— Он не хватится платка, — сказала она.

Атертон Хаус В тот же вечер

— О, Перегрин, как ты мог? — стенала леди Атертон. — Скандальная драка! Как обычный хулиган! На Стренде, из всех мест, на глазах у всего мира!

Она обернулась к своему мужу:

— Видишь, Джаспер? Вот к чему привела опека Руперта Карсинготона за все эти годы.

Это был совершенно нелогичный вывод. Лайл ввязывался в драки, сколько себя помнил. Ему не требовалось руководство дяди Руперта в этой части. Никогда в жизни он не избегал драки, невзирая на личности соперников, их размеры и количество. Не избегал и не собирался избегать.

— Ты превратился в дикаря! — гневался его отец. — Даже не можешь прочесть доклад в Обществе Любителей Древностей без того, чтобы не устроить мятеж.

— Вряд ли мятеж, — поправил его Лайл. — Скорее стычка. В докладе было много более интересных моментов.

— Газетам больше всего по вкусу сенсационные истории о мужчинах, дерущихся из-за Оливии Карсингтон, — заявила мать. — Поверить не могу, что ты тоже позволил ей выставить себя дураком. Я просто убита. Как я покажусь на глаза моими подругам? Как я смогу высоко держать голову?

Она повалилась на кушетку и разразилась слезами.

— Вот к чему привело потакание твоей ерунде с Египтом, — проговорил отец. — Что ж, я положу этому конец, раз и навсегда. Пока я не увижу хоть слабого проблеска сыновнего долга и видимости джентльменского поведения, ты не получишь от меня ни фартинга.

Лайл некоторое время смотрел на отца. Он, конечно, ожидал скандала. Он был бы поражен, если бы его родители не стали кричать и бушевать.

Но это было внове. Перегрин засомневался, что правильно расслышал. Как прочие сыновья аристократов, Лайл финансово полностью зависел от отца. Деньги были единственным, что он получал от своих родителей. Они не баловали сына привязанностью или пониманием. Этим его обильно одаривали Карсингтоны. Но Лайл не мог обратиться к Карсингтонам за деньгами.

— Вы лишаете меня средств?

— Ты насмехался над нами, игнорировал нас, использовал нас, злоупотребляя нашей щедростью, — произнёс отец. — Мы терпеливо сносили это, но на сей раз ты зашёл слишком далеко. Ты поставил в неудобное положение свою мать.

В этот самый подходящий момент леди Атертон упала в обморок.

— Это безумие, — сказал Лайл. — На что я буду жить?

Лорд Атертон поспешил в сторону жены с нюхательной солью.

— Если ты хочешь денег, то будешь делать то, что делают другие джентльмены, — проговорил он, нежно поднимая голову матери Лайла с подушки, на которую она так предусмотрительно упала. — Станешь уважать желания твоих родителей. Поедешь в Шотландию, как тебя просили, и проявишь ответственность впервые в жизни. В Египет ты отправишься, только переступив через мой труп!

Лайл так и не появился на обед. Поздно вечером Оливия получила от него записку.

«Если бы я пришёл на обед, то пришлось бы кого-нибудь убить. Лучше мне держаться подальше. У тебя достаточно своих неприятностей. Л.»

Она написала ответ.

«Писать Небезопасно. Жди меня в Гайд-Парк Корнер. Завтра. В десять Утра. НЕ ПОДВЕДИ МЕНЯ. О.»

 Гайд-Парк Следующим утром

Всего несколько лет назад самые модные джентльмены Лондона совершали прогулку в Гайд-Парке каждое утро, а затем возвращались туда в самое популярное время между пятью и семью вечера.

Теперь же прогуливаться до полудня стало не только не модно, но даже вульгарно. Таким образом, утро представляло собой идеальное время для Тайного Свидания, как написала бы Оливия в своих посланиях.

Она, конечно, опоздала, а Лайл никогда не был силён по части ожидания. Но он забыл о своём нетерпении, когда она показалась, с большим бледно-голубым пером, развевающимся на шляпке, словно знамя перед сражением. На ней была амазонка военного покроя, тёмно-синего цвета, гармонирующего с её глазами.

Падающий под углом свет утреннего солнца играл на кудрявых волосах, выбивающихся из-под полей шляпки и заколок, заставляя их блестеть как гранаты.

Когда Оливия поравнялась с ним, Лайл всё ещё не мог перевести дыхание.

— Ты себе не представляешь, как трудно было отделаться от Бэйли, — сказала она. — Можно было бы подумать, что она обрадуется поводу не ехать, поскольку не любит выезжать в город. Но нет. Она настаивала на том, что поехать со мной. Я потратила чёртову уйму времени, убеждая её остаться и развеять подозрения. Поэтому мне пришлось взять конюха.

Оливия кивнула своей головой, увенчанной перьями, в сторону юноши в ливрее, следующего за ней на почтительном расстоянии:

— Не то чтобы нам с тобой есть, что скрывать, но вся семья возмущена тем, что я тебя вовлекла в драку с Бельдером.

— Я сам себя вовлёк, — ответил Лайл.

— Твой глаз плохо выглядит, — проговорила Оливия, наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть.

— Выглядит хуже, чем на самом деле, — ответил он. — Николс знает, как лечить эти вещи.

Не будь Николса, его глаз сейчас был бы полностью закрыт из-за отёка.

— Синяк сменит несколько противных цветов за следующие дни, а потом сойдёт. Моя губа, которую ты наблюдала с таким сожалением, также не столь сильно пострадала, как ты думала.

— Сейчас ты не так хорош собой, как на балу. Мама получила подробное описание потасовки и твоих ранений, она сейчас в бешенстве. Говорит, что мне следует держаться от тебя подальше. Что у тебя хватает трудностей и без меня.

— Чепуха, — отозвался Перегрин. — С кем мне поговорить, если ты станешь держаться подальше? Поехали. Здесь слишком шумно.

Хотя в Гайд-Парке не было ни души из высшего света, там в любом случае была оживлённая толчея. Разносчики, молочницы, солдаты и праздношатающиеся всех сортов наводняли тротуары. На Кенсингтон-Роуд Королевские почтовые кареты и дилижансы боролись за место со скромными телегами фермеров, элегантными частными экипажами и пешеходами. Беспризорники, коты и собаки сновали среди экипажей и лошадей.

Именно здесь, в Гайд-Парке, началось то самое первое их приключение. Перегрину живо вспомнилось: Оливия, стоящая с парнем, который был размером с быка… Лайлу пришлось убрать его с дороги… потом забраться вслед за ней в фермерскую телегу…

Каждый раз, когда он ждал её, Перегрин думал, что увидит знакомую худенькую девчонку, с выразительными волосами и глазами. Каждый раз, видя Оливию такой, как она стала теперь, он становился сбитым с толку. Перегрин ещё не привык к тому, какой красавицей она стала. Ему было почти больно глядеть на её лицо, и округлые изгибы тела, которые подчёркивал покрой амазонки, приводили в беспорядок его чувства.

Неправильные чувства. Того рода, какие любая привлекательная женщина может вызвать у мужчины. Многие безнравственные женщины стремятся к этому.

Но в этот момент Лайлу был необходим друг и союзник.

Однако даже когда они въехали в парк, он обнаружил, что находится не совсем в состоянии разговаривать. Ему нужно было освободиться от путаницы чувств в голове или в сердце — он не знал, где именно они находились.

— Наперегонки? — спросил Перегрин.

Глаза Оливии загорелись.

Отдохнувшие лошади радостно помчались галопом к западу по безлюдной Роттен-Роу. Её кобыла была такой же резвой, как его конь, и Оливия ездила верхом с теми же сноровкой и отвагой, которые проявляла во всём в своей жизни. Лайл выиграл, но ненамного, и в самом конце они смеялись — над собой, и просто от чистого удовольствия скакать галопом в это прекрасное осеннее утро.

Молодые люди пустили лошадей рысью и углубились дальше в парк.

Достигнув рощи, вдалеке от более оживлённых тропинок, они замедлили ход до шага.

Тогда Перегрин рассказал о том, что случилось.

— Они лишили тебя средств? — недоверчиво переспросила Оливия. — Но они не могли! Ты там спятишь. Тебе нужно вернуться в Египет.

— Я говорил тебе, что они были настроены удержать меня дома, — ответил он. — Я не представлял себе, насколько серьёзно они настроены. Думал, что они вскоре успокоятся или забудут, как обычно. Но они столь же непреклонны сегодня, как и вчера насчёт того треклятого замка. Отец выдаст мне содержание, только если я возьмусь за выполнение их каприза.

— Могу представить ход его мыслей, — проговорила Оливия. — Он думает, что ты займёшься этим проектом и перенесёшь на него свою страсть.

Сердцебиение Лайла виновато ускорилось.

— Мою страсть? — переспросил он.

— Твои родители ревнуют тебя к Египту, — пояснила девушка. — Они не понимают разницы между старинным замком и древними памятниками. Для них это всё «старьё».

Он бы не стал называть Египет страстью, но Оливия так считала, и, возможно, по большому счёту, то, что он испытывает к этому месту и к своей работе там, было некоторого рода пристрастием.

Оливия так хорошо понимала его, иногда лучше, чем он сам понимал себя. Но она из тех Делюси, которые выживали поколениями благодаря тому, что были знатоками в понимании людей и манипулировании ими.

— Полагаю, я должен быть благодарен, что они не додумались использовать денежный аргумент раньше, — сказал Перегрин.

— Поступи они так, лорд Ратборн оплатил бы твои расходы, — возразила девушка.

— Твой отчим и так сделал для меня предостаточно, — ответил Лайл. — Ему нужно думать о тебе, твоих сёстрах и братьях.

— Я могла бы отдать тебе мои деньги, — предложила Оливия. — Ты знаешь, что я бы так и сделала.

— Это было бы чудовищно непристойно, — сказал он. — Я рад, что это невозможно.

Её средства, как знал Перегрин, были тщательно ограничены, чтобы оградить девушку не только от охотников за приданым, но и от неё самой. Оливия представляла собой странное сочетание расчетливого ума и щедрого сердца. Её вчерашнее выступление в защиту оборванца было тому подтверждением.