– Вижу, – заметил как-то при этом профессор, – что принц испытывает удовольствие от легких любезностей. К счастью, моя жена достаточно молода и способна вдохновить его высочество.

Иногда Генрих задумывался, на самом ли деле профессор ничего не подозревает или делает вид, будто не замечает того, что происходит буквально у него под носом. И успокаивал себя – поскольку хорошо относился к старику, – что профессор Пьер, пожалуй, ему признателен. Молодая, полная сил жена могла вызвать у него истощение, и было приятно думать, что старик рад уступить молодому человеку часть своих обязанностей.

Восхищение Генриха Сюзанной не ослабело и по прошествии нескольких месяцев. Она заметно отличалась и от юной Флоретты, и от легкомысленных жительниц Ла-Рошели. Сюзанна была хорошо образованна, и оттого сочла для себя приемлемым быть женой профессора.

Однако посещения Генрихом университета были настолько частыми, что вызвали пересуды в городе. Разве мог принц так быстро обрести серьезность? В это было трудно поверить. Он стал чаще смеяться, все время вполголоса петь гасконские песни и вежливо отклонять любые приглашения: «Прошу прощения. Я должен быть в университете. Меня ждет профессор Мартин».

Но вскоре горожане обратили внимание, что мадам де Мартин не лишена приятности и не выглядит недотрогой; а когда она слегка округлилась в талии, стало ясно, почему Генрих, принц Беарнский, вдруг сделался столь пылким покровителем университета.


Священник с кафедры произносил гневную речь. Сначала Генрих позевывал, но потом догадался, что говорят о нем. Он стал слушать более внимательно.

Священник рассказывал, как легко ступить на путь, ведущий к вратам ада, и каким жарким будет пламя, ждущее тех, кто попирает нравственные устои.

В Ла-Рошели есть человек, который, будучи весьма знатным, обязан служить примером простым горожанам. Он должен излучать свет, чтобы они стремились походить на него и освободиться от своей порочности. Увы, к несчастью, этот человек подает пример прямо противоположный – греха и порока. А то, что он занимает высокое положение, лишь усугубляет его вину. И скрыть его грехи невозможно. Блуд и распутство – направляющие столбы на пути в ад. Об этом должны помнить все – как простые горожане, так и особы королевской крови. Врата ада шире всего раскроются перед теми, чья обязанность – показывать пример простым людям, именно для таких грешников огонь ада будет особенно жгучим.

«Значит, все открылось! – подумал Генрих. – И они надеются разлучить меня с Сюзанной всеми этими разговорами об адских муках?»

Он сложил руки на груди и пристально посмотрел на священника; а в Ла-Рошели стало известно, что в помещении для молитв его порицали за связь с супругой профессора.

Живот у Сюзанны становился все больше, и только один профессор думал, что жена вынашивает его ребенка.


Военные действия, из-за которых Генрих находился при армии, прекратили его дальнейшие встречи с Сюзанной, их связь перестала быть притчей во языцех.

Андело, брат Колиньи, повсюду был рядом с ним, его верный друг и соратник как в религиозных, так и в военных делах погиб. Адмирал был убит горем, а в Париже ему объявили смертный приговор, его чучело повесили на Гревской площади. Было обещано пятьдесят тысяч золотых экю человеку, который приведет его на суд. Более всего старика опечалило то, что эту награду назначил король. Карл IX всегда относился к нему с большим уважением, и Колиньи даже полагал, что мог бы оказывать на него хорошее влияние. То, что короля настроили пойти против него, удваивало горечь, испытываемую адмиралом.

Ему, как никогда, хотелось закончить войну. Он был слишком стар для битв. Кроме того, боготворившая его Жаклин д'Антремон намеревалась выйти за него замуж. Но о спокойной семейной жизни Колиньи мог только мечтать, ибо преданно служил делу гугенотов, хотя уже каждому солдату было ясно, что гражданская война ведет лишь к новым и новым бедствиям.

Сражения возобновились, и Генрих был вынужден сказать «до свидания» своей беременной любовнице. Под Ла-Рошелью произошла битва, в которой победили гугеноты. Причиной тому в большей степени послужила поспешность Генриха де Гиза, молодого вождя католиков, нежели военное искусство их противников. Но после такой неудачи католики решили активизировать боевые действия.

Их армия во главе с герцогом Анжуйским двигалась к Монконтуру, и это тревожило Колиньи. Чутье подсказывало ему, что там произойдет решающее сражение, и он беспокоился о двух молодых людях, которые формально являлись вождями их армии, а по сути находились под его опекой – Генрихе Конде и Генрихе Наваррском. Их страстно желала поймать в свои сети Екатерина Медичи, рассчитывая заставить этих молодых людей, если они окажутся в плену, отречься от гугенотской веры, как прежде это случилось с их отцами.

В итоге адмирал решил отослать обоих подальше от места боевых действий, и по его приказу несколько удивленные молодые люди вернулись в Ла-Рошель.

Когда они уехали, Колиньи сначала почувствовал облегчение, однако теперь все зависело лишь от него одного. Адмирал старался освободиться от ощущения бессмысленности происходящего, от неуместных перед боем сомнений. Но его уже давно не покидало чувство, что он слишком стар для войны, необходимость ее продолжения вызывала у него сожаление. По иронии судьбы большинство солдат его армии были, как и у герцога Анжуйского, наемниками, причем за католиков сражались швейцарские кальвинисты, а на стороне гугенотов – католики из Германии. В таких обстоятельствах было трудно предположить, что эти люди бьются во имя веры, они шли в бой лишь потому, что зарабатывали таким образом себе на пропитание.

Однако при Монконтуре Колиньи, как никогда, продемонстрировал полководческое искусство и доблесть. Даже будучи раненным, с кружащейся от потери крови головой, он подбадривал солдат и сделал все возможное, чтобы избежать напрасных жертв.

И все же на этот раз удача не сопутствовала гугенотам.


Франция ослабла от войны. Царила неразбериха, и нельзя было понять, где друг и где враг. Даже в королевском совете влиянием пользовались люди, склонные к протестантизму. Повесить чучело Колиньи на Гревской площади было несложно, гораздо труднее – на самом деле казнить этого величайшего и многими уважаемого во Франции человека.

Екатерине Медичи война тоже была не по душе. Она избегала открытых столкновений, намного лучше ей удавалось втайне плести интриги. Когда ей кто-то мешал, Екатерина придумывала способ убрать его с дороги без кровопролитного сражения. Что касается юного короля Карла IX, то он от природы был очень впечатлителен, и адмирал вызывал у него неподдельное восхищение.

– Давайте встретимся и обсудим условия перемирия, – предложила королева-мать, обладавшая в стране наибольшей властью, поскольку руководила сыном. – Из-за гражданской войны Франция приходит в упадок. Надо с этим кончать. Пусть католики и гугеноты живут бок о бок в согласии.


В Ла-Рошели звонили колокола, ее жители обнимались на улицах. Конец войне. Больше не надо оплачивать податями никому не нужные бои и схватки. На какое-то время наступил мир.

В Ла-Рошель приехала встревоженная Жанна. Ничего не значащие перемирия случались и прежде – это было третье за последние семь лет. От подписанного теперь в Сен-Жермен-ан-Ле договора не приходилось ждать большего, чем от предшествовавших ему в Амбуазе и Лонжюмо.

Колиньи старел и терял силы. Жанне оставалось возлагать все надежды только на сына, но тот вел себя легкомысленно. В круговороте всего происходящего Генрих занимался не разрешением опасных ситуаций, а любовными интрижками, подчас выбирая для этого самое неподходящее время и место. Чего стоил один скандал в университете!

Мир, по мнению Жанны, был более тревожным, чем война. Коварство королевы-матери для нее не являлось секретом. Дружить с этой женщиной гораздо опаснее, чем находиться во враждебных станах.

Пропитанные елеем приглашения из французского двора следовали одно за другим. Екатерина Медичи писала, что была бы рада видеть в Париже Жанну с сыном и дочерью.

Генрих в Париже?! Там он очень легко станет добычей для одной из придворных шлюх Екатерины. Нет, он не должен ехать в Париж.

О да, этот мир совсем не спокойный.


В Ла-Рошели проходили свадебные церемонии. Несколько недель назад сюда прибыла вместе с пятью спутницами Жаклин де Монбель, дочь графа д'Антремона. Их приезд был окутан тайной, потому что суверен Жаклин, герцог Савойский Эммануэль Филибер, строго-настрого запретил ей вступать в брак за пределами своих владений. Но Жаклин твердо намеревалась выйти за Гаспара де Колиньи. Она давно его боготворила, и другой жених ей был не нужен.

Поэтому, несмотря на весьма нежаркую февральскую погоду, она бежала из Савойи. Оставила свой замок, на лодке по реке добралась до Лиона, а оставшуюся часть пути проделала верхом на лошади.

Теперь она была словно вдовой, у которой за душой ни пенни, так как Эммануэль Филибер, решив ее покарать, вскоре после бегства конфисковал ее имения.

Однако Колиньи, уставший от войны и мечтающий о семейном очаге, был весьма тронут преданностью Жаклин; утраченные имения его нисколько не волновали.

Он собирался на ней жениться, а потом отправиться ко французскому двору, где его должен был ждать теплый прием. Там адмирал намеревался продолжить борьбу за свое дело в более цивилизованной форме, нежели на полях сражений. В Париже ему будет внимать король; он постарается освободить молодого самодержца из-под влияния матери, привить ему любовь к добродетели. Колиньи полагал, что Карл по природе хороший человек, нужно только помочь раскрыться этим его качествам.

И вот в марте 1571 года, вскоре после подписания в Сен-Жермен-ан-Ле мирного договора, Колиньи женился.

Генрих Наваррский и его кузен Конде веселились на свадьбе. Довольное лицо невесты произвело на Генриха сильное впечатление. Жаклин вся светилась от счастья, танцуя в подвенечном платье. Пуговицы-бриллианты на ее груди сверкали в пламени свечей; корсаж был сшит из светло-серебристой парчи и вышит золотом, юбка на испанский манер из темно-золотой парчи была украшена вышивкой из золотых и серебряных нитей. В этом наряде новобрачная выглядела великолепно.