Виктория Холт - Вечный любовник

Наваррский предложил Сен-Мартену и Эспалену выпить.

– Король и королева-мать полагают, что я намерен бежать, – сказал он, слегка посмеиваясь. – И вы тоже так считаете, когда у здешней хозяйки такая очаровательная скучающая дочка?

Нет, заверили его стражники, ничего такого они не думают. В Наваррском было что-то обезоруживающее и ничего такого, чего обычно ждут от королей. Просто хороший парень, который очень нравится женщинам. Политические интриги его явно не интересуют.

Эспален и Сен-Мартен смотрели на своего пленника помутневшими от вина глазами. А Наваррский заявил, что ему жаль короля и королеву-мать – напрасно они из-за него беспокоятся. Может, Эспалену и Сен-Мартену вернуться в Париж и сообщить им, что бояться нечего?

– Расскажите им, как король Наварры проводит вечер, а завтра можете вернуться. Охота начнется рано, как и решили.

Эспален и Сен-Мартен поддались на его уловку. Генрих проводил их, усадил в седла, наказал рассеять страхи короля и королевы-матери, сказав им, что Наваррский проводит ночь в теплой постели с новой подружкой и вряд ли получит от нее за одну ночь все, что она может ему дать.

К его удивлению, шпионы ускакали.

– Все готово, – обратился он к своим друзьям. – Мы немедленно отправляемся в путь.

Они скакали всю ночь; не останавливались, даже чтобы поговорить, пока не переправились через Луару.

Потом Наваррский решил дать отдых лошадям.

– Спасибо Господу за мое избавление, – сказал он. – В Париже нашла смерть моя мать. Они убили адмирала и верных слуг. То же самое было бы и со мной. Никогда туда не вернусь, если только в этом не будет необходимости. – Он обернулся к друзьям: – Я сожалею лишь о двух вещах: о мессе и моей женитьбе. – Затем саркастически усмехнулся: – Что касается мессы, то постараюсь обойтись без нее. А без жены – нет. Хочу ее снова увидеть. – И, немного помолчав, добавил: – Итак, мы бежали. Но радоваться будем позже. Не сейчас. Вперед, в Беарн!

Бегство Наваррского произвело на гугенотов сильное впечатление, ибо доказывало, что он не бездумный мальчишка, а человек действия. Ему удалось перехитрить Генриха де Гиза, королеву-мать и короля, которые, как ни старались, не смогли его удержать. Сам же Генрих в своей обычной шутливой манере заметил, что вполне мог бы обойтись без мессы. Эти его слова можно было истолковать как отказ от католичества, которое его вынудили принять, и возвращение в лоно гугенотской церкви. А еще король Наварры во всеуслышание заявил, что рад обретенной свободе от французского двора, где никто не может быть уверен, что в один прекрасный день ему не перережут горло.

– Теперь мне нужен только подходящий случай, чтобы устроить маленькую битву, – сказал он, – потому что они стремятся убить меня, и будет хорошо, если я их опережу.

По всей стране прокатились крики восторга гугенотов.

После смерти Карла и восшествия на престол Генриха III между католиками и гугенотами случались лишь небольшие стычки, большой войны не было ввиду отсутствия должного пыла у обеих сторон. Гугеноты понесли слишком большие потери, лишились своих вождей. Колиньи, Телиньи и Ларошфуко были убиты, а Конде и Наваррский стали пленниками, отрекшимися от своей веры, и гугеноты чувствовали, что их дела плохи. Что касается католиков, то после Варфоломеевской резни многие из них чувствовали себя виноватыми и не хотели нового кровопролития. Король и королева-мать – а оба они не отличались религиозным рвением – лавировали между двумя партиями.

Однако существовал один человек, под привлекательной внешностью которого скрывалось большое честолюбие. Это – Генрих де Гиз.

Он понимал, что король не может повести за собой католиков; видел лавирование его матери; герцог Анжуйский находился в рядах гугенотов, но они не могли на него положиться. Этот человек мог в любой момент переметнуться в стан их врагов, его фигура никогда не вызывала должного вдохновения.

Поэтому Генрих де Гиз решил, что самое время вождем стать ему, и разработал план создания Католической Лиги. Собственно, это было осуществление давней идеи его отца Франсуа де Гиза, и его дяди, кардинала Лотарингского. И хотя говорилось, что основной целью Лиги является защита католичества во Франции, на самом деле, что было более важно для Гизов, задумывался захват власти. Если династия Валуа прервется (а это было более чем вероятно при слабости детей Генриха II и Екатерины Медичи), Франсуа де Гиз мог быть возведен на трон. Но он погиб, его убил под Орлеаном протестант Жан Польтро. Зато теперь сын Франсуа, Генрих де Гиз, был полон жизненных сил и считался одним из самых доблестных воинов Франции. Он обладал незаурядной внешностью, его обожали в Париже и уже называли королем. А честолюбием молодой де Гиз не уступал своему отцу.

Генрих приступил к делу, и Лига была создана.

Теперь и у гугенотов, и у католиков появились вожди – Генрих де Гиз и Генрих Наваррский.

Под знамена гугенотов встали немецкие наемники и французы, бежавшие из своих домов в дни Варфоломеевской резни. Произошло несколько столкновений с католиками.

Один бой случился у Порт-а-Бенсона на Марне. Вождей гугенотов там не было, и их войско состояло преимущественно из немецких наемников, а католиков возглавлял Генрих де Гиз, твердо настроенный одержать победу.

И он достиг ее, но был ранен, причем в лицо, и после этого стал еще сильнее походить на своего отца, лицо которого тоже украшали боевые шрамы, за что его прозвали Меченым. А теперь и его сын, такой же храбрый солдат, как и Франсуа, был ранен во время боя.

С этого дня Генриха де Гиза тоже стали называть Меченым, как его отца, а люди начали смотреть на него, как на Бога. Его богатырский рост и красота, которая теперь казалась еще более яркой, после того как на его лице появились шрамы, привлекали всеобщее внимание. Когда Генрих проезжал по деревням, люди выходили на дорогу, чтобы приветствовать его, мужчины восхищались его смелостью, а женщины ловили его взгляды.

Его уже именовали королем Парижа, не назовут ли со временем королем Франции?

Сердце Меченого жег огонь честолюбия. И это сильно отличало его от Генриха Наваррского.

А тот жаждал мира для своего маленького королевства. Ему все больше хотелось спокойной жизни в Беарне, вдали от интриг французского двора.

После бегства из Парижа брата и мужа Марго попала под сильное подозрение короля. Тот даже хотел собственноручно ее выпороть, но мать его отговорила, сказав, что принцесса еще может быть им полезной.

Марго заболела, и это стало даже для нее выгодным. О бегстве не могло быть и речи, ее оставили в покое. Марго проводила время за написанием мемуаров, в которых изображала себя гонимой героиней, и читала свои сочинения верным подругам. Но этих занятий ей было мало. Когда муж, с его грубыми манерами, оказался далеко, она вдруг обнаружила, что скучает по нему.

Ее любовь к интригам не пропала. Она втайне завела переписку с Генрихом, и опасность этого занятия только придавала ей воодушевления. Марго даже заявила о своем желании быть вместе с мужем и попросила его потребовать для нее разрешения приехать к нему.

В Наварре Генрих тоже стал относиться к Марго добрее. Он понимал, что король со все большим неодобрением относится к новоявленному герою, которого радостно приветствуют повсюду, где он появляется. Если у Генриха III и есть настоящий враг, то вовсе не Генрих Наваррский, а Генрих де Гиз, вождь католиков. Именно Гиз был источником постоянного беспокойства, к Наваррскому же король всегда относился без особого уважения, и пока не было причин думать иначе.

Таким образом, казалось бы, не было никаких оснований для отказа Наваррскому в просьбе разрешить его жене и сестре приехать к нему.

Но на тот момент король посчитал, что он просит слишком многого. Генрих III ответил, что не считает Генриха Наваррского мужем его сестры, потому что она выходила замуж за католика, а не за гугенота. Однако его сестре Екатерине позволил вернуться в Беарн.

Екатерине теперь уже исполнилось семнадцать. Мать привезла ее в Париж, когда прибыла туда для подготовки свадьбы сына с Марго летом 1572 года. Екатерину тоже, как и Генриха, вынудили принять католичество и отказаться от гугенотской веры, которую она исповедовала.

Как-то к Генриху в замок Нерак приехал верный Агриппа д'Обинье и попросил аудиенции.

Генрих принял его, и д'Обинье сказал:

– Принцесса Екатерина вот-вот приедет. Надо, чтобы у нее был собственный двор с приближенными.

Генрих кивнул в знак согласия:

– Несомненно, ей это будет необходимо.

– Тогда надо все устроить до ее прибытия. Мы должны помнить, что ее совсем юной увезли к этим дьяволам. Живи она в Нераке или По, как желала ее добродетельная мать, то не подверглась бы никакому дурному влиянию.

– Они из нас обоих сделали католиков, – усмехнулся Генрих. – Ты полагаешь, мой добрый друг, что из нашей маленькой нехорошей католички надо сделать маленькую хорошую гугенотку?

Недовольное выражение лица д'Обинье позабавило Генриха, который любил дразнить слишком серьезных людей.

– Полагаю, принцесса не подвергалась слишком большим испытаниям в последние годы, – пробормотал Агриппа д'Обинье. – Но слуг и друзей для нее надо выбирать с большой осторожностью.

– А это, без сомнения, означает, что выбирать их надо тебе, мой дорогой Агриппа. Ну, кто у тебя на примете?

– Я думаю об одной даме, которая могла бы стать управляющей. Если ваше величество интересуется…

– Тебе прекрасно известно, что меня интересуют все дамы.

– Дама, о которой я говорю, уже немолода, она сама мать, серьезная, добродетельная…

– И потому идеальна для этой должности. Возьми ее, Агриппа. Ты, как всегда, прав. Дама, которую ты выбрал, наверняка подойдет больше моей сестре, чем мне.

Д'Обинье добился, что его господин снова улыбался. Он был доволен. Ему хотелось, чтобы во дворне было как можно больше серьезных дам.