Она покачала головой. Затем решительно высвободила руки из ладоней Михаила, встала и, взяв охапку дров, пошла к дому. Михаил догнал её уже у крыльца.

– Устя, ты так и не сказала…

– Что сказать-то? – перебила она, оборачиваясь с верхней ступеньки. – Мужняя я, Михайла Николаевич, вот и весь мой разговор. Мужняя жена.

– Но постой, как же это?.. – опешил он. Устинья отвернулась и молча вошла в дом. Михаил, растерянный, ошеломлённый, остался стоять у крыльца.

* * *

Как и опасалась Вера, из авантюры с племянником Протвиной ничего не вышло. Правда, поручик Гардин был в этом нимало не виноват и со своей стороны сделал всё, что мог: видимо, тётка обстоятельно описала ему радужные перспективы возможного брака и огромное приданое невесты. Был чинный визит вместе с тётушкой в дом Тоневицких; был вечер с чаем, пианино и танцами, была мазурка, в которой Александрин оказалась необыкновенно хороша. Аннет, чтобы не отвлекать на себя внимание гостя, натянула нелепое серо-лиловое платье, стянула своевольные кудряшки в старушечий пук на затылке, полвечера просидела в дальнем углу, не участвуя в танцах, а потом и вовсе, сославшись на головную боль, ушла к себе. Таким образом, занимать гостя пришлось Александрин, и она, к её чести, делала это мастерски. «Хоть чему-то учат их в Смольном…» – подумала Вера, сидя у самовара с мадам Протвиной и глядя на то, как Александрин в новом атласном туалете, неожиданно похорошев от внимания молодого человека с роскошными усами, весело щебечет по-французски и хихикает.

На другой день условились встретиться уже у Протвиных. Затеяли было охоту, но отменили, вспомнив, что Александрин не умеет ездить верхом, и вместо охоты назначили гулянье в лесу. К счастью, стояли последние солнечные деньки. Крестьянские девки, слегка отдохнувшие после страды, устроили игры и хоровод, в который удалось даже затянуть Александрин. Поручик Гардин воодушевлённо плясал камаринского с хохочущей Аннет и произвёл фурор.

«Видит бог, со дня на день предложение сделают! – возвещала бобовинская пифия – горничная Домна, раскидывая вечером в комнате барыни засаленные карты. – Вскорости вздохнёте спокойно, Вера Николавна, моё вам нерушимое слово!»

Вера, впрочем, в успех предприятия верила слабо. Никакие меры предосторожности, принятые Аннет, не сработали: взгляды поручика Гардина всё чаще устремлялись на младшую барышню. Аннет и сама чувствовала, что всё идёт не по-задуманному, тысячу раз прокляла камаринскую, во время которой «так непозволительно увлеклась», и поняла, что пора действовать решительно. Придумав поехать покататься в коляске по окрестностям вместе с кузиной и гостем, она в последний момент прямо на крыльце изобразила внезапный приступ мигрени. Вера, стараясь не рассмеяться, увела охающую Аннет обратно в дом. Гардин был вынужден отправиться кататься с одной Александрин, – и ничего хорошего из этого не вышло. По недосмотру конюшего в коляску вместо смирной опытной Савраски оказался запряжён молодой и бестолковый жеребец Ворон, совсем недавно ходящий в оглоблях. Поначалу он вёл себя прилично и честно вёз лёгкую коляску по подмёрзшей лесной дороге, позволяя Александрин вздыхать об ушедшем лете и восхищаться меланхолическим видом лысых осин. Однако, когда экипаж катил через косогор, со стороны ельника неожиданно донёсся пронзительный волчий вой. Ворон испуганно заржал, вскинулся в оглоблях, опрометью помчался вниз по косогору, ломая кусты, ворвался в реку по самый недоуздок и встал, весь дрожа, в стылой воде. Коляска опрокинулась, седоки полетели в воду. К чести Гардина, он опомнился быстро и на руках вынес из реки свою бесчувственную спутницу.

Для здорового как бык двадцатипятилетнего поручика купание в ледяной реке осталось безо всяких последствий. Но слабенькая Александрин расхворалась всерьёз. Уже к вечеру у неё поднялся страшный жар, начался бред. Перепугавшаяся Вера послала в уездный город за доктором. Доктор прибыл к вечеру второго дня и нашёл больную почти безнадёжной. Десять дней Александрин находилась между жизнью и смертью. Жар не спадал, дыхание было хриплым, отрывистым. Больная то бредила по-французски, полагая, что она до сих пор в стенах института, то просила воды, то священника, то снова проваливалась в забытьё. Сбившиеся с ног Вера и Аннет едва успевали вливать ей в рот прописанные врачом микстуры – которые, впрочем, ничуть не помогали. Горничная Домна на свой страх и риск отправилась в дальнее село к бабке-знахарке Чудовке и принесла от неё чугунок отвратительно пахнущего варева. Вера, едва взглянув на Чудовкино снадобье, приказала немедленно его вылить. Но Домна, здраво рассудив, что вылить средство она успеет всегда, чугунок припрятала.

На третью ночь разразился кризис. Александрин уже не приходила в себя. С ней начались судороги, она никого не узнавала. Вера и Аннет, обнявшись, плакали. Конец, казалось, был неизбежен, было послано за священником. В сенях уже толклись дворовые, пришедшие проститься с барышней. Но Домна с Чудовкиным чугунком в руках и диким воплем «да хоть насмерть опосля засечь прикажите, барыня!!!» прорвалась к изголовью больной. Разжав ножом стиснутые зубы Александрин, горничная с размаху влила ей в рот полный стакан Чудовкиного напитка.

То ли помогло ведуньино средство, то ли кризис, который должен был убить Александрин, обернулся против болезни – но к рассвету дыхание больной выровнялось, а на лбу и висках выступил крупный пот. Всхлипывающая Домна сменила на ней сорочку, бережно обтёрла барышню и укрыла новым одеялом. Священник произнёс короткую проповедь о неисповедимости путей господних и отправился восвояси. Разошлась и дворня. Домна прикорнула на половике у кровати барышни, прижимая к себе драгоценный чугунок с лекарством. Измученная Аннет ушла к себе. А Вера уснула прямо за столом, уронив голову на руки и не слыша настоятельных просьб Малашки дойти до постели.

Её разбудила всё та же Малашка, драматическим шёпотом доложившая о приходе поручика Гардина.

– Господи, зачем же в такую рань?.. – простонала Вера, поднимая гудящую голову и обнаружив, к своему изумлению, что за окном уже серое утро и по стеклу бегут дождевые капли. – Малашка, гребень… Умыться… Боже мой, платье сменить, оно всё в этой микстуре… Что же ему нужно наконец?

Гардин в парадной форме расхаживал взад-вперёд по зале. Когда бледная, наспех причёсанная княгиня Тоневицкая появилась в дверях, он подошёл, поцеловал ей руку, церемонно осведомился о здоровье мадемуазель Александрин. Услышав, что, кажется, опасность миновала, попросил разрешения переговорить с княгиней о крайне важном для него деле. Вера предложила поручику сесть, опустилась в кресло сама и приготовилась слушать. К её ужасу, слова поручика пробивались к ней словно сквозь войлочную завесу, то пропадая, то теряя смысл. Лишь через несколько минут Вера с грехом пополам уяснила, что Гардин просит руки её приёмной дочери.

Сначала Вере показалось, что она ослышалась.

– Что?.. Простите меня, поручик, я очень дурно спала нынче и, вероятно, не так поняла вас… Мы говорим об Аннет? О моей Аннет?!

– Я надеюсь, вы позволите мне истратить жизнь на счастье мадемуазель Тоневицкой.

– Но… – у Веры голова пошла кругом. – Поручик, не разыгрываете ли вы меня? Аннет ещё слишком молода! Я не собиралась в ближайшее время выдавать её замуж! И мой покойный супруг, я уверена, не одобрил бы такого раннего её супружества!

– Я готов ждать столько, сколько вы сочтёте нужным, – решительно заявил Гардин. – Два, три года, пять лет… сколько прикажете, княгиня.

– Но говорили ли вы с самой Аннет?

Поручик покраснел, смешался и жалобно признался, что он предпринял, разумеется, попытку. Но мадемуазель Аннет была в эти дни так занята, так обеспокоена здоровьем своей кузины…

– Так чего же вы хотите от меня? – проснувшись окончательно, вознегодовала Вера. – Если Аннет отказала вам, то на что же вы рассчитывали?! Вы полагали, что я выдам её замуж против её воли? Такому не бывать, и кончим на этом разговор!

Гардин совсем смутился и забормотал, что для него весьма тяжко будет утратить расположение княгини, что он не мыслил взять за себя княжну насильно, что он просто счёл, что княжна настолько молода, что уместней будет вначале переговорить с её матерью… Вера смягчилась.

– Что ж, поговорите с Аннет ещё раз. Если она согласится и вы готовы подождать ещё хотя бы два года, – я не буду возражать.

Говоря так, она чувствовала некоторые угрызения совести: было очевидно, что Аннет согласия не даст. Так и вышло. Через пять минут на весь дом раздался звонкий и сердитый голос княжны Тоневицкой. Она и не предполагала в господине Гардине такой чёрствости, такого жестокосердия! Она была уверена, что, оказывая столько внимания её бедной кузине, он, несомненно, сделает Александрин предложение! Это было бы и порядочно, и достойно звания гвардии поручика! Кузина была уверена в чувствах господина Гардина, она ждала лишь объяснения, бедняжка! Она две недели была на грани гибели – и вот теперь новый удар?! О, как это несправедливо, как жестоко по отношению к несчастной, чудом оставшейся в живых Александрин! Что до неё, Аннет Тоневицкой, то она не намерена выходить замуж ни сейчас, ни через пять лет, ни через двадцать пять, поскольку не чувствует в себе ни малейших способностей к семейной жизни, и basta, basta, basta на этом! Вера не знала, смеяться ей или плакать, когда дрожки с совершенно убитым поручиком Гардиным выкатились со двора, а в комнату вбежала растерянная Домна:

– Да что же это за наказанье господне, барыня! Снова у нас Александра Григорьевна без жениха остались! И где теперь нового-то сыщешь? Хоть вовсе Анну Станиславовну из дому отсылай…

Смех смехом, но Домна была права: надежда удачно пристроить Александрин с треском рухнула. И сейчас, сидя на пустой веранде перед чашкой остывшего кофе, Вера думала о том, что всё надо начинать сначала. «Протвина теперь обидится насмерть… А за что, спрашивается? – мрачно размышляла она, глядя в залитое дождём окно. – И Александрин может снова расхвораться… И дела запущены совсем, пшеница не продана, льны не сочтены… Господи, да когда же, когда всё это закончится?!»