Поезд стрелой летел вдоль зеленых лугов. Марин не отходила от окна. Настроение у нее было ровное, даже веселое.


— Зачем ты это позволила? — Поль отставил трость.

Он сидел рядом с женой за маленьким столиком, накрытым к ужину. С этой открытой веранды их загородного дома открывался чудесный вид — широкая лужайка, вдали опушка дубовой рощицы. Но сегодня Поль предпочел бы парижскую веранду, маленький огороженный сад. Ему почему-то было не по себе.

— Не могла же я запретить ей! — сказала Анна.

— Ты могла намекнуть. Ты могла наконец сказать, что здесь наша дочь. Девочке тринадцать лет!

— Она не в первый раз видит тетю Катрин.

— Я предпочел бы, чтобы она никогда не видела ее.

— Что за преувеличения, Поль! Катрин приезжает каждое лето.

— Лучше бы она не приезжала вовсе! Я уверен в ее дурном влиянии на нашу дочь!

— Но Марин мало времени проводит с ней. И потом Катрин — мать Мишеля. Как можно препятствовать тому, чтобы она виделась со своим единственным сыном!

— Но ты ведь знаешь, Катрин — лесбиянка! И эта ее так называемая подруга! Совершенно ясно, каковы их отношения!

— Поль, милый, успокойся! Не надо делать трагедию из мелочей. Катрин захотела приехать с подругой. Что здесь такого страшного? Я не первый день знаю Катрин. Она никогда не позволит себе ничего дурного; ничего такого, что могло бы плохо повлиять на нашу дочь.

Она говорила мягко и даже чуть смешливо. И, не дожидаясь очередных возражений Поля, прошла в дом. Завтра утром приедут Марин и Мишель, за ними — Катрин со своей подругой. Надо приготовить комнаты.

За эти годы Анна из худенькой нервной девушки превратилась в цветущую, еще молодую женщину, изящную и уверенную в себе. Долгое выздоровление после катастрофы, несколько тяжелых операций преждевременно состарили Поля. Теперь казалось, что он намного старше своей жены. На щеках и на лбу пролегли глубокие морщины, глаза впали и выцвели, волосы поредели. Но он чувствовал, что Анна по-прежнему любит его. Ведь, несмотря на перенесенные несчастья, он оставался мужчиной, сильным и нежным, ее единственным мужчиной!

Анна открыла дверь кладовой — надо отобрать свежее постельное белье. В углу стоял старинный деревенский сундук. Прежде, давно, в таких сундуках хранили приданое. Анна подняла тяжелую резную крышку. Дерево ссохлось и потемнело от времени. Анна уже не помнила, что же в этом сундуке. Она вспомнила, как Поль рассказывал, что этот сундук куплен его отцом на какой-то распродаже.

Что же она сюда положила? А ведь что-то положила! Анна увидела содержимое сундука.

Два платья и накидка. Разом припомнились все ее тревоги. Платье цвета луны, платье цвета зари… или солнца? Плащ цвета времени! Но ведь все хорошо! С теми предчувствиями, смутными предощущениями чего-то ужасного покончено навсегда! Она живет полной жизнью любящей и любимой женщины. У нее есть дочь! Нет, двое детей. Ведь и Мишель ей — как сын. Боже, какие странные переливчатые ткани! Кем и когда они сработаны? В памяти всплыла та далекая ночь, когда Поль был таким резким и молчаливым, ночь зачатия ее девочки. Анна откинула ткани. А вот и портрет Мишеля. Темная бронзовая рама, мелкие трещинки холста. Теперь Мишель старше, чем этот мальчик на портрете, одетый по моде начала девятнадцатого века. Да, удивительное сходство. Анна решительно опустила крышку сундука. Затем, собрав белье, чистое и пахнущее лавандой, вышла из кладовой.


Утро было таким, каким и полагается быть летнему утру, то есть ясным, погожим. В кухне суетилась толстуха Барб, кормилица Мишеля. Несколько лет тому назад Барб овдовела и теперь была в деревенском доме Поля кем-то вроде домоправительницы. Анна не терпела прислуги, предпочитала делать все сама. Но с Барб они ладили. Летом к толстухе Барб наезжал ее младший сын, молочный брат Мишеля. Он работал в Париже механиком. Долговязый хрупкий Мишель и приземистый, крепко сбитый Дени представляли собой несколько комическую пару. Деревенские девушки хихикали, когда эти двое молодых людей направлялись через деревню к реке — поудить рыбу. Впрочем, рыболовы они были не очень удачливые. Им, как говорил Мишель, «доставлял удовольствие сам процесс ужения».

Марин бегом бежала по лужайке навстречу огромному кудлатому псу, заливавшемуся добродушным звонким лаем.

— Мук! Мук! Старый дружище!

Девочка присела на корточки, обхватив пса за шею, и целовала его прохладный нос. Почувствовав на себе чей-то взгляд, она смутилась. Отпустила собаку, поднялась и произнесла чуть нарочито небрежно:

— Привет, Дени!

— Здравствуй, Марин.

— По-прежнему собираетесь с Мишелем отсыпаться у реки с удочками в руках?

— Кажется, у Мишеля на это лето другие планы. Он собирается основательно заляпать красками холсты.

Марин фыркнула, но сдержала смешок и, свистнув собаке, с независимым видом пошла через лужайку на шоссе — встречать отца. Он поехал на станцию — привезти Катрин. Когда при ней говорили «тетя Катрин», «скажи тете Катрин», «позови тетю Катрин», губы девочки кривила ироническая улыбка. Если кому прямо противоположно наименование «тетя», так это Катрин!

Поль сосредоточенно вел машину. «Он никогда не остается со мной наедине, — думала Катрин. — Боится? Если бы он знал, как он мне безразличен! И он, и все мужчины! Отвратительные существа с грубыми телами и бедными эмоциями!» Катрин покосилась на молодую девушку, спокойно сидевшую у поднятого стекла. «Да, женская любовь — это совсем другое!»


Катрин выбралась из машины. В бриджах, стриженая, пожалуй, слишком коротко, с сумкой через плечо. Кое-что у этой Катрин можно позаимствовать! Марин приветственно замахала рукой. Например, бриджи; но короткую стрижку Марин не любит!

Следом за «тетей Катрин» из машины появилась незнакомка в легком летнем платьице, милая, с темной челкой, одна из тех девушек, которые бог весть почему кажутся загадочными и тонкими, хотя, в сущности, никаких достоинств, кроме миловидности, у них нет. Ей было лет восемнадцать. Марин машинально одернула подол своей плотной юбки, скосила глаза на грудь под светлой летней блузкой. Ей казалось, что груди у нее слишком большие. «Я никому и никогда, должно быть, не покажусь тонкой и загадочной!» Марин испытывала к незнакомке смесь интереса и неприязни. Подойдя к машине, Марин помогла выйти отцу. «Кто это?» — спросила она громким шепотом. Поль нахмурился. Почему-то его раздражали в его рослой и умной дочери именно какие-то проявления детскости.

— Это знакомая тети Катрин, — тихо сказал Поль, — они вместе работают в издательстве.

Девушка приблизилась к ним и, приветливо улыбнувшись, протянула руку Марин.

— Я — Мадлен, Мадо, а вы — Марин? — Она снова улыбнулась.

Марин понравилось это «вы». Они поздоровались.

Мадо заговорила легко и мило. Марин было приятно поддерживать разговор. Мадо расспрашивала об окрестностях и очень обрадовалась тому, что здесь есть прекрасные места для купания, можно собирать ягоды в лесу.

В сущности, при все своем раннем развитии Марин еще оставалась наивной чистой девочкой, она ничего не знала о том, какую жизнь ведет Катрин, и даже не подозревала, что за отношения могут связывать Катрин и Мадо. На этот раз Катрин не привезла с собой принадлежности для рисования, и, когда Поль спросил ее, почему она без этюдника, женщина ответила с чуть преувеличенно независимым видом: «Ах, это поприще живописи! Я оставляю его Мишелю. По крайней мере на это лето».

Поль шел медленно, опираясь на трость. Он видел перед собой высокую Катрин, юные фигурки Мадо и дочери. Они двигались так легко! Ушли вперед, не думая о нем. Он вдруг почувствовал себя одиноким.


Жизнь в загородном доме текла по раз и навсегда заведенному порядку. Утром добродушная Барб подавала завтрак. Затем до обеда все расходились по окрестностям. Мишель рисовал. Юная Мадо не заинтересовала его. И когда Поль, оставшись наедине с сыном, полюбопытствовал, какого он мнения о Мадо, Мишель ответил с некоторой юношеской заносчивостью:

— Она — пустышка, флакон из-под дешевых духов!

Впрочем, Дени этого мнения явно не разделял, несколько раз он приглашал Мадо на танцы. Но Катрин избегала отпускать девушку одну, и это казалось естественным — забота старшей по возрасту. Поль, Анна, отец Анны гуляли только вблизи дома. Марин, Мадо, Катрин и Дени составили компанию, вместе купались, собирали ягоды, бродили по лесу, разбредались и снова сходились.


Анна проворно шила на швейной машинке. Ее отец покачивался в кресле-качалке. Из отдаленной комнаты доносились звуки скрипки. Вот они смолкли. Через некоторое время постукивание трости возвестило о приходе Поля. Он присел на канапе, Анна улыбнулась ему. Завязался разговор. Они уже успели просмотреть утренние газеты и теперь говорили о возможности гражданской войны в Испании. Отец Анны был совершенно уверен в том, что это скоро произойдет; Поль возражал тестю, Анна не высказывала своего мнения, осторожно пытаясь уберечь двух близких ей людей от ссоры.

Подойдя к окну, Анна заметила стремглав бегущую дочь. Анна встревожилась. Вышла на лужайку, пошла навстречу девушке. Отец и дед выглянули в окно. Закрыв лицо ладонями, Марин пронеслась мимо матери, влетела в дом и заперлась у себя.

Анна вернулась к мужу и отцу.

— Что с ней? — спросил Поль.

— Не знаю. — Анна медлила садиться снова за машинку.

— Марин — трудный ребенок, — заметил отец Анны.

И тут в комнату, шумно переводя дыхание, перебрасываясь несвязными репликами, вошли возбужденные, взъерошенные Мадо, Катрин и Дени. На правах старшей Катрин решительными шагами двинулась к Анне.

— Анна, я должна поговорить с тобой!

— При всех? Это что, судилище, допрос? — Анна встала.