Иэн сделал вид, что не слышал последних слов.

– Не давите на них слишком сильно, – настоятельно произнес он. – Проявите лишь немного уступчивости. Скажите пару приятных слов. Они все умны и проницательны, милорд. Этих людей можно постепенно направить туда, куда вы захотите, но если попытаетесь применить к ним силу, то лишь подстегнете их, но не объедините.

– Они никогда не объединятся, – с ухмылкой произнес Винчестер, недоумевая, почему Иэн проигнорировал упоминание имени Ричарда Маршала. – Если они не смогли объединиться против Джона, который как человек имел такие недостатки, что его все ненавидели, то, уверен, они не объединятся против Генриха, который не так испорчен, как его отец. Теперь выслушайте мое предостережение, лорд Иэн. Генрих будет править этой страной сам, не подпуская никого и не разрешая вмешиваться своим вассалам, которые, по воле Бога, получают право властвовать только от короля.

– И в чем источник силы короля? Разве не в поддержке своих вассалов? – спросил Иэн, поднимая брови.

– В тех, кому платят за повиновение, кто понимает, что это король сделал их такими, а мог и не сделать.

– Вы ничего не добьетесь, – вздохнул Иэн. – Вы приведете нас к войне – столкнете брата с братом, отца с сыном.

– Если этому суждено случиться, то так тому и быть, – произнес Винчестер, и его лицо приняло каменное выражение. – Лорд Иэн, мы давно знаем друг друга, и я понимаю, что намерения у вас самые лучшие. Я не слепой и вижу эгоистичную злобу баронов. Это они слепцы. Если все послушны, то и король будет мягким и справедливым хозяином. Его слово станет законом, и страна начнет процветать. Если бы пришлось принять участие в небольшой войне для того, чтобы преподать урок тем, кто не хочет подчиниться Божьей воле, что лишь один должен править, то пусть так и будет. Существует только один Бог, один Папа, и, значит, один король.

Иэн встал.

– Бог дает человеку свободу воли.

Винчестер поднял глаза, задержав взгляд на лице Иэна.

– Но тот, кто использует эту свободу воли во имя греха, обречен на вечные муки. И на Земле тоже. Тот, кто повинуется – процветает; тот, кто нарушает – оказывается отверженным.

Иэн еще раз склонился в поклоне и поцеловал кольцо епископа. Не имело смысла продолжать разговор. Он не испытывал слишком больших надежд на приезд сюда, поскольку знал, что Винчестер – человек проницательный. Однако Иэн не хотел упустить даже ничтожную надежду на то, что епископ поймет глубину испытываемых к нему чувств и почувствует реальную возможность гражданской войны. Теперь исчезла даже слабая надежда на понимание. Совершенно ясно, что Винчестер вполне отчетливо оценивал сложившуюся ситуацию и был убежден, что восстание можно подавить быстро, чтобы раз и навсегда покончить с сопротивлением.

Когда Иэн вышел, то уже по выражению его лица Адам и Саймон прочитали все. Они едва могли сдерживаться, пока Иэн передавал содержание разговора Джеффри, и все время перебивали его, крича, что они отправятся домой и подготовят свои замки к войне.

– Нет! Вы этого не сделаете! – воскликнул Иэн. – Это все одни разговоры! Король еще не нарушил своего слова настолько! Вы не должны действовать так, чтобы у Генриха появился повод наказать вас. Во имя всего святого! Неужели вы хотите, чтобы мы с вами оказались по разные стороны на поле сражения?

– Сейчас не время для поспешных действий любого рода, – тут же перебил Джеффри. Он понимал, что даже Генрих не настолько глуп, чтобы потребовать от человека идти с оружием в руках против собственных сыновей. – И не все еще потеряно. Вам следовало бы знать, Иэн, что Винчестера нельзя уломать, но король не так непреклонен.

– Не так непреклонен, но более опасен, – заметил Адам. – Винчестер мог пытаться удержать Иэна от каких-либо действий, но непохоже, чтобы он впадал в ярость, или говорил, или делал что-либо, от чего позже не сумел бы отказаться.

– С самого начала я не собирался ехать к королю, – сказал Джеффри. – Если у нас не будет никакой надежды, мы получим ее от Ричарда Корнуолла.

– Но Корнуолл уже сделал и сказал все! – недовольно запротестовал Саймон.

– Он сделал и сказал слишком много, – поправил Джеффри, и отнюдь не веселая улыбка тронула его губы. – Он назвал Генриха неблагодарной собакой за то, что тот был груб с де Бургом, и длинноухим ослом, когда король уволил служащих суда. Он ревел, как бешеный бык, в совете, угрожал силой, бурей проносился из Вестминстера и вновь верхом на коне возвращался в Уоллингфорд, вовсе отказываясь говорить с Генрихом… Нет, мне не нужно принуждать Ричарда произносить что-либо еще к уже сказанному, но, возможно, я могу убедить его выговорить те же слова по-иному, так, чтобы они не вызвали гнева короля.

Джеффри отправился в путь днем, сразу после обеда, но почти сразу и вернулся в сопровождении Уолтера, который был у Корнуолла. Граф, сообщил Уолтер, уехал, чтобы присутствовать на похоронах отца своего очень близкого друга.

– Это предлог? – спросил Саймон, и в глазах его сверкнул интерес. – Я думал, что он намерен присутствовать на совете.

– Совет отменен, – сообщил им Уолтер. – Что касается похорон, то это никакой не предлог. Ричард жил в поместье этого человека в течение нескольких лет, как раз до и после смерти короля Джона, и он продолжал поддерживать тесные связи с его сыном. Даже если бы совет состоялся, ему пришлось бы уехать.

– Тогда, пожалуй, хорошо, что его отменили, – заметил Иэн. – Но, черт побери, что мы должны теперь делать? Оставаться здесь? Отправляться домой? – Он был мрачен, а в глазах сквозило беспокойство. – Корнуоллу известно, что его брат собирается делать потом?

– Не думаю, – ответил Уолтер. – В настоящее время они не разговаривают друг с другом, и Изабелла сказала, что Генрих настолько взбешен, что готов наброситься на кого-нибудь.

Наступило минутное молчание, в течение которого каждый попытался осмыслить только что сказанное. Затем Джеффри положил свою руку на плечо Иэна.

– Есть еще кое-что? В чем дело?

Иэн уставился в пространство, затем медленно произнес:

– Обмолвка, если это была обмолвка, во время моего разговора с Винчестером. Он сказал, что вместо того, чтобы объединиться, бароны с оружием в руках будут выяснять, кто из них станет во главе, «если только Пемброк…», и тут он замолчал. Мне не нравится это. Не было настоящей причины созывать этот совет. И Винчестер и король знали: вероятность того, что многие прибудут на совет, была ничтожно малой. Однако…

– Однако король уволил Родуна, что должно было привести в ярость Ричарда Маршала, и предложил на этом совете обсудить данный вопрос, что означало, что Ричард скорее всего окажется в одиночестве. – Голос Саймона слишком громко прозвучал в тишине, наступившей сразу после грустных размышлений Иэна.

Джеффри на секунду прикрыл лицо рукой.

– Вот и получены ответы на ваши вопросы, Иэн. Нам следует остаться. Норфолк, Феррарс и Корнуолл отложили разрешение проблем, устроив отмену совета, но это лишь усилило гнев Генриха. Уолтер прав. Генрих набросится на кого-нибудь.

3

Рианнон лежала в высокой луговой траве и смотрела, как сходятся и расходятся облака на небе, создавая очертания замков и зверей, людей и чудовищ, гор и рек. Всякий раз высокогорный луг дарил ей ощущение абсолютной свободы, но теперь она не находила покоя – ни в ласковом теплом воздухе солнечного дня, ни при лунном свете, ни в туман или дождь.

Нигде не было покоя. В свете огня, разведенного в очаге в доме ее матери, мелькало и менялось выражение красивого смуглого лица. Во время охоты она вдруг замечала, что оборачивается на изумленное и восхищенное выражение лица смеющегося спутника, который не отставал от нее и все же не обгонял, хотя мог это сделать. А когда она пела, то ощущала притяжение тоскующих, отливающих золотом глаз, что придавало особое значение словам, повествующим о любви героев к своим дамам сердца.

Не только во время пения Рианнон чувствовала силу страстного желания Саймона. Часто она просыпалась ночью с ощущением, что кто-то прошептал ее имя, и сейчас, лежа на согретой солнцем земле, она вдруг обнаружила, что ее голова повернута на восток, туда, где находился замок Раддлен или над Долиной Озер возвышались башни Дайнас-Эмриса. Она говорила себе, что луг на южном склоне выбран ею, конечно, потому, что там солнечные лучи грели жарче, чем в каком-либо другом месте, а по утрам в горах прохладно даже в конце июля, в самые погожие дни. Но когда ветер прошелестел над высокой травой: «Саймон ищет», Рианнон поднялась и побежала прочь.

– Я несчастлива! – крикнула она своей матери, которую застала сидящей за ткацким станком.

Киква подняла голову от замысловатого узора, который она ткала, и твердым взглядом посмотрела на дочь. Они были так неправдоподобно похожи, только у матери волосы имели более светлый оттенок, и в них пробивалась седина, а густая черная грива Рианнон явно досталась ей от отца.

– Я заметила, – сказала Киква и снова склонилась над своей работой, чтобы скрыть радостное изумление в глазах.

Киква работала с шерстью, тонкой, как шелк, окрашенной в почти лиственно-зеленый цвет глаз Рианнон, а узор, отливающий золотом, представлял собой переплетающиеся ветви, на которых сидели птицы. Рианнон даже не взглянула на работу матери – Киква всегда была занята каким-нибудь делом. Лицо дочери пылало от раздражения.

– Неужели я так глупа, чтобы оказаться околдованной красивым лицом? – в бешенстве воскликнула Рианнон.

– Я так не думаю, – возразила Киква, – но ты должна знать себя лучше, чем я. И то, что ты говоришь, я должна принимать как факт.

– Что? – воскликнула Рианнон, топнув ногой. – Ты говоришь, что я похожа на всех тех, кто пресмыкается перед ним, умоляя о поцелуе во имя спасения его красоты?

– Я не говорила этого. – Голос Киквы звучал ровно, и при этом она не отрывала глаз от своей работы. – Не имею ни малейшего представления о том, что тебе делать. Ты слышала, что я сказала. Если ты хочешь знать более определенно, что я подразумеваю под этим, ты должна спросить меня. Если ты хочешь решить для себя, что я думаю, – это твое право.