Теперь вот и он покидал их, показав им своим исчезновением, что тоже не сумел заинтересоваться ими. Вот ведь какая история — печальная, но обычная — для большинства его пациентов.

Он вспомнил о мистере Мобли, который еще в 1946 году задавил насмерть собственного малыша. Выезжая за ворота, чтобы погрузить вещи, он дал задний ход. Они собирались всей семьей отдохнуть в Колорадо-Спрингс. К тому времени Мобли был женат уже пять лет, и молодая семья до той поры не могла себе позволить отпуска летом. Лихорадочно упаковывая вещи, они как-то потеряли сынишку из виду, а тот как раз ползал по дорожке и ловил кузнечика. Тут-то его и переехали насмерть.

Минуло пять лет. Супруги Мобли еще не полностью оправились от горя. Как-то раз у них возникла идея устроить для своих дочерей, Мэй и Билли, восьми и девяти лет, большой праздник на Рождество. Мэй и Билли пригласили к себе на праздник с кочевкой еще двух своих подружек. Все девочки уснули. Но что-то случилось с елочной гирляндой. Мистера Мобли дома не было — он работал шофером на трейлере в лесотранспортной фирме и как раз вез лес в город Александрия в Луизиане. Миссис Мобли спала на втором этаже. Когда она почувствовала, что в доме пожар, дым, поднимавшийся снизу клубами, был уже так силен, что она начала задыхаться. Единственное, что она смогла сделать — это выпрыгнуть из окна. Уже потом следователь сказал ей, что девочки к тому времени были мертвы — они задохнулись от дыма. Все четверо погибли, и это было самое страшное происшествие, которое произошло в это Рождество в Сайпресе, маленьком техасском городе. Сам Мобли услышал об этом по радио, — он гнал машину домой из Александрии, чтобы успеть к Рождеству.

Через несколько лет миссис Мобли скончалась от сердечного приступа. Сам Мобли, который считал себя то христианином, то атеистом, решил, что забрать ее к себе было со стороны Господа Божьей милостью. Самому ему такой милости не выпало. Ему было уже за восемьдесят, он по-прежнему аккуратно одевался, не слишком подолгу просиживал у телевизора, жил на пенсию по старости, немного работал у себя в огороде, много курил, иногда мог выпить, но ночь за ночью, год за годом, его мучили невыносимые картины гибели его детей.

— Если бы я знал, что случится этот ужас, я бы никогда, ни под каким видом не хотел бы иметь детей, Боже, благослови их детские души, — говорил он Джерри во время каждого посещения, пересказывая снова и снова события, предшествовавшие их гибели, безнадежно, но непрестанно повторяя свои попытки найти разгадку того, в чем заключался недостаток внимания, из-за которого были оборваны жизни его детей и разрушилась его собственная жизнь.

Эти слова были для мистера Мобли словно припевом, его жалобой и мольбой, его плачем. Он приезжал к Джерри раз в неделю и говорил одно и то же. И всегда, едва начав говорить, он не мог совладать со своим голосом, некоторое время плакал, потом брал себя в руки и сбивчиво, перескакивая с одного события на другое, начинал рассказывать свою ужасную историю.

— Я бы хотел умереть сегодня, — каждый раз говорил он в какой-то момент в течение часа, что бывал у Джерри. — Черт, я готов умереть сегодня. Больше мне ждать нечего.

Однажды, чтобы просто испытать, остался ли у старика хоть намек на надежду, Джерри спросил его, что тот думает о жизни после смерти. Не думает ли он, что может снова оказаться в кругу своей семьи, после того как по нему отзвонят колокола?

Мобли покачал головой:

— На небе? Я подозреваю, что это все сказки. Если бы я просто умер и в голове у меня осталась пустота, этого было бы достаточно. Понимаете, вот как телевизор, когда его выключишь, чтобы не видеть больше этих кошмаров.

Джерри написал записку одному молодому психиатру, с которым познакомился как-то на бейсбольном матче в Астродоме. Он указал адрес Мобли и его телефон и попросил позвонить ему. И еще прибавил, что очень сожалеет, что не может больше лечить его.

Он заклеил конверт и затем, подчиняясь бессознательному импульсу, достал еще один лист бумаги, и написал сверху: «Дорогая Аврора!» Дальше он поставил дату, но тут в его голове словно все застыло. Он не знал, что еще он хотел сказать, и не мог даже придумать фразу, с которой можно бы начать.

Лист бумаги с именем Авроры пролежал целую наделю на столе нетронутым. Один за другим пациенты приезжали к нему, один за другим уезжали. Прошаркал к нему в кабинет и мистер Мобли и вновь издал свой крик отчаяния — судьба была слишком жестока к нему. После его ухода Джерри отправил то самое письмо молодому врачу и вложил еще записку.

В пятницу, после ухода последнего пациента, у него в доме начали работать три местных подростка, которых он нанял упаковать книги и приготовить все к переезду. Они провозились всю ночь и уже утром отнесли последнюю коробку на склад возле шоссе, которое вело к аэропорту. Одному из них еще на прошлой неделе, когда Джерри решил, что немедленно уедет, он отдал ключ от дома. Целую неделю их продержали в ожидании. Они беспокоились. Джерри сказал им, что они могут устроить в его доме вечеринку, как только он наконец уедет. Они должны были еще все убрать в доме, переправить мебель в фирму «Гудвилл» и вернуть ключ хозяину. Им хорошо заплатили, поэтому они терпели и ждали, но было совершенно ясно, что им ужасно хотелось, чтобы он поскорее уехал. Им так хотелось погудеть в доме Джерри!

Наконец, как раз перед тем, как отвезти Хуаниту и ее младшую сестру на танцы, Джерри взял лист бумаги, на котором стояло имя Авроры. Он аккуратно отодвигал его в сторону всю неделю, но раз уж он решил уехать, оставлять его здесь было больше нельзя. Стола уже не было, поэтому он положил бумагу на полку и быстро написал:


«Дорогая Аврора!

Ты была права. Я очень скучаю по тебе. Сегодня я уезжаю из Хьюстона — видимо, поеду обратно в Неваду. Пока не собираюсь ехать прямо домой, но, полагаю, что в конце концов именно там и окажусь.

Ты очень во многом мне помогла, и я просто хочу поблагодарить тебя,

любящий тебя Джерри».


По дороге к центру он выскочил из машины на красном светофоре и бросил письмо в почтовый ящик. Он понимал, что гордиться таким письмом нечего, но, по крайней мере, он признался в чем-то. Когда он приехал к Хуаните, на душе у него полегчало.

Мариетта, младшая сестра Хуаниты, была миниатюрной копией Хуаниты. Она объявила, что ей шестнадцать, но у Джерри возникло подозрение, что, скорее, ей лет четырнадцать. Перед танцами он решил доставить им удовольствие и привел их в очень дорогой ресторан, где обычно собирались юппи. Девушки были в восторге, но нервничали в таком шикарном месте в чисто английском стиле. Они как-то смешались и в основном помалкивали. Джерри пришлось постараться, чтобы их разговор не прекратился совсем, но как только они добрались до танцевального зала, всю их сдержанность как рукой сняло. Обе вскоре занялись именно тем, чем занималась Хуанита в прошлый раз — они танцевали со всеми, кому хватило храбрости пригласить их.

Джерри протанцевал с Хуанитой несколько танцев — ей было бы стыдно, если бы он этого не сделал, хотя в основном он стоял у стены и пил пиво. Его мысли были там, на скоростном шоссе. Оно начиналось всего в двух кварталах от этого зала, и, когда он пошел в туалет, сквозь фанерные стенки был слышен рев машин на шоссе. Оно шло на запад прямо до Санта-Моники. Через пару дней или через три, если ехать с остановками, они с Хуанитой уже могли бы угощаться блинчиками-бурритос на пляже в Санта-Монике. А пока они не приедут туда, перед ними будет только пустыня, долгая дорога и бездонное небо. Наконец обе девушки натанцевались вдосталь. По дороге к машине Мариетта начала всхлипывать — еще бы, ее старшая сестра уезжает так далеко, в Калифорнию.

— Да все в порядке, — уверяла ее Хуанита. — Ты тоже сможешь приехать, как только я найду приличную работу. Мы можем вместе снимать квартиру.

Они собирались подбросить Мариетту к Марии, а утром Мария отвезла бы ее обратно в Голвестон, где та жила у своей тети с многочисленными двоюродными братьями и сестрами.

Поскольку на танцы собралось столько народу, им пришлось остановиться за три квартала до танцзала. Джерри шел немного впереди, оставив девушек, чтобы те могли пошептаться и попрощаться. Хуаните, как и ему, ужасно хотелось уехать — она была совершенно готова, но ей не хотелось показаться безучастной к Мариетте, которая так расстроилась. Она весело щебетала о том, как хорошо им всем будет в Лос-Анджелесе, и шла рядом с сестрой в нескольких шагах позади него.

Когда Джерри нагнулся, чтобы отпереть машину, он выронил ключи. Они ударились о край тротуара и отлетели под машину. Ему пришлось присесть, чтобы достать их из-под машины, но этого оказалось недостаточно. В конце концов он опустился на колени и засунул руку как можно дальше, надеясь нащупать ключи рукой. Наконец он их нащупал — они лежали у заднего колеса. Он стал подниматься на ноги, но пока он это проделывал, кто-то вдруг выпрыгнул у него прямо из-под носа и взмахнул рукой у него перед лицом. Изумленный Джерри поднял глаза и увидел худенького подростка-мексиканца. Он видел, как тот сидел на кромке тротуара на другой стороне улицы с квартал эдак назад, а может быть, это был еще какой-нибудь худенький мексиканец, кто его знает. Парень вновь взмахнул рукой прямо перед лицом Джерри — это было какое-то стремительное движение. Увидев это, Хуанита, которая шла в нескольких шагах сзади, рассмотрев парня, завизжала:

— Луис, не надо, уходи!

Парень крикнул ей что-то, но слов Джерри не разобрал. Он все еще стоял на одном колене. Когда он поднялся, Хуанита издала еще один страшный крик.

— О Боже, Боже мой! — были ее слова. Она повернулась и побежала, но парень схватил ее, прежде чем она успела сделать даже несколько шагов. Мариетта тоже начала кричать — она потянула сестру к себе, прочь от этого парня, а тот стремительно повернулся и сделал такое же точно движение перед лицом Мариетты.