— Ну, Дэви, довогой, самую чуточку.

— От чуточки не разит на всю комнату. Не сомневаюсь, что вытащила капельницу и налила щедрой рукой. Безобразие. Этот флакон — моя норма на весь месяц, надо совесть иметь, Скакалка.

— Довогой, клянусь, я достану тебе еще — мне нужно на той неделе в Лондон, чистить перышки, и я привезу тебе флакон, даю слово.

— А также, очень надеюсь, захватишь с собой Гевана и оставишь его там, — проворчал дядя Мэтью. — Потому что скоро я его больше в этом доме не потерплю. Я тебя предупреждал, Скакалка.

Дядя Мэтью занимался с утра до ночи своим отрядом ополченцев. Он был увлечен и счастлив и оттого на редкость благодушен — похоже, случай насладиться любимым видом досуга, вышибать дух из немцев, мог с минуты на минуту представиться опять. Вследствие этого он замечал присутствие Хуана лишь временами, меж тем как прежде вышвырнул бы его из дома в мгновение ока — а так Хуан уже почти месяц обитал в Алконли. И все же становилось очевидно, что мириться с его присутствием до бесконечности мой дядя не собирается и ситуация с Хуаном явно обострилась до предела. Что же до самого испанца, я более несчастного человека не встречала. Он болтался по дому с убитым видом, без дела, без возможности хоть с кем-нибудь перемолвиться словом, а за столом гадливость, написанная на его лице, успешно соперничала с той, что читалась на лице у Дэви. Он дошел до такого состояния, что даже гитару не брал в руки.

— Дэви, ты должен с ним поговорить, — сказала тетя Сейди. Моя мать уехала в Лондон красить волосы и в ее отсутствие собрался семейный совет, чтобы решить судьбу Хуана. — Выставить его и тем обречь на голодную смерть, понятно, нельзя — Скалка утверждает, что он спас ей жизнь — ну и вообще, надо все-таки поступать по-человечески.

— Только не с испашками, — произнес, скрежеща вставными зубами, дядя Мэтью.

— Но можно вот что сделать — устроить его на работу, только сначала надо выяснить, кто он по профессии. Так вот, Дэви, тебе легко даются языки, ты все умеешь, — уверена, если б ты полистал в библиотеке испанский словарь, то без особых усилий мог бы выведать у него, кем он работал до войны. Ну, пожалуйста.

— Да, милый, уж потрудись, — сказала тетя Эмили. — На него, беднягу, сейчас смотреть жалко, я думаю, он обеими руками ухватится за любую работу.

Дядя Мэтью фыркнул.

— Я бы отлично знал, как распорядиться испанским словарем, — пробурчал он. — В два счета отыскал бы, как будет «убирайся».

— Попробую, — сказал Дэви, — только, боюсь, могу сказать заранее, каков будет ответ. На букву «а» — альфонс.

— Или что-нибудь столь же бесполезное, как, например, на букву «м» — матадор или на букву «и» — идальго, — сказала Луиза.

— Вот именно. И что тогда?

— Тогда — на букву «п» — проваливай, — сказал дядя Мэтью, — и Скакалке придется содержать его, но чур подальше от меня. Им нужно совершенно четко дать понять, что я больше не намерен наблюдать, как прохлаждается здесь этот мерзавец.

Если уж Дэви за что-то берется, он делает это основательно. Он уединился на несколько часов с испанским словарем и выписал на лист бумаги огромное количество слов и выражений. Затем поманил Хуана к дяде Мэтью в кабинет и закрыл дверь.

Они там пробыли совсем недолго, и когда вышли, на лицах у обоих играла радостная улыбка.

— Ты выгнал его, надеюсь? — подозрительно осведомился дядя Мэтью.

— Ничего подобного, — сказал Дэви, — не выгнал, а наоборот, нанял на работу. Родные мои, вы не поверите, какая роскошь, Хуан — не что иное, как повар и до гражданской войны, сколько я понял, служил в поварах у некоего кардинала. Надеюсь, ты не взыщешь, Сейди. Я положительно рассматриваю это как спасенье — испанская еда, такая вкусная, легкая, удобоваримая, с обилием чудодея-чеснока! Ликуйте, настал конец рубленой отраве — как бы нам поскорее избавиться от миссис Бичер?

Восторженные упованья Дэви полностью оправдались — Хуан на кухне поднялся до неслыханных высот. Мало того, что оказался первоклассным поваром, но обладал еще к тому же необычайными организаторскими способностями и сделался в скором времени, как я подозреваю, королем на местном черном рынке. Какие там «блюда из остатков и обрезков» — смешно! Сочное мясо крылатых, четвероногих, ракообразных не переводилось на столе, овощи истекали изысканными соусами, основой пудингам с несомненностью служило настоящее мороженое.

— Поразительно, как у Хуана тех же продуктов по карточкам на все хватает, — замечала, привычно витая в тумане, тетя Сейди. — Как вспомню миссис Бичер… нет, право, Дэви, это была великолепная идея.

И как-то раз прибавила:

— Надеюсь, ты не находишь, Дэви, что у нас теперь слишком жирная для тебя пища?

— Нисколько, — отвечал Дэви. — Я ничего не имею против жирной, а вот худая мне действительно наносит безумный вред.

Помимо всего прочего, Хуан с утра до ночи что-то солил, мариновал, консервировал, покуда буфет в кладовой, который он принял пустым, не считая нескольких банок супа, не обрел вид довоенной продовольственной лавки. Дэви прозвал его Пещерой Аладдина или, для краткости, Аладдином и проводил немало времени, пожирая его глазами. Правильными рядами выстроились на полках вкусные витамины, на много месяцев отдаляя от него голодную смерть, которая в правленье миссис Бичер подстерегала практически в двух шагах.

Сам Хуан ныне был совсем не похож на того грязного и понурого беженца, который с несчастным видом слонялся, как неприкаянный, по дому. Он был чисто вымыт, ходил в белоснежном халате и колпаке, сделался как будто выше ростом и очень скоро усвоил манеру держаться у себя на кухне как лицо, облеченное верховной властью. Дядя Мэтью, и тот не мог не признать перемены.

— Будь я Скакалкой, — размышлял он вслух, — я бы вышел за него замуж.

— Зная Скакалку, — сказал на это Дэви, — я ни минуты не сомневаюсь, что она так и сделает.

В начале ноября мне понадобилось на день съездить в Лондон по делам Альфреда, который находился тогда на Ближнем Востоке, и заодно показаться врачу. Я села на восьмичасовой поезд и, так как последние недели ничего не было слышно от Линды, взяла такси и первым делом поехала на Чейни-Уок. Накануне с вечера Лондон сильно бомбили, и на улицах, по которым я проезжала, блестело битое стекло. Во многих местах еще горели дома, вокруг сновали пожарные машины, кареты «скорой помощи», команды спасателей, часто движение оказывалось перекрыто и мы были вынуждены не однажды пускаться в объезд, делая большой крюк. В городе царило возбуждение, у магазинов и домов кучками толпились люди, по всей видимости, обмениваясь впечатлениями; шофер моего такси по дороге говорил без умолку, обращаясь ко мне через плечо. Он сказал, что всю ночь провел на ногах, принимая участие в спасательных работах. И теперь описывал то, что обнаружилось под обломками.

— Гляжу — там красное месиво, — рассказывал он, сладострастно смакуя зловещие подробности, — засыпанное перьями.

— Перьями? — в ужасе переспросила я.

— Ну да! Перина, понимаете? И еще дышит — я его, значит, в больницу, а они мне — к нам уже бесполезно, вези давай в морг. Зашил его в мешок, да и отвез.

— Боже мой.

— Это что, я и не такого насмотрелся.

На Чейни-Уок мне открыла миссис Хант, Линдина симпатичная прислуга.

— Больно она плоха, сударыня, вам бы увезти ее с собой в деревню! Не место ей здесь в таком ее положении. И я-то, глядя на нее, вся извелась.

Линда была в ванной, ее рвало. Выйдя оттуда, она сказала:

— Это не из-за налета, не подумай. Они как раз мне нравятся. Беременна я, вот в чем дело.

— Котик, но ведь тебе, как я понимаю, нельзя больше иметь детей.

— Подумаешь, нельзя! Что они смыслят, эти врачи, они же форменные балбесы! Конечно можно, я просто мечтаю об этом ребенке, он будет совсем не такой, как Мойра, посмотришь.

— И у меня тоже будет.

— Да что ты — вот замечательно! Когда?

— Ближе к концу мая.

— Правда? И у меня тогда же.

— А у Луизы — в марте.

— Выходит, мы не теряли время даром! Очень удачно, я считаю, и у них подбирается своя компания достов.

— Послушай, Линда, давай поедем со мной в Алконли. Какой смысл тут сидеть, когда такое творится? И для тебя нехорошо, и для ребенка.

— Мне нравится, — сказала Линда. — Это мой дом и я хочу быть здесь. Кроме того, вдруг кто-нибудь приедет — знаешь, всего на несколько часов, и захочет повидаться со мной — он будет знать, где меня найти.

— Ты погибнешь, — сказала я, — и тогда он не будет знать, где тебя найти.

— Оставь, Фанни, душенька, какие глупости. В Лондоне семь миллионов населения — ты что же, воображаешь, все они гибнут каждую ночь? Никто от воздушных налетов не умирает — шуму много, беспорядка тоже, но чтобы люди так-таки погибали, я не сказала бы.

— Молчи, не надо! Постучи по дереву… Убьют, не убьют, но тебя это определенно не красит. Ты отвратительно выглядишь, Линда.

— Когда намажусь — ничего. Меня тошнота замучила, вот что, при чем тут бомбежки, — но этот период должен скоро кончиться, и я опять буду в порядке.

— Во всяком случае, подумай, — сказала я. — В Алконли благодать, так необыкновенно кормят…

— Да, слыхала. Мерлин приезжал, расписывал засахаренную морковь со сливками — у меня слюнки текли. Говорит, готов был отбросить всякую порядочность и переманить этого Хуана в Мерлинфорд, но выяснилось, что тогда пришлось бы получить в придачу Скакалку, и он дрогнул.

— Я должна уходить, — сказала я с сомнением. — Не нравится мне тебя здесь оставлять, поехали бы лучше вместе.

— Может быть, и приеду погодя, там видно будет.

Я спустилась на кухню к миссис Хант, оставила ей денег на случай экстренной надобности, оставила телефон Алконли и просила звонить мне, если что-нибудь потребуется.