— Нет-нет, меня не волнуют психотерапевты, которые тебе нужны, — успокоил ее генерал. Было совершенно ясно, что небольшой припадок Авроры прошел и настроение ее стало улучшаться. Однако любое обстоятельство могло снова вернуть ее плохое настроение, и тогда он был бы виноват во всем.

Порой с Авророй было так трудно прожить даже утренние часы, не говоря уж о целом дне, что он подумал, что жить в палатке и быть бездомным было бы даже легче.

— Я переживал о своей палатке, — сказал генерал. Он все никак не мог отбросить мысли о мрачной перспективе, которая только что представилась ему.

— О какой палатке? — спросила Аврора, окидывая взглядом свою спаленку, которая теперь была залита солнцем. — Тебе снова снилась битва при Сомме? Разве комната, в которой мы скандалим, похожа на палатку?

— Нет, это спальня, но я решил уйти и жить в палатке в Германовом парке, если ты в конце концов вышвырнешь меня из дому. Но, во-первых, в палатке я долго не протяну, и скорейшая кончина, видимо, лучшее, что мне светит в будущем. — Аврору изумило, что этот человек и в самом деле был расстроен — причем безо всяких на то оснований. Когда это она говорила, что вышвырнет его?

— Палатка в Германовом парке будет намного лучше, чем какой-нибудь идиотский дом престарелых, где нет никаких солдат, — продолжал генерал. Адамово яблоко у него все так же ходило ходуном.

— Гектор, ты совершенно сбил меня с толку, — призналась Аврора. — Ты прицепился к моей маме, и воспоминания о ней на минуту расстроили меня. Я очень ее любила. Она умерла слишком рано. Мне кажется, я вправе расстроиться, вспоминая ее. Но ведь больше ничего не произошло. У меня нет ни малейшего намерения отправлять тебя жить в палатку, и я никак не возьму в толк, с чего это ты все придумал. Но теперь я убеждена, что нам лучше не откладывать визита к доктору Брукнеру. Не то ты начнешь срываться с якоря, или как там это у вас называется?

Генерал испытал облегчение и одновременно досаду. Облегчение оттого, что Аврора больше не сердится на него. Причиной же досады было то, что она не могла не прибегать к метафорам, связанным с военно-морским флотом.

— Аврора, я — генерал, а не адмирал, — напомнил он ей, наверное, уже в сотый раз. — Генералы не срываются с якорей. Якорей генералам вообще не нужно, как, впрочем, и адмиралам. И те, и другие обходятся без якорей и цепей. На якорь ставят корабли.

— Как трогательно! Но, видимо, выражение, которое я искала, было «скатываться в грязь». Ты ведь не станешь отрицать, что наши с тобой объятия вполне напоминают возню в какой-нибудь глине или грязи.

— Ни черта подобного! — не согласился генерал. — Какие объятия? Я помню, что такое были наши объятия. Жалко, что я еще не умер. Тогда бы ты смогла обнять кого-нибудь еще.

— Да и сейчас мне никто не помешал бы, — съехидничала Аврора. — Возможно, пользы от этого мне никакой и не было бы, но я всегда настаивала, что оставляю за собой право обниматься с тем, с кем мне самой захочется. С этого наш разговор и начался, если ты еще не забыл. Ты сказал, что я развратна, а до меня развратной была моя мама.

Генерал припомнил, что нечто в этом роде он и в самом деле сказал. Сказал он это незадолго до того, как принял решение отправиться жить в палатку. Сейчас, правда, он не мог вспомнить, как вообще возникла эта тема. Они говорили о Вене и еще о чем-то таком, а потом начали ругаться.

— Наверное, я снова не сдержался, — признался он. — Так были у твоей матери романы или нет? Давай разберемся.

— Она любила садовника, — вспомнила Аврора. — Надеюсь, что до того, как он появился, у нее были и другие. А чем еще было заниматься девушке?

— Что ты имеешь в виду? Что значит «чем заниматься?» — спросил генерал. — Она была замужняя женщина. Почему это замужняя девушка не может спать с собственным мужем?

Аврора припомнила разговор, который у нее был однажды с матерью, — а было это после какого-то концерта в Бостоне. Аврора тогда собиралась выйти за этого своего красавчика Редьярда. Они шли домой через площадь Общины. Шел снег. Что исполняли в тот вечер, она не помнила, кажется, Брамса. Мама призналась, что питала слабость к Брамсу. Вечерний снег был прекрасен, он падал на булыжник мостовой, зимний воздух был так чист! Ее мама, Амалия, видимо, была сильно растрогана музыкой и ни с того ни с сего вдруг сделала удивительнейшее заявление.

— Я должна сказать тебе, что твой отец ушел из моей постели, — сказала она. — Правда, покинул он ее еще одиннадцать лет тому назад.

Аврора даже не сразу поняла, о чем идет речь.

— Почему? — спросила она. — Разве у вас неудобная постель?

Мама, которая редко казалась довольной и еще реже — грустной, потому что ее принципом было никогда не выглядеть грустной, на минуту сжала губы и посмотрела на дочь взглядом, который безошибочно можно было назвать печальным.

— Не кровать он считает неудобной, — сказала она, — а женщину в этой кровати. Я ему не нравлюсь.

Аврора не помнила, чем закончился тот разговор, хотя теперь ей хотелось бы вспомнить. Когда ее работа по увековечиванию воспоминаний, казалось, перестала давать результаты, она решила пройтись по своим прежним дневникам и книгам, куда записывала предстоящие свидания и встречи, и по коллекции концертных и театральных программ, и попытаться найти ту самую программу. Если бы ей удалось вспомнить тот концерт, возможно, она смогла бы восстановить и конец разговора. Две вещи она помнила совершенно отчетливо: то, что мама употребила слово «покинул», и то, что она упомянула об одиннадцати годах.

— Отец не спал с ней одиннадцать лет, если не больше. После того как она рассказала мне об этом, она прожила всего шесть лет, так что всего он не спал с ней лет семнадцать. Что скажешь на это, генерал?

— Если ты думаешь, что это какой-нибудь рекорд, забудь об этом, — сказал генерал. — Я прожил с Эвелин больше двадцати лет и не спал с ней.

— Она что, не нравилась тебе? — спросила Аврора.

— Да нет, я бы не сказал, — ответил генерал. — Мы просто как-то утратили такую привычку. Пришло время, и мне кажется, ни мне, ни ей и в голову бы не пришло, что между нами могло быть что-нибудь вроде секса. Во всем остальном мы неплохо ладили.

— Боже мой! Мне кажется, я как-нибудь это все как следует обдумаю, Гектор. Уж этим одним можно объяснить, почему ты был таким энтузиастом, когда мы только-только познакомились. Ты тогда и меня увлек своим энтузиазмом.

— Черта с два я тебя увлек, — запротестовал генерал. — У меня ушло целых пять лет на то, чтобы затащить тебя в постель. Вернее, убедить тебя, что меня нужно соблазнить. Правда, я уже и не помню, чем все это кончилось.

— Я помню, я была увлечена тобой, — сказала Аврора. — Если ты не спал с женой больше двадцати лет, тут нет ничего удивительного. Я полагаю, мы могли бы обсудить это на первом сеансе у доктора Брукнера. Я нахожу, что все это очень и очень интересно, особенно в свете того, что я только что припомнила о своей матери. Я хочу услышать об этом подробней.

— Мы просто перестали спать вместе, что тут еще рассказывать, — сказал генерал. — Я уверен, что такое происходит во многих семьях.

— А у тебя хотя бы были женщины на стороне? — спросила Аврора, глядя на него.

— Одна-две, — припомнил генерал.

Они услышали, как под окнами на улице хлопнула дверца машины. Аврора приподнялась и выглянула в окно. По дорожке, ведущей к дому, одетая в спортивный костюм, шла Пэтси Карпентер.

— Ну вот, приехала Пэтси, сейчас она украдет мою служанку и заставит ее прыгать вокруг дома, — сказала Аврора. — Пойду-ка я вниз и посмотрю, не приготовила ли Рози чего-нибудь поесть, пока они не упрыгали отсюда.

— Мне бы пару вареных яиц с ветчиной, если тебя это не затруднит, — попросил генерал, шаря рукой в поисках костыля.

— Еще как затруднит, если только Рози сама не успела все это приготовить, — сказала Аврора, хватая халат и направляясь к лестнице.

11

— Доброе утро, Пэтси, что ты знаешь о психоанализе? — спросила Аврора, врываясь на кухню. Рози сидела у телевизора и грызла ногти.

— Никакого улучшения в Болгарии, — проговорила она.

Пэтси Карпентер капала мед в чай, который для нее приготовила Рози. Занятия в секции гимнастики начинались через полчаса. У Пэтси теперь появилась привычка пить чай у Авроры, и Рози за это время выкладывала ей международные новости. Если Аврора не спала, Рози добавляла к этому еще и местные новости, то есть то, что происходило в настоящий момент между Авророй и генералом, Паскалем или еще кем-нибудь из ее ухажеров.

— Я ходила на сеансы психоанализа лет шесть после того, как ушла от Джима, — сказала Пэтси. — Я тогда жила в Милл Вэлли, а там все либо уже прошли через психоанализ, либо как раз проходили его. Что ты хочешь знать об этом?

— Все! Мы с генералом собираемся пройти сеансы психоанализа. Хотим начать сегодня.

В свои пятьдесят Пэтси была еще красивой женщиной, вернее, была бы, если бы научилась не показывать всему миру свое разочарование. Разочарование, а особенно саморазочарование — именно этим и страдала Пэтси, — не могло украсить ни одну женщину. Невзгоды Пэтси отражались на ее лице, и маска саморазочарования делала его безнадежно грустным. Если бы не это, она была бы неотразимой красавицей.

— Генерал согласен? — спросила Пэтси, подставляя лицо теплому пару из стакана.

— Да, — ответила Аврора, взглянув на плиту в поисках ветчины. Но именно в этот момент там ее не оказалось.

— Рози, ты не думаешь, что мы могли бы оторваться на несколько минут от Болгарии и сварить генералу пару яиц? — спросила она. — Гектор как раз в том настроении, когда мог бы позволить себе пару яиц, но ему не нравится, как я их готовлю. Я бы взяла на себя ответственность за консервированную ветчину, а ты уж приготовь яйца, прежде чем оставишь меня и займешься этими своими прыжками.