Вера не судила за это мужа: он вправе был думать о своих детях. Да и ей самой в голову не приходили мысли о новом замужестве – хотя после похорон князя такого количества слетевшихся женихов она не видала даже в юности в Москве. Прибыл даже семидесятилетний майор Терещенко в пыльном сюртуке и при всех регалиях, – долженствующих, видимо, скомпенсировать в глазах богатой вдовы полное отсутствие у ухажёра волос и зубов. Майор фамильярно называл Веру «дитя моё» и всячески сетовал на то, что ей придётся одной справляться с огромным имением, а разве это занятие для красивой женщины? Однако «дитя» оказалось твёрдо как кремень и отвергло предложение майора так же, как до этого – одиннадцати прочих претендентов. Единственным соседом, который не осчастливил Веру предложением своей руки и сердца, был отставной полковник Андрей Львович Команский, ближайший сосед и лучший друг её мужа. Это был ещё не старый мужчина, похожий на польского магната времён битвы за унию: дородный, широкоплечий, с густыми бровями и усами, сильно тронутыми сединой, с пристальным, оценивающим взглядом светлых глаз, которые не улыбались, даже когда пан Команский хохотал во весь голос над каким-нибудь уездным происшествием. С Верой он был безукоризненно предупредителен и вежлив, изредка наносил ей короткие визиты, во время которых успевал дать множество дельных советов по хозяйству, и ни разу не позволил себе даже намёка на флирт. Веру это расположило в пользу Команского, и она относилась к нему с искренним уважением. Кроме того, Андрей Львович был весьма неглуп, начитан, один из всего уезда (кроме Веры) выписывал для себя книги и толстые журналы, и его замечания по поводу прочитанного были весьма точными. Беседы с Команским скоро сделались для Веры большим удовольствием. Однако встречались они редко: Команский после смерти князя Тоневицкого был избран на место предводителя дворянства, и у него было множество общественных обязанностей. Вера тоже сбивалась с ног, стараясь не выпустить из рук обширное хозяйство Тоневицких. К тому же, встречайся они чаще, уездные кумушки, едва-едва начавшие приходить в себя после внезапного брака князя Тоневицкого с безвестной гувернанткой, немедленно стёрли бы себе до костей языки.

– И ведь всё ещё успокоиться не могут! – с досадой сказала Вера, отпивая остывшего чаю из стакана брата. – Целый день нынче сидят у меня в гостиной, пьют кофе и сплетничают! Как это всё, ей-богу, отвратительно, до сих пор привыкнуть не могу! В глаза – сама любезность: «Ах, Вера Николаевна, ах, княгиня, вы просто ангел! Как вы только справляетесь с этой обузой, ведь вы так молоды! Вы себя совершенно похоронили в нашем захолустье, вы могли бы блистать в Петербурге, сам государь был бы очарован!» И я должна улыбаться и отнекиваться, будто предел всех моих желаний – блистать в Петербурге! А стоит мне выйти из гостиной: «Ах, как хотите, Капитолина Аркадьевна, со стороны князя это было опрометчиво… Как его ловко окрутила эта девчонка! Разумеется – молодость, глазки, щёчки розовые, что ещё нужно вдовому мужчине? И как хитро она привязала к себе детей, они обойтись просто без неё не могут! А что она делает с бедной Аннет?! Приучила, вообразите, читать книги, журналы ей выписывает из уезда, музыке учит, дозволяет ещё иметь суждения о прочитанном, как мужчине! Судите сами, что получится из несчастного ребёнка! Счастье ещё, что за Аннет такое огромное приданое…» И так далее, покуда я снова не войду в гостиную. Жду не дождусь, когда этот праздник кончится. Только и радости, что вы приехали!

– Может, тебе действительно не стоит так усердно развивать Аннет? – осторожно предположил Михаил. – Она красивая, живая девчушка, приданое в самом деле приличное… Выйдет замуж – и будет с неё!

– Мишка! Ты, право, ещё хуже Капитолины Аркадьевны! – возмутилась Вера. – У Аннет, помимо милой наружности, ещё весьма острый пытливый ум и проницательность! Если его не направить в разумном направлении, она сделается главной губернской сплетницей и интриганкой! И я не намерена быть при ней классной дамой, которая вырывает у своей ученицы из рук Пушкина, утверждая, что читать – не женское занятие! Кроме того, у неё блестящие музыкальные способности! Учитель в восторге, пророчит ей большое будущее и концертные залы Европы. Моя задача – не мешать ей, не более того! К тому же ей всего четырнадцать лет и рано ещё всерьёз думать о её будущем. Меня гораздо более Серёжа беспокоит! Вообрази, неделю назад я отпустила его в Москву к Кущиным. Понадеялась на то, что давние знакомые присмотрят за мальчиком, не позволят ему впутаться ни в какие столичные соблазны… И что же?! Он сразу же оказывается в каком-то притоне, играет на деньги, по-крупному, и за вечер проигрывает в долг пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч! А я-то наивно полагала, что он взрослый, разумный человек! Если бы не Закатов Никита…

– Никита Закатов? Но при чём тут он?

– Каким-то образом он тоже там оказался. Узнал, что Серёжа – мой пасынок… и за какие-то полчаса отыграл обратно всю эту сумму! Сказав, что Серж более ничего никому не должен, и взяв с него слово больше не играть.

– Мне он ничего об это мне рассказал… – медленно проговорил Михаил.

– Разумеется, – вздохнула Вера. – Вполне на него похоже. Узнав обо всём, я почти уже собралась написать ему, но…

– Отчего ж не написала, Верка?! – рассердился Михаил. – Да он был бы счастлив, получив от тебя весточку! Хоть бы несколько слов! Жестокосердое ты создание, право!

– Напротив, Миша, напротив… Сам подумай, к чему сейчас ворошить былое? – Вера, стоя у окна, смотрела в тёмный сад. – Мне нужно думать о детях, об их будущем. А Никите – о собственной судьбе.

– Не собирается он ни о чём думать, – мрачно заметил брат. – Он живёт, как таракан за печью. Нигде не служит. По-моему, слишком много пьёт. Бывает только в этих самых карточных притонах, о которых ты упоминала.

– Неужто играет? – испугалась Вера.

– Кажется, нет. Уверяет, что ему доставляет удовольствие наблюдать за чужой игрой… Верка, мне кажется, он опускается. Я столько раз пытался его растормошить, звал с собою в гости, в театр, на лекции, подсовывал хорошие книги… Бесполезно! Уверяет, что с его размолоченной физиономией на люди показываться просто неприлично!

– Как «размолоченной»? – переспросила Вера.

– На его лице шрамы от ранения, – ответил Михаил, – не затянулись и уже не затянутся.

– Боже, какая глупость! – воскликнула Вера. – Как может шрам испортить мужчину?!

– Вот и напиши ему об этом! А ещё лучше – найди время, приезжай и поговори с ним! Всё равно все работы в имении закончены, Сергей уезжает в полк, Коля – в гимназию, а Аннет ты можешь взять с собой!

– Миша, Миша, господь с тобой! – махнула рукой Вера. – На каком основании я приеду к нему?..

– Не к нему, а ко мне! В наш семейный дом! Все приличия будут соблюдены, не беспокойся! Верка, мне кажется, всего несколько твоих слов – и Закатов возродится к жизни! Он всю жизнь влюблён в тебя и…

– Мишка, спустись с небес! «Влюблён»… Даже если это так – ничего уже не вернуть! И я никуда не поеду, потому что… Потому что нельзя мучить человека внезапными и бессмысленными появлениями в его жизни! Лучше бы ты познакомил его с какой-нибудь порядочной барышней! А у меня и так достаточно забот! – Отвернувшись к окну, Вера изо всех сил старалась, чтобы её голос звучал ровно и естественно. – Мало мне местных сплетниц, мало мне потрав и недорода, мало мне Серёжи! Ещё и Александрин, это уж воистину испытание для любых нервов… Они с Сергеем постоянно на ножах! Я голос себе сорвала, требуя от сына быть снисходительным рыцарем… И понимаю при этом, что сама уже на грани помешательства.

– Откуда она у тебя вообще взялась? Приживалка?

– Мишка!!! Ненавижу это слово! Пахнет барством и старушечьими чулками! Обычная несчастная девочка, шесть лет запертая в институте. Без семьи, без имущества, отец разорился на висте и с облегчением помер. Она – дальняя родственница покойного Станислава Георгиевича, на его счёт и содержалась в Смольном. Князь распорядился после выпуска забрать её в дом и всячески содействовать её судьбе. И что же?.. Нервная, совершенно неразвитая, вся вычурно-манерная, как все они после института, чуть что – истерики, обмороки, рыдания… Чудовищно завидует Аннет, кое-как пытается это скрыть… К счастью, у Аннет слишком здоровая натура, её выходки кузины или забавляют, или вызывают сочувствие.

– Но, Верка, рано или поздно…

– Не думаю. Надеюсь как можно скорее выдать Александрин замуж. Приданое за ней даётся немаленькое, это решит вопрос… Бог мой, Миша! – Вера вдруг перестала ходить по комнате и испуганно взглянула на часы. – Второй час ночи! А мне завтра… то есть уже сегодня… Надо чуть свет быть на ногах! Последнее испытание в этом сезоне – и, слава богу, всё! Надо выдержать его достойно!

– Чур, первый полонез со мной! – шутливо потребовал Михаил.

– О нет, первый – с полковником Команским, не имею права отказать!

– Это ещё почему? Крылья амура?..

– Мишка, ты дурак! Просто Команский божественно танцует полонез – в отличие от меня! В таком случае приличный партнёр – просто спасение. А ты пригласи лучше, как родственник, Аннет, она будет рада! Между прочим, девочка прелестно танцует, сам получишь удовольствие. А теперь ступай спать.

Михаил встал и, взяв со стола свечу, пошёл к дверям. Уже с порога он обернулся:

– А всё-таки, Верка, право, съездила бы ты в Москву.

Сестра, стоя к нему спиной, молча покачала головой. И не обернулась, когда за братом тихо закрылась дверь.


С самого утра в Бобовинах было солнечно и тихо. Стояли последние ясные деньки осени. Небо, уже блёклое, было слегка подёрнуто полосами облаков, а местами чисто, совсем по-летнему синело над поредевшим лесом. Старые дубы на опушке стояли ещё в своём рыжем золоте, а внизу под ними, между могучих корней, трава была сплошь усыпана крепенькими, гладко-коричневыми желудями. Калина, уже поспевшая, била в глаза тёмно-пурпурными гроздьями; словно споря с ней, пламенели рябиновые кисти в низине. Рядом тёмной зеленью, отливающей синевой, красовалась разлапистая ель. Птиц уже не было слышно, а над болотом с раннего утра раздавалось горестное курлыканье: там собирались в путь журавли.