Маша остановилась в отдалении и наблюдала. Вот открывается тяжелая высокая дверь, выходит сморщенный старик в очках как у Вуди Аллена, смешной. За ним в проеме двери показывается Павел. Высокий, темные волосы стильно подстрижены, брюки с идеальными стрелками, светлая рубашка.

Студенты замолкают, студентки выпрямляют спинки, преданно вглядываются в лицо преподавателя, влюбленно в лицо Павла. Как в замедленной съемке Маша замечает все детали. Одна девушка нервно поправляет бретельку маечки, другая вытирает потные руки об облегающие джинсы, заправляет золотистые локоны за уши. Кто-то втянул живот и выпятил грудь.

Это все для тебя, Павел. Ты разве не видишь? Тебя окружают толпы привлекательных и наверняка не глупых, интересных молоденьких девушек. Они все жаждут твоего внимания.

Как Маша ревновала… Впервые за всю жизнь испытала такую острую ревность. Мерзкое чувство, которое захватывает сразу целиком. Вся она, от пальчиков на ногах до кончика носа, выражала и ощущала только отравляющую и унижающую ревность.

Студенты подхватили инструменты, изящными движениями рук закинули на плечи сумочки и пошли в класс. Старикан и Павел стояли слева от входа в аудиторию и о чем-то говорили. Неожиданно взгляд Павла выхватил из общего интерьера знакомую фигурку.

Он смотрел, не мигая и его ноздри затрепетали. Что-то коротко сказал а ля Вуди Аллену и быстро подошел к Маше. Резко и стремительно. Старик только и успел, что открыть рот и развернуться в нужную сторону.

Зря Маша пришла.

— Привет? — тихо и с вопросительной интонацией, неуверенная улыбка.

Павел не ответил, нависал над девушкой и сверлил напряженным взглядом. Что, будем играть в гляделки? К жгучей ревности добавились все возрастающая неуверенность и страх. Тело напряглось, вытянулось как струна на виолончели, готовая принять любое действие.

Маша уловила за спиной Павла движение, вскоре за этим увидела и сухое морщинистое лицо в очках Вуди. Павел немного подвинулся и наконец, отвел взгляд от девушки.

Почему он так отреагировал на ее появление? Удивлен и растерян? Не похоже. Совсем не рад видеть ее именно здесь? Стыдится?

— О, к тебе пришла барышня? — проскрипел старческим голосом очкарик, немного разряжая атмосферу. — Надо же! Хорошая какая… А я то думаю, что это ты вдруг играть получше стал, а у тебя вон — Муза, появилась.

Маша слушала бормотание старика, не понимая как себя дальше вести. Ей хотелось быстрее уйти. Исчезнуть от непонятной реакции Павла, от красоток студенток, собственной ревности, общего высокомерного настроя этого места. Павел сильнее сжал челюсти, а Маша уже в сотый раз пожалела, что пришла.

Старик же продолжал разглядывать пару сквозь стекла очков и бормотать.

— Ну-ну барышня, не стесняйтесь. Скажите мне, как вас зовут?

— Здравствуйте, я Маша.

— Ох, Мария. Так что вы говорите, вас Павлик обижает?

— Она ничего не говорит, — ответил за девушку Павлик.

— Извините, я не вовремя. Я пойду.

— Так обижает или нет, я ему уши надеру, если что, одно только ваше слово.

— Это мой профессор, Александр Александрович, — Павел придвинулся ближе и крепко взял Машу за руку. — Пожалуйста, начните без меня, я отлучусь ненадолго.

Что на это ответил профессор, они уже не услышали. Павел полностью заслонил девушку своей спиной и втолкнул в соседнюю с аудиторией открытую дверь, не дав даже попрощаться. Оглядеться, удостовериться, что они находятся в помещении одни, также не позволили.

— Не надо было, — произнес хрипло ей в губы, прежде чем впиться поглощающим поцелуем, отчаянно сильно и подавляюще. Он прижал ее к захлопнувшейся двери, подхватил за бедра и закинул ее ноги себе на поясницу, вжал в дверь всем телом. На задворках сознания мелькнула мысль, как бы дверь случайно не открылась, и они не вывалились в коридор.

Маша цеплялась за широкие плечи, обтянутые рубашкой и также отчаянно отвечала на поцелуй, вжимала короткие ногти в тонкую ткань. Она задыхалась, лицо, губы и все тело горело. Ревность в ней требовала откровенных действий. Толкала на то, чтобы как-то пометить Павла, показать в первую очередь самой себе, что он ее. Поставить засос на шею, над краем рубашки…

Толстая зимняя куртка на девушке задралась и скомкалась, через ткань брюк она ощущала горячее тело Павла. Он оторвался от ее губ и провел языком за ухом, зарываясь лицом в волосы и тяжело дыша.

— Все решат, что ты моя студентка и что я совратитель невинных ангелочков. Ты выглядишь как второкурсница, — прикусил ее нижнюю губу, довольно ощутимо. — Зря ты пришла. У меня от этой фантазии крышу сорвало. А нельзя.

Снова влажные и горячие поцелуи в шею. Маша же с облегчением выдохнула и еще плотнее прижалась к сильному телу.

— Извини.

— Я не смешиваю эти области своей жизни и не целую… соблазняю студенток.

Павел чуть отстранился, и Маша медленно опустила ноги на пол. Мужчина судорожно вдохнул, все еще прижимаясь лицом к шее и не убирая ладоней с ягодиц. Уткнулся носом в макушку девушки и стоял так некоторое время. Маша тоже не двигалась, глубоко дышала, успокаиваясь. Его слова воспринимались как абстрактные звуки, произносимые любимым голосом, такими близкими, вкусными губами.

— Иди. Вечером заеду, — отпустил и сам отошел в сторону окна, повернувшись спиной.

— Пока.

Маша вылетела из класса и, на ходу поправляя куртку, стремительно пошла к выходу из консерватории. Смущенная, снова!… Растрепанная, растерянная и не знающая что думать. Все хорошо или все плохо? И что ей дала эта вылазка в «другую область его жизни»? Отдельную от нее. Маша медленно переваривала новую неоднозначную информацию и ничего не понимала.

На сегодняшнем мастерклассе Павел был еще более немногословен, чем обычно. Зашел в класс мрачнее тучи, в помятой рубашке, застегнутой на все пуговицы и с приподнятым воротничком. И ни на кого не взглянув, прошел к своему стулу и не вставал с него в течение всего урока. Только играл, показывая примеры, и звуками отвечая на вопросы по интерпретации. Играл страстно, местами слишком агрессивно, с необузданным темпераментом, где-то щемяще тихо и нежно…

Студенты, в особенности студентки, млели от восторга и получили огромную дозу вдохновения и мотивации. А старый профессор Александр Александрович, в очках Вуди Аллена, только хитро улыбался и довольно поглядывал на Павла. Своего любимого, но такого безмозглого и проблемного, ученика.


Павел стал реже звонить и в последние вечера все раньше провожал Машу домой. Вернее, в гостиницу, она все еще не могла переехать в свою квартиру.

Маша снова терялась в догадках. Что изменилось? Связано ли это изменение с ней или «в другой области его жизни», не касающейся Маши, какие-то неполадки?

Очень задели слова Паши о «разделении». Он не хочет видеть Машу в той, другой области? В консерватории? Рядом с собой за кулисами до или после концерта? Не желает знакомить с коллегами, семьей? Девушка его не понимала. Снова и снова переживала мгновения, проведенные с ним, вспоминала все слова, крутила их в уме и так и этак, пытаясь понять. Благо словами Павел не разбрасывался.

Она боялась спрашивать и показаться навязчивой. Все чаще вспоминала свой сон про грим и истинное лицо. Рядом с Павлом чувствовала себя и в самом деле полностью обнаженной, не физически, а душой. Он мог делать с Машей все, что угодно. Все спросить, — она бы ответила, ничего не утаив. Все попросить, даже приказать, — она бы выполнила, не сомневаясь.

Но он молчал.

Вечером, после того как они простились, в очередной раз долго сидя в его машине и целуясь, Маша с кружкой горячего чая скукожилась в кресле в своем одноместном скромном номере. Нужно было начинать переводить новый заказ, но все мысли были о Павле. Она не могла сконцентрироваться ни на чем, более двух трех минут. Работа не захватывала и не приносила больше удовлетворения. Она буквально жила от встречи до встречи с Павлом, а в промежутках только существовала, угнетаемая попытками его понять.

Хотелось поговорить об этом, пожаловаться, спросить совета у бабушки. Но ее больше не было. Так же как и родителей или еще кого-либо из родственников. Даже близкой подруги не имелось. Даже кота.


Маша выросла с бабушкой, родители погибли в Балтийском море, когда потонуло огромное пассажирское судно. Она была тогда еще совсем маленькой, четыре года. А после того, как поступила на первый курс, умерла бабушка.

С ней вдвоем они жили хорошо, не бедствовали, и Маша получала достаточно любви от бабушки. Та не старалась заменить ей родителей, понимала, что такое в принципе невозможно, но она любила внучку всем сердцем. И для Маши она была любимая, все понимающая, с мягкими морщинистыми и натруженными руками, пахнущая корицей и ванильными булочками, бабушкой Верой. И хотя для этого и имелись все предпосылки, но она не избаловала внучку. Маша знала, что такое порядок и труд, что есть благодарность и доброта. Бабушка была очень мудрым человеком.

Но, наверно, сама она очень вымоталась. И тяжело перенесла гибель единственного сына и невестки, держась только благодаря ребенку, оставшемуся одной ей нужным. Было, несомненно, тяжело растить внучку в одиночку, и финансово и морально. Бабушка пыталась изо всех сил, чтобы Маша ни в чем не нуждалась.

Одним утром в конце августа, девушка, обеспокоенная, что обычно вскакивающая ни свет, ни заря бабуля все еще не встала, пошла ее будить. Так и не добудилась. Бабушка умерла во сне.

В то время, в восемнадцать лет, Мария резко повзрослела и привыкала полагаться только на себя. Не было больше вокруг близких ей людей и все было плохо. Трудно, одиноко. В квартире она оставаться не могла, одна в комнатах, пропитанных бабушкиным присутствием, впадала в черное глубокое отчаяние.