— По-моему, Томми просто нравится в тюрьме, — сказала Аврора.

— Да какой там! В сущности, ему там не нравится. Сомнительно, чтоб хоть кому-нибудь вообще нравилось жить в Хантсвилле.

— Конечно, нет, но он предпочитает быть там, и это — трагический факт. Он предпочитает сидеть в тюрьме, а не быть на свободе, а это означает, что мы с тобой обманули все его ожидания.

— Может, это все и так, но ты лучше перестань грызть себя за это, — пыталась успокоить ее Рози. — Грызть себя — хуже, чем грызть вот эти бутерброды с салом. Мы сделали все, что могли. Никто не смог бы сделать больше.

Аврора понимала, что, если съесть три сандвича за один присест, не миновать экологической катастрофы. И все же она подозвала официантку и заказала третий.

— Да-да, я обессилена и чувствую в себе какую-то опустошенность. По сравнению со мной, ты — словно стебелек. Я не проживу, питаясь обезвоженными листьями салата.

Пока Аврора ожидала сандвич, перед ее глазами пронеслась вся жизнь Томми, и она с грустью осознала, что, в сущности, не может припомнить, когда у него на лице было бы счастливое выражение.

Правда, ей доводилось видеть в его глазах глубокие мысли, и тогда она надеялась, что человечество воздаст ему должное за его ум, но с этой надеждой было покончено одним-единственным выстрелом в каком-то доме в предместьях Остина. Томми стрелял в соперника, торговца наркотиками, но пуля попала в голову его девушки. Ее звали Джулией, она была дочерью военного из Сан-Антонио, и это была первая настоящая подруга Томми — при всем том, что на современном языке означало быть настоящей подругой.

— Если бы он не познакомился с ней! — воскликнула Аврора, сердясь на то, что эта девушка-мышонок могла причинить им всем столько неприятностей и боли. Но то обстоятельство, что у этого мышонка нашли сто тридцать четыре тысячи долларов наличными и полкило кокаина, которые она держала в шкафчике под достаточно полной коллекцией звериных чучел, говорило о том, что во многих отношениях Джулия была покрупнее мышонка. И хотя всякий раз, когда Аврора думала о Томми, у нее сжималось сердце, она осознавала, что должна стоически выдерживать твердую линию, иначе ее ожидают многочасовые мучения, а этого она никак не могла себе позволить. Забот и кроме Томми у нее было достаточно.

— Мне тоже не слишком-то нравилась эта Джулия, но раз она погибла, то мир ее праху, — сказала Рози. — Томми торговал наркотиками. С такими людьми как раз и случаются такие вещи. Если тебя интересует мое мнение, нам еще повезло, что он не застрелил еще двух-трех человек, — добавила она. — Томми возненавидел весь род людской с той минуты, как умерла его мамуля. Даже нет, Томми обозлился на весь мир, как только появился на свет. Он — один из тех, кто уже рождается обозленным на весь белый свет, и нет смысла докапываться до истинных причин, потому что никаких иных причин просто нет.

— Я благодарна тебе за этот совет, о, кладезь мудрости, — съязвила Аврора, скосив глаза на выложенную на блестящей металлической решетке длинную вереницу пирожков. Каким-то образом, видимо, благодаря магии правильно найденного освещения, блеск металла делал пирожки еще аппетитней. Она догадывалась, что наверняка на вкус они не так уж и хороши, но не настолько, чтобы не съесть несколько. Она сделала знак Мардж, официантке, и решила заказать пирожок с мясом и мороженое с фисташками.

Рози молча смотрела, как Аврора поедает пирог и мороженое, и ее взгляд, полный сурового презрения, говорил, что ей доподлинно известно, что ее собственный вес составляет сорок четыре килограмма и что остальные завсегдатаи бара «Поросенок» представляют собой типичный набор обломков крушения человечества. Большинство же посетителей, утомленные жизнью, но тем не менее не лишенные любознательности, и недоумевали, с чего бы это Авроре, женщине, у которой денег наверняка хватило бы, чтобы бывать и в более респектабельных заведениях, вновь и вновь приезжать в «Поросенок» в сопровождении крохотной старушки с растрепанными волосами, которая, как им подсказывала проницательность, была одной из тех штучек, что водятся где-то там, в Луизиане.

Как и многие прочие жители северной части Хьюстона, посетители «Поросенка» привыкли принимать жизнь такой, какая она есть, и не торопились жить. Несколько пухленьких донжуанов в ярких гавайских рубахах находили в себе силы пофлиртовать с Мардж или с другой официанткой, а водители грузовиков и коммивояжеры, слишком хорошо знавшие, что время — деньги, забегали сюда, чтобы съесть чизбургер или несколько яиц и исчезнуть. Большинство же посетителей никуда не спешили — жизненный опыт подсказывал им, что влажный климат Хьюстона легче всего переносить, если плавно нести себя по жизни — делая один шаг в минуту и думая со скоростью одна мысль в минуту.

Аврора пока еще не была готова к тому, чтобы перестать злиться на эту подлую Джулию. Но ее выводило из себя то, что Томми совершенно не интересовало, что она сердится на Джулию. Он никак не реагировал, когда она заводила о той речь.

— Джулия была такая белочка-хитрюшка, — как-то обмолвился он. Это было все, что он о ней сказал.

— В семьях военных часто что-нибудь происходит, — произнесла Аврора. Она доела пирог и достала зеркальце, но ей было почти неинтересно, как она выглядит, и заниматься своим лицом она не стала. Пусть все остается, как есть, — хоть до ее смертного часа или, по крайней мере, до возвращения домой.

— Генерал — тоже из военной семьи, — напомнила ей Рози. — Хотя неприятностей от него одного раз в пять-шесть больше, чем от целой семьи военных. Я сомневаюсь, чтобы он хоть раз на минуту не сомкнул ночью глаз.

— Ты не права, — перебила ее Аврора. — Из-за меня у него были тысячи минут, когда он не смыкал глаз. Уж я-то могу так вывести его из себя, что ему уже не до сна.

Генералу Гектору Скотту, любовнику Авроры, было восемьдесят шесть лет, и это совсем его не радовало. Еще менее радовало его то обстоятельство, что три недели назад ему удалось нарушить разом все известные законы физики и опрокинуть на себя тележку с разными причиндалами для игры в гольф. При этом генерал получил перелом обеих ног и бедра. Сейчас он выздоравливал, но так медленно! Он жил у Авроры, и ему приходилось все время сидеть на застекленной веранде второго этажа, примыкающей к спальне Авроры.

Де-факто он был в заточении на этом втором этаже, что тоже огорчало генерала Скотта. Невзирая на его суровые, если не сказать, свирепые протесты, Аврора распорядилась, чтобы его перенесли наверх. Молодые люди, которые привезли его домой на «скорой», видимо, не предполагали, что он был в чине генерал-полковника, и слушались только Аврору, не обращая никакого внимания на то, как яростно он сопротивлялся.

Генерал Скотт сразу догадался о причине своего заточения. Аврора освободила первый этаж, чтобы беспрепятственно принимать других своих ухажеров, и теперь он уж никак не мог помешать ей, решись она предпринять что-нибудь этакое.

Наибольшую угрозу представлял этот французишка Паскаль, атташе французского консульства. Паскаля генерал не выносил и никогда этого не скрывал. Впрочем, он вообще мало что скрывал, а в последние несколько месяцев перестал скрывать даже некоторые части своего тела, которые, по мнению Авроры и Рози, ему было бы лучше не демонстрировать.

Обе женщины размышляли об этой новой причуде генерала, покидая «Поросенок» и направив старенький «кадиллак» на дорогу, ведущую к дому, мимо череды великолепно подстриженных дубков в парке Ривер-Оукс.

— Он давно выставлялся? — поинтересовалась Аврора. — Я хоть и грешница, но вряд ли когда-нибудь предполагала, что наказанием мне будет тюрьма для внука и эксгибиционист на веранде.

— Ага, сегодня утром он опять показывал, — усмехнулась Рози. — И потом устроил такой кошмар — все жаловался на яйца.

— А как именно он показывал? — спросила Аврора. — Надо же, такая развалина на костылях, а репертуарчик себе подобрал достаточно обширный.

— Он не застегнул пижаму, — ответила Рози. — Думаю, что во время следующей демонстрации я вылью ему туда стакан воды со льдом, или немного горячего чаю, или еще что-нибудь.

— Да-да, так и сделай. Но, слава Богу, он хоть не проделывал этих своих фокусов с костылями. Это он ужасно любит, особенно если я нахожусь поблизости.

— Что это еще за фокусы с костылями? — удивилась Рози.

— Он опирается на них руками и что-то такое делает, что халат у него распахивается. А он просто стоит и ухмыляется. Мумия на костылях.

— Да уж, конечно, ему ведь восемьдесят шесть, — немного смягчилась Рози.

— Какое это имеет значение? — запротестовала Аврора. — Тебя вот девственницей тоже не назовешь, но тебе ведь не приходит в голову высунуть что-нибудь из-под платья посреди улицы!

— У меня слишком плоская грудь, удивить публику нечем, — сказала Рози. — Конечно, майскими цыплятами нас с тобой не назовешь, но мы и не такие дряхлые, как наш генерал.

Аврора бросила на служанку вопросительный взгляд:

— Боюсь, я не совсем точно понимаю, о чем ты говоришь, если тут вообще есть о чем говорить. Разве можно предположить, что старики могли бы вести себя так же, как люди среднего возраста?

— Среднего возраста? — спросил а. Рози. — Ты считаешь, что мы все еще люди среднего возраста?

— Конечно, почему же нет? — спросила Аврора. — Она открыла бардачок и с надеждой пошарила в нем — у нее было какое-то смутное подозрение, что когда-то там было припрятано немного денег.

— Это самообман, мы уже лет двадцать, как не относимся к среднему возрасту, — попыталась вернуть ее с неба на землю Рози.

К своей радости, Аврора обнаружила именно то, что искала: двадцать четыре доллара, засунутые в сложенную карту города.

— Ага, вот и мои двадцать четыре доллара. Давай остановимся у цветочного магазина, — сказала она. — Что же касается среднего возраста, ты совершенно не права. Существует категория людей, которых принято относить к позднему среднему возрасту, причем тут довольно неопределенные возрастные рамки. Мне кажется, мы обе все еще принадлежим к этой категории — по крайней мере, я-то уж точно.