокруг Лаброша, образовав нечто вроде арены. Между ними появились страшно худые мужчины с горящими не хуже просмоленных тряпок в руках их товарищей глазами, женщины — некоторые из них держали в руках куски сырого мяса и время от времени жадно впивались в них зубами. Видно, восставшие забили по дороге какого-то зверя, чтобы утолить голод. У многих мужчин были бутылки с тростниковой водкой, и они прихлебывали из них. Иные уже едва держались на ногах.

— Я и не думал, что на плантации так много рабов, — сказал Финнеган удрученно. — Их не сосчитать. Нет, нам не справиться…

Тишина стояла такая, что слышно было потрескивание факелов и срывающееся дыхание застывшего возле самой стены дома Лаброша, возле которого полукругом стояли негры.

— Что это с ними? — спросил Жиль. — Почему они не нападают?

— А куда торопиться? — отозвался Финнеган. — Нам из дома не выйти, и раз уж первая жертва сама бросилась им под ноги, почему бы не начать с нее? То, что я скажу, ужасно, но этот несчастный дал нам весьма ценную отсрочку. Если они не дадут ему умереть быстро…

— Вы считаете, что они будут…

— Казнить Лаброша? Конечно. И не вздумайте ускорить его смерть метким выстрелом. Это будет сигналом к атаке на нас.

— Но я не смогу спокойно смотреть на его мучения.

— Однако вам придется смириться… ради всех, кто находится тут вместе с вами. Сами подумайте: если мы доживем до рассвета, солдаты из форта еще смогут нам помочь. В этом краю ночь — опасная колдунья, но день всегда заставляет ее прятаться назад в свою нору. К тому же Лаброш — палач, причем один из самых кровавых. Если вас не мучает память о тех двух его жертвах, которых мы предали реке, просто закройте глаза и заткните уши.

Но Жиль понимал, что не смотреть не сможет — есть что-то завораживающее в ужасном зрелище, как, впрочем, и в самом страхе. Прислонившись спиной к стене дома, Лаброш даже не пытался взобраться назад по лестнице — он окаменел. Он глядел широко раскрытыми глазами, как к нему, словно из кошмарного сна, приближаются четверо чернокожих. И только когда они схватили его, он очнулся и закричал.

То, что произошло дальше, под стать ужасам, преследующим по ночам и самых крепких мужчин. Пока те четверо срывали с Лаброша одежду, еще несколько под руководством негра-великана в белой накидке, — кажется, это была довольно грязная простыня, — складывали дрова и вбивали по углам кострища четыре кола. К ним и привязали за руки и за ноги вопящего надсмотрщика, повалив его на поленницу. Из толпы вышла женщина с сосудом на голове и вылила его содержимое на Лаброша. Это, вероятно, было масло, потому что светло-коричневая кожа жертвы стала блестящей.

— Они хотеть он поджарить, — заключил Понго: он совершенно невозмутимо следил за приготовлениями, которые вызывали такой протест у его хозяина. — Масло не давать жаркое подгореть.

Жиль, задохнувшись, с изумлением уставился на индейца. Никуда не денешься — в его жилах текла кровь ирокеза. И Понго не видел в подобного рода развлечениях ничего противоестественного, раз речь шла о противнике.

— Как будто кулинарный рецепт даешь… — упрекнул Турнемин оруженосца.

— Это есть рецепт кухня… ритуальный кухня: если враг умирать достойно, его мясо кушать хорошо — укреплять храбрость воины. Но он — плохой кухня. Трус. Он кричать! — добавил индеец и с отвращением плюнул.

И действительно, несколько факельщиков подожгли дрова, пламя лизнуло покрытое маслом тело, и раздались нестерпимые вопли. Жиль не выдержал и отвернулся.

— Твоя не прятать лицо! — теперь сам упрекнул его Понго. — Только женщина иметь право прятать лицо. Твоя есть мужчина и переносить много горя. Твоя это терпеть.

— А ты бы вытерпел, если бы на его месте оказался я?

— Твоя никогда нет на это место. Понго убивать твоя до… потому что Понго твоя любить.

Но этот человек не заслуживать жалость — он сам не знать жалость к другие люди.

Жиль нашел руку друга и пожал ее.

— Ты тоже дорог мне, Понго. Когда придет смертный час, я рад буду умереть рядом с тобой.

И, как ни странно, успокоенный, он перевел взгляд на освещенный не хуже театральной сцены двор. Появилась луна, и, хотя она пока висела красноватым диском на верхушках деревьев, свет ее добавлял трагической краски к происходящему. Однако самое страшное, как оказалось, было впереди.

Лаброш еще жил, когда его палачи перерезали веревки, которыми он был привязан к кострищу, и с трудом вытащили его из пламени. Человек в белой простыне опустился на колени рядом с потерявшим человеческое обличье телом, одним ударом мачете вспорол ему грудную клетку, запустив в нее руку, вырвал сердце и бросил его сбежавшимся на страшный запах собакам.

Лаброш отмучился, но и теперь его не оставили в покое. Негр в белом ловко искромсал тело широким треугольным лезвием и с церемониальной важностью раздал куски двум десяткам мужчин и женщин, казалось, едва державшимся на ногах и с многочисленными следами побоев. Они схватили их и принялись есть с ужасающей жадностью.

— Наверное, последние из тех, кто пострадал от рук этого мучителя, — сказал осипшим голосом Финнеган и закашлялся. — Эти несчастные вершат суд страшно, но часто справедливо.