— Ты же написал на Рождество, что скоро приедешь. Вот я с тех пор и хожу каждое утро в порт.

— Каждое утро? Зачем? Я ясно сказал в письме, что найду тебя дома…

— Я так и понял, только дом мой в настоящее время именно здесь.

— То есть как здесь? А как же Стилборо? А твоя невеста Марта, дочь корабельного мастера из Ньюпорта?

— Марта и теперь моя невеста, а женой станет только тогда, когда я наконец окончательно обоснуюсь.

— В Нью-Йорке?

Тим пожал плечами.

— Почему нет? Марте надоел ее Ньюпорт. Она хочет жить в большом городе. Вот я и решил взять в компаньоны одного парня — Роберта Боуна и заняться делом.

Жиль рассмеялся, указывая на зеленый замшевый наряд друга.

— По-твоему, можно делать дела и одеваться, как следопыт?

— Именно так, ведь торгуем мы мехами. А за ними, как ты догадываешься, приходится отправляться на индейские земли…

— Значит, этим ты и занимаешься. Понятно.

А политике что же, конец? Ты больше не доверенное лицо генерала Вашингтона?

— Почему ты так думаешь? Как раз наоборот.

Генерал, видишь ли, вернулся в свои владения у горы Верной. И, как он сам выражается, «возделывает свой сад». Но это не значит, что его не интересует политика, хоть он и утверждает обратное. У него есть глаза и уши во всех тринадцати штатах… и я один из тех, кто помогает ему видеть и слышать. А не лучше ли нам поговорить обо всем за пуншем? В порту дьявольски дует…

Так Жиль вновь встретился с Америкой. Разумеется, с помощью Тима все сложности разрешились сами собой, как по волшебству. И часа не прошло, а Тим уже выхлебал ведро кипятка и бочонок рома и решил, что сам отправится с Турнемином к Вашингтону, заодно успел и подобрать подходящий дом, где могли бы остановиться домочадцы друга, а также отыскать все необходимое для их обустройства.

Дом этот стоял в глубине сада, спускавшегося к самой реке Гарлем; это была деревенская усадьба под названием «Маунт Моррис» по имени его создателя, полковника Морриса. Построив ее в 1765 году, этот верный подданный короля Англии вынужден был в самом начале восстания отправиться обратно за океан, бросив свое жилье на бывшую у него в услужении чету; он рассчитывал вскоре вернуться, но мирный договор положил конец его надеждам.

Не слишком разбираясь в великих переменах, мистер и миссис Хантер, сторожа, взяли дом во временное владение, когда началась распродажа имущества англичан, и решили сдать «Маунт Моррис», а заодно предложить свои услуги по уходу за ним, пока ситуация окончательно не прояснится. Это позволяло им поддерживать усадьбу в хорошем состоянии.

Супруги Хантер несколько лет прожили в Канаде и бегло говорили по-французски — преимущество в глазах Турнемина неоценимое: он рассчитывал оставить своих домочадцев на их попечение, чтобы сначала выполнить поручение и посетить Вашингтона, потом покончить с формальностями, необходимыми для вступления во владение землями на Роаноке и, наконец, отправиться по индейским стойбищам в поисках сына.

В этот-то дом двое матросов и принесли на носилках Жюдит. Турнемин с отъезда не видел жену и в душе порадовался, что отложил решающее объяснение: даже злейший враг пожалел бы сейчас молодую женщину, если допустить, что не она сама была себе злейшим врагом. Бледная, изможденная, страшно исхудавшая, она прижимала к груди крохотные ручки, похожие больше на птичьи лапки. Из-за черных кругов ее темные глаза казались еще огромней, так что больше на лице словно ничего и не оставалось.

Когда Жюдит вышла на палубу «Кречета» и Жиль в бледном свете серого туманного утра увидел ее глаза, сердце у него сжалось. Боже, во что она превратилась! Под впечатлением от жалкой картины он невольно вспомнил, как вызывающе красива была Царица Ночи, и еще ему на память пришел целомудренный прелестный образ в сиянии свечей, открывшийся ему в ту ночь, когда мертвые словно вышли из своих могил. В груди у него шевельнулось что-то похожее на угрызение совести. Неужели он привез ее сюда умирать?

Нежно, с бесконечной жалостью взял он в ладони ее крохотную ручку. Она была совсем холодной, и Жиль некоторое время старался согреть ее, сурово и требовательно глядя на Розенну, стоявшую возле носилок, мрачную, в черной накидке — ну прямо ангел смерти. Старуха, видно, догадалась, о чем подумал Жиль, потому что вдруг пожала плечами и пробормотала:

— Твердая земля под ногами, хорошая пища и отдых — вот и все, что нужно. Госпожа скоро будет чувствовать себя не хуже, чем мы с вами.

— Надеюсь, — проговорил в ответ Жиль.

В этот миг Жюдит открыла глаза и взглянула на него, и Турнемин не стал скрывать смертельной тревоги, он наклонился к жене и ласково сказал:

— Скоро ваши муки кончатся, сударыня. Я нашел для вас чудесное жилье, с прекрасным видом и свежим воздухом. Вас уже ждет врач, он поможет вам восстановить силы.

— Мне не нужен врач.

— Нужен, вы сами отлично знаете. Я хотел успокоить вас, прежде чем поручить его заботам, старайтесь не волноваться, пока я не вернусь, а мне предстоит очень важная поездка.

— И… долго вас не будет?

— Трудно сказать. Хочу только, чтобы вы знали: никто не причинит вам зла в краю, где, я надеюсь, мы обоснуемся надолго, независимо от причин… вашего недомогания, о чем мы поговорим после моего возвращения, когда вы будете вновь здоровы…

Кровь бросилась в лицо Жюдит — а казалось, ничто не способно ее смутить — но она ничего не ответила, лишь прикрыла веки, ясно показывая, что не хочет продолжать беседу, однако, когда жену уносили. Жиль заметил, как все спокойнее становится ее лицо.

Благодаря все тому же воистину всемогущему в Нью-Йорке Тиму удалось переставить «Кречет» к причалу: ему нашлось местечко у частной пристани на сваях. Так что больную без труда сняли с корабля, и матросы быстро доставили ее в новое жилище. Пока пассажиры сходили на берег, Жиль изо всех сил старался не смотреть в сторону Мадалены. Она была, она должна оставаться для него сестрой его интенданта, дочерью той, которой на новом месте уготована роль экономки, сейчас же, когда в окружении матери, Розенны и Фаншон девушка ступала впервые на американскую землю, она в своей темной глухой накидке казалась всего лишь тенью среди подобных ей теней. Жиль не увидел, какой расстроенный взгляд кинуло на него украдкой прелестное дитя, когда он отходил, чтобы проследить за выгрузкой Мерлина. Чистокровный жеребец панически боялся моря, и потому сводить по сходням его надо было очень осторожно.

Устроив тех, кто оставался, в «Маунт Моррисе». Жиль вернулся на борт «Кречета» вместе с Тимом Токером и помогавшими ему матросами.

Пятерых женщин он оставил под присмотром Пьера Готье, вручив ему значительную сумму, которой должно было хватить надолго, и Понго. В Нью-Йорке, как в большинстве быстро растущих городов и как во многих портах, было неспокойно.

Взяточничество и проституция расцветали тут пышным цветом, особенно в квартале, который в насмешку прозвали «Святой Землей». Вокруг самого порта публичные дома соседствовали с кабаками, дрянной народец в них кишмя кишел, но под защитой индейца обитателям поместья Морриса ничто не грозило — Жиль в этом был уверен.

В тот же вечер с отливом «Кречет» вышел из нью-йоркского порта и взял курс на юг, в бухту Чесапик.

Чья-то рука легла на плечо Турнемину, прервав его размышления.

— Окажите мне честь, отужинайте со мной как обычно, господин де Турнемин, — прозвучал над ухом знакомый голос капитана Малавуана. — Склянки били дважды… Но, может быть, я не вовремя и вам не до еды?

Жиль потянулся, словно пробудился ото сна, и взглянул туда, где едва угадывалось бородатое, с грубыми чертами лицо капитана. Стало совсем темно, все вокруг превратилось в тени, и люди тоже. Лишь на берегу сквозь густую растительность кое-где пробивались светлячками яркие точки, да за кормовыми огнями корабля тянулся по черной воде золотистый след. Однако Жиль, устремившийся, по словам Тима, «навстречу воспоминаниям», не заметил, как угас день и зажглись огни.

— Нет, у меня нет причин отказываться от вашего приглашения, капитан, — ответил он весело. — Завтра нас ждет, надеюсь, великий день.

Так отпразднуем его заранее, опустошим пару бутылок старого вина. И экипажу выдайте рому.

Матросы заслужили, дни и ночи еще прохладные…

И, взяв Малавуана под руку, он скрылся с ним в чреве парусника.

ХОЗЯИН «МАУНТ ВЕРНОНА»

Ударил корабельный колокол, а вслед за ним свисток боцмана возвестил о том, что наступило утро. Тим взлетел по трапу, по-мальчишески перемахнул через перила и очутился на палубе.

Шагая по коридору, ведущему к каюте Жиля, он намеренно громко насвистывал, чтобы заранее известить друга о своем приближении.

От удара мощной руки дверь не просто открылась, а распахнулась настежь, и перед Тимом предстал Турнемин за утренним туалетом. Вооружившись бритвой, шевалье тщательно и методично соскребал со щек обильную пену. От грохота, сопровождавшего появление Тима, он невольно сделал неловкое движение, порезался и со страшными ругательствами принялся искать полотенце, чтобы остановить кровь из крохотной ранки.

— Ну у тебя и манеры, — буркнул он, истощив наконец весь свой богатый и разнообразный запас бранных слов. — Тебе бы в артиллеристы податься!

— Зачем? От меня толку больше, чем от них, — захохотал следопыт, — особенно когда требуется быстрота. Ну-ка, поживей! Давай пошевеливайся!.. Главный тебя дожидается. Даже прислал за тобой экипаж.

Его слова произвели магическое действие. При мысли, что он заставляет великого Вашингтона ждать пусть всего лишь мгновение. Жиль нырнул с головой в таз, и через несколько минут, в строгом темно-синем костюме и белоснежной сорочке, уже сидел рядом с Тимом в причаленной к борту корабля шлюпке.

Действительно, на узкой дороге, бежавшей вдоль берега, их уже поджидал экипаж — нечто вроде коляски с двумя великолепными английскими упряжными лошадьми, бежавшими чрезвычайно резво, что делало честь конюху генерала Вашингтона. Верх коляски был откинут, поскольку погода этим утром стояла по-настоящему весенняя. Яркие солнечные лучи пронзали утренний туман и золотили воду широкой реки. Небо еще не приобрело глубокой синевы, а было нежно-голубым, отчего густые леса вокруг казались особенно зелеными. Где-то со стороны Мэриленда погребальный звон колокола маленькой белой церковки, затерявшейся среди цветущих садов, созывал верующих на похороны, но даже это не могло приглушить радости прекрасного спокойного утра.