Эрин Пайзи - В тени замка

Уинни продолжала собирать цветы. «Смешно, — думала она, — столько лет прошло». Но на ее глаза навернулись слезы. Она смотрела, как Маргарет и Саймон идут по лужайке. «Он по-настоящему любит ее», — подумала Уинни, увидев, как Саймон робко и нежно взял Маргарет за руку.

Накануне отлета, перед Рождеством, Бонни очень волновалась. Ее чемодан был наполнен подарками для бабушки, а для Моры она купила мягкий шотландский берет и теплую, в тон ему, шаль.

За две недели до отлета она подбирала рождественские подарки для семейства Бартоломью. Трудно было подобрать что-либо для Сирила.

— Подари ему маленькую копилку-поросенка. Пусть делает антикапиталистические вложения, — предложила Тереза. — Давай, ему понравится.

— Не думаю, что вся эта политическая чушь много для него значит, — сказала Бонни. — Думаю, он злится из-за того, что его мать бедна. Он, наверное, умный, но ему никогда не везло.

В последний день пребывания в Лондоне, Бонни раздавала подарки. Сирил отказался открыть свой.

— Я не люблю Рождество, — сказал он, — эти праздники всегда были для меня ужасными.

— В самом деле? — спросила Бонни. — Как это печально.

Сирил удивился ее искреннему сочувствию.

— Мы никогда не могли позволить себе индейку. — Он замолчал, чтобы узнать, заинтересуется ли этим Бонни. Затем решил продолжить. — Единственными игрушками, которые я получал, были те, которые раздавались на благотворительных вечерах важными персонами, где были такие же бедные дети, как и я. — Он сморщился. — Мне всегда было стыдно за свою зашитую одежду, а потом я чувствовал вину и опять стыд за то, что моя мать так много работала. — Затем он решил открыть пакет. — Здесь свитер для меня?

Бонни улыбнулась.

— Я подумала, что к твоим глазам подойдет коричневый свитер. У тебя красивые глаза.

Сирил был потрясен. Он покраснел и опустил голову.

— Ты действительно так думаешь? — спросил он недоверчиво.

— Да. Твои глаза я сразу заметила. — Сирил посмотрел на нее и выскочил из комнаты.

— Я его расстроила?

Мэри улыбнулась.

— По-своему да. Сирил не привык к тому, что он кому-то может нравиться или его кто-нибудь замечает.

Через минуту в комнату вошел Сирил. На нем был свитер, его глаза сияли:

— Ты права, Бонни, он очень идет мне. Я надену его на праздник. — Он улыбнулся Мэри. — Как ты думаешь, Мэри, мы скажем Бонни или нет?

Мэри кивнула.

— Мы решили пожениться.

— Вот здорово! Когда вы решили?

— Я обещала Сирилу, что скоро. Он не хотел просить моей руки из-за моих денег.

Сирил нежно посмотрел на Мэри.

— Моя мать рада, но придется уговаривать ее родителей.

Мэри вздрогнула.

— Отец будет орать с пеной у рта, но мама будет рада. Ей не нравится, что мы живем во грехе. Вряд ли она хотела такого зятя. Но я молилась о таком муже, именно это и важно. Если у нас будут дети, то они не будут воспитаны так, как мы. Никаких нянь, никаких интернатов.

Бонни сочувственно посмотрела на Мэри.

— Должно быть, очень трудно уехать учиться в семь или восемь лет?

— Было трудно, но все меняется к лучшему. Надеюсь, все хорошее в социальной жизни Англии сохранится, несмотря на предвзятость мнений и фанатизм. Я не хочу быть, как Анна, — притворяться и говорить на кокни.[5]

— Знаете, я многое расскажу бабушке об Англии. Она меня послала сюда, чтобы я все за нее посмотрела. У меня море информации.

Она поцеловала Мэри и Сирила и попрощалась с ними.

Засунув в чемодан последнюю блузку, она легла в постель. Возле нее устроился Морган. «Я буду скучать по тебе», — сказала она и погладила его огромную голову. Пес завилял хвостом. «Я вернусь до того, как ты соскучишься», — пообещала она.

«Великий Боже! Когда я вернусь, будет ли Энгус меня ждать? Мне будет недоставать его роз», — подумала Бонни, засыпая.

Когда самолет набрал высоту, Бонни отдала свое пальто стюардессе и пошла в туалет, чтобы переодеться. Полет в Бостон обещал быть очень приятным. Бонни ела омара и пила шампанское. Затем посмотрела на свою соседку. У нее был очень усталый, даже изнуренный вид.

Само собой, они завели разговор. Марион работала в Англии врачом.

— Собираюсь навестить сестру. Она живет в Хэртфорде, штат Коннектикут. — Марион бросила беспокойный взгляд на Бонни. — У нее опять проблемы с мужем. Он — маньяк, но каждый раз, когда кто-нибудь из семьи помогает ей начать новую жизнь, она возвращается к нему снова. Слава Богу, что у них нет детей.

— Может, она любит его, — сказала Бонни.

— Невозможно любить, если к тебе плохо относятся и оскорбляют.

— Кажется, есть такая поговорка, но теперь я в ней не уверена, — сказала Бонни. — Я знаю, что никогда не позволю ни одному мужчине оскорблять меня. — Она серьезно посмотрела на Марион. — Я не могу представить свою жизнь без Энгуса.

Марион улыбнулась.

— Ну, я думаю, он тебя не обидит, а если обидит, ты перестанешь его любить. Но с моей сестрой все по-другому. Салли знала, что за страшный человек ее муж еще до замужества. Он бил ее, когда они были помолвлены. И все равно она пошла за него, хотя все ее предупреждали. «Он изменится, вот увидите», — говорила она, бывало, нашей матери.

Марион откинулась на кресле.

— В последний раз лечу ее спасать. Она только что провела семь недель в больнице. В следующий раз он убьет ее.

— Как ужасно. — Бонни была напугана.

— Не знаю. — Марион закрыла глаза. — Иногда мне кажется, что ей нравится это. Когда мужа нет рядом, она говорит только о драках. Это смешно. В своей клинике я лечу наркоманов. У них такой же исступленный взгляд, когда они говорят об иглах. Не знаю. Любой нормальный человек должен стремиться избавиться и забыть о такой жизни.

Бонни покачала головой.

— Не понимаю людей, которых так бьют. Но моя мать сама себя избивала, только не так, как вы говорите.

Марион бросила на Бонни бесстрастный взгляд.

— Бонни, слава Богу, что ты молода и многого не знаешь. Но я каждый день сижу на приеме и ужасаюсь тому, как много женщин живут с мужьями, избивающими их. Иногда, после того, как я вижу в моем кабинете жестоко избитую плачущую женщину, женщину со сломанным носом, синяками по всему телу и ее мужа, который требует любви, а потом избивает до полусмерти, я не могу удержаться от слез. Я знаю, что надо сдерживать свои эмоции. Нас, докторов, учат не задавать лишних вопросов. Но я так беспомощна. Было время, когда женщина могла вернуться назад к родителям. Сейчас же все рушится, женщине некуда идти. В семьях нет больше места для дочерей или внуков. А что касается богатых женщин, — она вздохнула, — посмотри на Салли. Ее бьет муж — богатый, элегантный, обаятельный. Но ей никто не верит. Мы все думаем, что такие вещи происходят только у бедных. Как мы говорим, они многого лишены в социальном плане. Какая чушь! Можно подумать, мы можем избежать этой опасности. Если во всем обвинять общество, то никто не захочет нести ответственность.

— Думаю, что понимаю вас. Моя мать всегда винила во всем своего отца, но мой отец говорил, что за то, как она себя ведет, ответственность лежит только на ней. Но она никогда его не слушала.

Марион покачала головой.

— Вот именно. Политические споры прекращаются, когда ты видишь, что женщины все делают для себя сами. Большой дом, деньги, красивая жизнь — все. И это при всем том, что их бьют мужья. Долго приглядываясь к жизни, могу сказать, что однажды все оправдания прекратятся. Мы будем вынуждены признать факт, что насилие — заученная модель поведения.

Бонни откинулась на сиденье, а Марион улыбнулась.

— Извини, я не хотела читать лекцию. Я лучше посплю. Мне нужны силы, чтобы завтра разобраться с Салли. — Марион легла и закрыла глаза.

Бонни достала из кармана кольцо Энгуса. «Бедные женщины, — думала она. — Энгус никогда бы не поднял на меня руку». Она крепко сжала кольцо в ладони и погрузилась в сон.

Бонни проснулась, когда самолет шел на посадку. Она хотела переодеться в костюм, но затем решила остаться в джинсах. В конце концов, это Америка.

Особняк Августины выглядел точно таким, каким она его запомнила перед своим отлетом.

Бонни побежала в гостиную, где, по словам водителя, ее ждала бабушка. Августина встала поприветствовать ее. Всего лишь три месяца пролетело с тех пор, как она видела Бонни в последний раз, но она все время очень беспокоилась о внучке: от Маргарет пришло письмо, где сообщалось о плохом настроении Бонни. Девушка подбежала к бабушке и крепко обняла ее.

— Бабуля, как приятно быть дома.

В комнате стоял привычный аромат — смесь лимона и сосны, которая, сгорая, потрескивала в камине. Бонни взяла Августину под руку и села рядом с нею.

— Я привезла тебе рождественский пудинг от Маргарет, — сказала Бонни и принялась рассказывать о поездке, а потом подошло время переодеться к ужину.

Бонни с радостью оглядела свою комнату. Ничего не изменилось. Затем она заметила длинную серую коробку с золотыми буквами, лежавшую на кровати. «Не верю своим глазам», — прошептала она. Внутри коробки лежал один василек. Бонни затаила дыхание. К цветку была приколота маленькая записка. «К твоим голубым глазам», — было написано там. Бонни с удивлением изучала почерк — маленькие, неразборчиво написанные буквы. Записка была без подписи, но Бонни знала, что ее написал сам Энгус. «Смешно, я думала, что у такого уверенного человека, как Энгус, рука должна быть гораздо тверже». А потом вспомнила, что думала о нем, как об обиженном ребенке. Волна сострадания захлестнула ее.