— На этом же месте… Где-нибудь пообедаем. В прошлый раз неплохо было в «Чем Бог послал». Жорик — большой молодец.

— Ага, — согласилась Урсула, любительница красивой жизни.

— Да я не спрашиваю тебя! — обиделся Господин.

В Жориковом «Трактире» по определению отсутствовало меню. Вернее, в виде анонса оно вывешивалось на доске объявлений, и человек знал, например, что завтра здесь будут жарить утку, и приходил на утку. А если сегодня — то на горячий паштет из баранины. Через два дня — на манты двух сортов: с рубленым мясом пополам с луком или тыквой пополам с красным перцем.

Поэтому не было необходимости в соблюдении обязательных ритуалов совместного посещения заведений общественного питания:

1. Меню берет Мастер. Если меню самовольно берет раб, он будет наказан в соответствии с достигнутой предварительно договоренностью.

2. Если, сделав заказ на двоих, Мастер кладет меню на стол, то раб без возражений довольствуется его выбором.

3. Если Мастер делает заказ на одного, то раб молча присутствует рядом во время трапезы Мастера, не выражая недовольства ни мимикой, ни жестами.

4. Если Мастер отдает меню в руки рабу, он может заказать любое блюдо, одно или несколько, руководствуясь чувством голода и здравым смыслом.

Вообще-то Господин почти всегда позволял Урсуле заказывать еду самостоятельно.

Разве что в «Золотом Остапе» постоянно выбирал на двоих куриный суп с домашней лапшой, авторитетно заявляя, что суп необходимо есть каждый день.

Наконец-то

Так сказал Господин, когда Урсула спросила, можно ли она расскажет историю одной девочки.

«Например, девочка, второклассница, уже совсем не малютка, вполне взрослая. Она ходит из школы одна, потому что родители на работе и вообще — все дети ходят из школы домой сами, так принято. Кого встречает бабушка, тот — объект насмешек. И вот она в один из дней недели встречает у подъезда мужчину. Наверное, он лет тридцати или меньше. Девочки-второклассницы не очень-то соображают в возрасте мужчин. Как-то выглядит, наверное, прилично. Обыкновенно. Мужчина говорит ей: девочка, ну смотри, какая ты вся аккуратная, а только сзади все колготки грязные. Девочка удивляется. Мужчина говорит: так нельзя возвращаться домой, мама будет ругать, давай, я тебя отряхну немного. И заходит за ней в подъезд. В подъезде он задирает ее школьную юбку в складку, снимает колготки, трогает руками. Девочка очень испугана и молчит. Потом мужчина уходит. Девочка идет домой и сидит тихо дома. Она никому ничего не рассказывает, ей стыдно. И плакать тоже нельзя, чтобы никто ничего не спрашивал. На следующий день мужчина опять встречается у подъезда. И еще несколько раз. Девочка оттягивает время возвращения домой, но каждый день ходить к подруге неудобно. И уже холодно, осень. Несколько раз еще. Потом исчезает. Девочка учится, и все хорошо…»

«Но девочка, — сказал Господин, — привыкла считать, что от мужчины у подъезда ее сможет спасти кто-то такой. Более сильный. Пусть злой. Пусть жестокий. Жестокие, думала девочка, лучшие защитники».

«Да», — коротко ответила Урсула.

Из личной переписки Кузнеца и Николь

Я ничем и никем еще не стала. Я все еще ищу и пытаюсь понять себя и стать кем-то. Я — свитч[15], как вы меня любезно поименовали. Часто не хватает не только понимания, но и слов-определений, я очень благодарна. Попытаюсь ответить на ваши вопросы, заранее извиняюсь: не думаю, что смогу сделать это хорошо. Письменная речь у меня хромает.

Когда доминирую я, то после action — состояние, «как выжатый лимон», опустошенность, но в то же время — чувство выполненного долга, выход бурных эмоций, и моих, и партнера. Очень завораживающее это действие — доминирование. Я не садистка, нет. Меня пьянит власть, просто власть. И безусловная подпитка чувствами и эмоциями друг друга. Когда доминируют меня… Могу визжать. Орать. Соседей жалко. Эмоции зашкаливают, и они разные.

Все зависит от Верхнего, конечно. Если родной, любимый — значит, поплакаться, почувствовать себя маленькой и наказанной старшим. Не родной — значит, забиться в угол и понаслаждаться унижением. Ууух, как же интересно ощутить себя ничем! И никем.

И еще. Не знаю, уместно ли это рассказывать… Такой пунктик. Люблю кататься со своими Верхними-нижними в общественном транспорте. Тут тоже два варианта поведения. Если доминируют меня, то настроение лирическо-блаженное, могу стать на колени и завязывать ему шнурки. Облизывать ботинки.

Если доминирую я, то в переполненном вагоне метро могу сказать громко: «Слушай, брейся в следующий раз чище, пока в ногах ползал, все чулки позацеплял своей щетиной!..»

Трактир «Чем Бог послал», меню на 15.09.1993:

«Икра из баклажанов.

Суп из стручковой фасоли.

Пудинг из разных овощей.

Клецки с яблочной начинкой.

Приятного аппетита!

С уважением и заботой

Хозяева».


Доска объявлений в трактире «Чем Бог послал»:

«Милые гости! Завтра у нашей горячо любимой дочери Дарьи день рождения, счастливая именинница пригласила двадцать человек гостей, представления не имею, кто будут все эти люди. В любом случае, Гостиная будет занята под их пубертатное веселье, а Кабинет — к вашим услугам. Наш шеф-повар Ковалевский по случаю торжества готовит торт „Пьяная вишня в шоколаде“ в количестве пяти единиц, думаю, хватит и вам, если поспешите.

Ваш Георгий».

 * * *

Спросонья я не разбираюсь в природе звонка и бормочу глупое «Алло» в белесую трубку домофона, потом соображаю, что звонят непосредственно в дверь. Ах, кто бы это мог быть, не успеваю подумать, открываю, вбегает вчерашняя Полина — на ней шелковые шорты и футболка с гербом СССР. Широкий эмалевый браслет она сняла, толстенькую цепочку оставила, волосы избавились от косичек и заправлены за ухо с левой стороны. С правой — просто свешиваются, падают на плечо с треугольной ключицей.

Полина взбудоражена, немного отталкивает меня вглубь, захлопывает дверь, сама проворачивает ключ четыре раза — это максимум.

Тяжело дышит, у африканских народов есть хорошие техники — превращение печали и горя в звуки. Например, тебе больно, можно немного покричать, и станет легче. А если тебе тревожно, отлично помогает глубокое нечастое дыхание, гипервентиляция легких.

Может быть, Полина знакома с традициями африканских племен?

Я вот знакома, но сегодня они не выручают меня. Наверное, нужно быть хоть немного негром.

— Кофе нальешь? — спрашивает она скороговоркой. — Или чаю, или воды, мне все равно, в общем-то…

— Заходи, — я указываю рукой на кухню, — я сейчас только умоюсь…

— Все дрыхнешь, — укоряет меня Полина, — пинцет, время десять часов утра…

Не рассказывать же ей, что вся моя ночь была посвящена не сну, а обдумыванию и составлению плана.

Я мало что помню из курса математики, и почему в голову иллюстрацией полезли эти самые множества, не знаю. Если представить меня и Савина такими множествами, цветными кругами на бумаге, то мы пересекаемся. Скрещиваем мой желтый цвет и его синий, получаем общий зеленый. Еще он пересекается с множеством Марусечки — красным кружком, образуя фиолетовый, любимый цвет беременных и сумасшедших. А я пересекаюсь с множествами детей и электронных словарей. Но могу это изменить. Восстановить семейный баланс. Дополнить тест Люшера, обогатить радугу. Для этого мне нужен свежий цвет, и я замечательно его нашла. Точнее, Он нашел меня.

— Можно, я у тебя минут пятнадцать перекантуюсь? — Полина садится на кухонный диванчик, кладет лодыжку одной ноги на колено другой. На пятках ее носков улыбаются небольшие солнца. Вздыхаю: солнце…

Надо ответить соседке, отвечаю:

— Конечно, кантуйся, что-то произошло?

Засыпаю в джезву три ложки сахара, ставлю на огонь. Улыбаюсь: я не варила этим способом кофе лет примерно сто. А сегодня машинально карамелизирую чертов сахар. Неужели еще растолку две горошины черного перца? Растолку.

Полина музыкально барабанит по краю стола ногтями с дизайном — арбузы и муравьи.

— Ледорубов у меня там, пинцет, — понизив голос, говорит она и выуживает из кармана шортов узкую пачку сигарет. — Это будет большая наглость, если я закурю?

— Кури-кури, мне все равно.

— Я в шоке! Вот просто жопой чувствовала, что он захочет скандала! Скандала! Этот Ледорубов…

Полина быстро затягивается. Молчит, прищуривает пестрые глаза, вроде бы зеленые, а вроде бы карие. Снимаю джезву с огня, извиняюсь, сейчас, одну минуточку, прости, пожалуйста, срочный звонок, выбегаю босиком в прихожую, пробегаю мимо детской комнаты, мимо ванной. Рукой скольжу по навесным книжным полкам, палец остается пыльным, фу, такая у нас библиотека, в коридоре, очень удобно так — по пути куда угодно выбрать томик Диккенса… впрочем, Диккенс как раз остался в квартире родителей. В прыжке хватаю мобильный телефон, он лежал близ моего спального места, рядом с сопящим Савиным, укрытым с головой. Я решила это сделать, и я это сделаю сейчас. Не дышу.

Трубка отзывается быстро, я говорю два слова, слышу в ответ пять или шесть, какая разница, сосчитаю потом. Дышу. Останавливаюсь напротив двери в ванную, захожу туда бесцельно, потянувшись на цыпочках, поправляю полотенца: какой-то был фильм, где злобный герой пинал героиню ногами за то, что края полотенец не параллельны полу[16]. Когда-то мы смотрели это кино вместе с Ним, громко смеялись в патетических местах, выглядел неубедительным и психопат-муж, и его красавица-жена, не подозревающая о наличии в Америке, например, полиции.

Поправляю полотенца, немного сгибаясь в пояснице от реальной, физической боли: вот это ярко-розовое с белыми цветами дарила Марусечка, Марусечка… как это возможно вообще.