– Почему мне так неспокойно? – с грустью в голосе уже спокойно спросила Рианнон.

– Потому что ты желаешь Саймона де Випона, – ответила Киква, и на этот раз ее губы дрогнули от удовольствия.

Рианнон, которая лишь на секунду отвернулась, так резко обернулась, что полы ее развевающейся юбки полоснули по морде огромного кота, и тот, мяукая, опрокинулся назад.

– Значит, ты думаешь, что меня поймало в ловушку красивое лицо?

– Я вижу много других достоинств в Саймоне де Випоне, не только его красивое лицо и великолепную фигуру, – спокойно возразила Киква. – Однако если ты не можешь различить в нем ничего, кроме его красоты, и если это имеет силу, способную нарушить твой покой, тогда, думаю, все, что ты говоришь о себе, – правда.

– Но я не дура, мама. Нет. Что со мной?

– Я уже сказала тебе.

– Но почему я должна желать его? Я знала красивых мужчин до него.

– Возможно, потому, что Саймон – нечто большее, чем просто великолепное животное мужского рода.

– Ты защищаешь его? – Рианнон наклонилась и подняла кота, который подполз и извиняюще потерся о ее ногу.

– Вовсе нет, – Киква отодвинула челнок и подняла глаза. – Обычно мне не нужно раскрывать тебя перед тобой самой, Рианнон. Я считала, что научила тебя тому, что ложь самой себе – самая опасная иллюзия. Почему ты так поступаешь теперь?

– Возможно, потому, что боюсь. Ты когда-нибудь любила мужчину, мама?

– Ты имеешь в виду: кроме Гвидиона? Нет. У меня не такой характер. Мне нравились многие, но любить… Думаю, нет, не любила.

– А что ты чувствовала к моему отцу? Только нежность?

Киква рассмеялась.

– К Ллевелину? Нет. Ллевелин не принадлежит к числу мужчин, которых можно просто любить. Его можно только любить до сумасшествия, до самоуничтожения или не любить вовсе.

– Почему же тогда он мой отец? – спросила Рианнон, явно удивленная.

Тут Киква разразилась громким смехом:

– Ты думала, что он выгнал меня? Или что я лечила раненое сердце? Знаешь, я бы тебе рассказала. Ты хотела нежно относиться ко мне и доверять мне – я тоже, но не в данном случае. Ллевелин и я, мы были хорошими друзьями. Мы и сейчас остаемся ими. Почему я выбрала именно его тебе в отцы? Я обожала его, и мое тело страстно желало его.

– Как, по твоим словам, мое желает Саймона?

– Этого я не знаю. Я не хотела быть женщиной Ллевелина, как моя мать Ангарад была женщиной моего отца, только чтобы получить удовлетворение от него, чтобы доставить ему удовольствие и подарить ему дочь. Я хотела, чтобы он стал отцом моего ребенка, но не хотела, чтобы он был моим, – я знала, что это невозможно.

– Ты сказала, что не хотела его, потому что не могла заполучить его, – сердито произнесла Рианнон. – Кто на этот раз лжет себе?

Ясные глаза Киквы встретились с глазами дочери.

– Я могла заполучить его и удержать, но тогда это был бы не Ллевелин. Твой отец – в большей степени принц, чем мужчина. Чтобы удержать его при себе, мне пришлось бы изменить его, вывернуть наизнанку, и оторвать его от первой любви – гордости и силы Гвинедда. Кроме того… – Киква не стала продолжать, а начала снова. – Ты и я, мы очень схожи во взглядах, дочь моя, но не в сердцах. Поверь мне, я никогда не стремилась привязать чью-либо душу к себе, как и не отдала свою другому.

– Однако ты хотела иметь дочь.

– В нашем роду рождается как минимум одна дочь в каждом поколении. И связь между родителем и ребенком – это такая связь, которая не держит на привязи, во всяком случае, не должна держать. Ты вольна уйти и никогда не возвращаться, если тебе это нужно. Между мужчиной и женщиной все совсем по-другому.

Рианнон вздохнула и села. Кот был тяжелый, к тому же она знала, что бесполезно пытаться подловить мать, которая действительно отличалась невозмутимостью и спокойствием, чтобы было выше ее понимания.

– Прекрасно, давай скажем так: я желаю Саймона. Что я в таком случае должна делать?

– Откуда мне знать? – спросила Киква. – Это твое желание. Только ты можешь знать, как удовлетворить его. Я могу сказать тебе только одно: прежде чем что-либо делать, сначала убедись, чего ты желаешь. Только ли твое тело разбудил де Випон? Ты очень долго росла, пока не превратилась в женщину, Рианнон.

Кот мурлыкал на одной ноте, да так громко, что Рианнон пришлось немного повысить голос.

– У меня пошла кровь в положенное время. Что ты имеешь в виду?

– Это еще ничего не значит. В десять или двенадцать лет, даже будучи способной зачать дитя, девочка по-прежнему остается ребенком; в сорок или пятьдесят женщина, даже не способная родить, – все та же женщина, во всех отношениях. Я имела в виду, что ты до сих пор не проявила ни малейшего интереса ни к плотской связи, ни к детям.

– Не ребенка я хочу, – быстро произнесла Рианнон и лишь мгновение спустя спросила себя, а правда ли это. Ребенок от Саймона? Это была приятная мысль.

– Вероятно, нет, – согласилась ее мать.

– Возможно, я просто хочу соединиться с ним?

– Может быть. У каждого животного своя пора года, – тоном судьи произнесла Киква.

– И я не более чем животное? – обиженно выкрикнула Рианнон.

– Твое тело не отличается от тела животного – это только лишь тело. Ты не животное, потому что можешь управлять своим телом. Телка совокупляется, когда наступает ее время. Если быка нет, она взывает к нему; когда он появляется, она уступает – любой бык, любое время. Ты можешь выбрать свое время, своего «быка» или не совокупляться вообще, если так подсказывает тебе твоя душа. Вывод: ты – Рианнон, а телка есть телка. Но желание одно и то же.

Рианнон было известно все это. Киква, возможно, не откровенничала так в прошлом – она никогда не говорила больше того, о чем спрашивала дочь, но о душе и теле они говорили частенько. Внезапно Рианнон разразилась смехом. Огромный кот приподнялся, вытянулся, соскочил на пол и направился прочь.

– Мэт понимает, – сказала Рианнон, с обожанием глядя на окрашенное полосками, как у тигра, животное, которое она назвала по имени высшего лица государства, короля древнего Уэльса. – Он чувствует, что мне больше не нужна поддержка. Думаю, ты права, мама. Кажется, это телка бродила по полям, взывая к своему быку. И все дело в моем дурном характере, из-за которого приходится лгать самой себе в этом вопросе.

– Что же ты собираешься делать теперь, когда наконец-то пришла к такому выводу? – спросила Киква.

– Отправиться к своему отцу и поискать там быка, – просто ответила Рианнон.

Киква улыбнулась и склонилась над своим ткацким станком. Ее глаза на мгновение омрачились, когда она взглянула на свою работу. Затем она кивнула.

– Хорошо, – произнесла она, – если ты этого хочешь, делай так.

Она снова начала ткать, не обращая внимания на то, что ее дочь встала и вышла, чтобы, вероятно, выбрать то, что ей следует взять с собой и носить при дворе. Киква не хотела оспаривать принятое Рианнон решение, равно как и давать какой-либо совет, за исключением, пожалуй, самого общего. В прошлом Рианнон всегда принимала правильные решения, но Киква никогда не видела свою дочь настолько выведенной из душевного равновесия. Может, она познала страх и позволила себе потерять возможность рассуждать и решила броситься в объятия человека, которого она не желала, чтобы избежать того, к которому слишком страстно стремилась?

Ткань, заправленная в станок, возможно, никогда не была бы использована для той цели, которую Киква вынашивала, когда начинала работать с ней. Она приладила станок в тот день, когда Саймон привез Рианнон в Ангарад-Холл в конце марта. Поначалу она сомневалась, сможет ли закончить работу вовремя; теперь она спрашивала себя, а закончит ли она ее вообще. Если Рианнон выберет «быка» произвольно, де Випон может не захотеть… Смешно. Если он относится к тому типу мужчин, которые придают очень большое значение девичьей непорочности или могут не понять, что такой поступок в состоянии отчаяния не имеет ничего общего с настоящим чувством, то тогда Рианнон лучше держаться подальше от него. Как только эта мысль сложилась, Киква снова улыбнулась, и ее станок заработал быстрее. Скорее всего она не так уж и ошибалась в отношении Саймона, равно как и в отношении Рианнон.

* * *

Удар, который, как предсказывали Уолтер и Джеффри, нанесет король, пришелся на Гилберта Бассетта еще до того, как Ричард Корнуолл возвратился с похорон. Без видимой причины Генрих лишил Бассетта поместий. Иэн винил себя в том, что случилось. Он полагал, что его разговор с епископом утвердил того во мнении, что война неизбежна, и Винчестер вынудил Генриха лишить Гилберта Бассетта права владения поместьем, чтобы развязать конфликт до того, как его противники смогут подготовиться.

Саймон и Адам единодушно твердили, что это смешно. Конечно, отмечали они, Иэн – не единственный, кто предупреждал Винчестера, что путь, избранный королем, может привести к насилию. Джеффри соглашался с ними. Один Саймон был непреклонен.

– Мы не собираемся падать ниц, подобно рабам-мусульманам! – с жаром воскликнул он.

Иэн посмотрел на него и вздохнул. Он хотел бы, чтобы Саймон вернулся в Уэльс. Рано или поздно язык может подвести его в самый неподходящий момент, и тогда у него возникнут серьезные проблемы. Однако Иэн вспомнил выражение невысказанной боли на лице сына и предположил, что какая-то личная причина, о которой Саймону не хотелось говорить, удерживала его в Англии.

– Однако Пемброка нужно предупредить! – Саймон казался не на шутку встревоженным.

– Да, его следует предупредить, – согласился Иэн, – но я не имею ни малейшего представления, где он может находиться. Я собирался написать в поместье Пемброк, откуда мое письмо можно было бы переслать дальше, но дело не терпит отлагательства и заключается не просто в передаче новостей.

– Возможно, Изабелла знает, – предположил Саймон.

– Заезжай и спроси, – сказал Джеффри. – И не бойся рассказать Изабелле все. Она не станет паниковать.