Приняв горячий душ, Хелен подсушила волосы феном и даже не прикоснулась к расческе. Она вообще редко уделяла внимание своей внешности, не пользовалась косметикой — за исключением спокойных, неброских тонов губной помады и безумно дорогих волшебных кремов, которые, если верить рекламе, помогали избавиться от морщинок, начавших появляться вокруг глаз после прихода в Сити. Среди флакончиков туалетной воды выбрала «Наиму» и с наслаждением нажала на распылитель.

В джинсах и белоснежной хлопковой блузке, Хелен прошла на кухню, где минут пять ушло на то, чтобы разложить ужин на блюда. После этого вернулась в спальню и достала из шкафа длинный кожаный футляр. Благоговейно положив его на постель, осторожно раскрыла: на черном бархате лежал золотисто поблескивавший саксофон — подарок, который сделал ей Кац. Они встречались три года, тогда ей не было и двадцати. «Интересно, — подумала Хелен, — чем занят он сейчас? Продолжает убаюкивать девчонок джазом, водит их по ночным клубам, пользуясь притягательной силой живого исполнителя? Пускает в ход кулаки, когда они начинают испытывать разочарование от скучных, пропахших табачным дымом будней, холодного кофе по утрам и равнодушия, которое охватывало Каца после выступлений? Ну, со мной-то он явно ошибся», — пронеслось у Хелен в голове при воспоминании о том, как во время последней встречи приятель попытался ударить ее.

В самом начале знакомства Кац учил Хелен играть на саксофоне, а когда убедился, что не тратит силы впустую, подарил ей инструмент. Плакать в те годы она не умела, говорить о своих чувствах не могла, даже слов не старалась для этого подобрать. Все ее одиночество, боль и случайные мгновения радости вырывались наружу волшебными звуками саксофона. Хелен хорошо помнила квартирку на десятом этаже дома в Белсайз-парке, где, стоя у распахнутого окна, она открывала спящему в оранжевом свете уличных фонарей Лондону свою душу.

Выключив стоявшую на ночном столике лампу, Хелен подошла к окну и пару минут простояла неподвижно. Медленно, как руку любимого, поднесла ко рту инструмент. В воздухе поплыл негромкий, жалобный стон.

Глава 8

Погруженную в мягкий полумрак гостиную слабо озаряли стоявшие на столе свечи. Отпивая из чашек горячий пунш, Уоллес и Родди перебирали имена старых знакомых. Оба оканчивали одну школу, семьи их имели много общего. Жизненный путь обоих мог бы оказаться почти одинаковым, но один был без ума от цифр, другой же предпочитал слова. Уоллесу явно недоставало блеска самоуверенности, зато у него имелись деньги, о которых так мечтал Родди. Хью перенял у приятеля интерес к скульптуре, приобретая изваяния не только из-за их очевидных достоинств, но и помня о том, что таких расходов Родди никогда себе не позволит. Бесспорное превосходство Уоллеса в вопросе денег помогало поддерживать зыбкое равновесие двух характеров. Особой привязанности между ними никогда не было. Хью не доверял никому. Упаси Господи пустить в свою душу чужого! Будь готов к тому, что тебя оттолкнут, рано или поздно. Еще в детстве, прошедшем среди зеленых холмов Шотландии, после того как родители постарались побыстрее сплавить единственного отпрыска в школу, он понял: по жизни надежнее идти одному.

От разговора о заключенных утром сделках Родди предпочел уклониться. Поглядывая по сторонам, он погрузился в приятные мысли. Гостиная ему нравилась. Легкую досаду доставляло лишь ощущение того, что она так и не стала его домом. Пурпурного цвета стены, глубокие, зовущие к себе кресла, персидские ковры — во всем чувствовалось присутствие Хелен. На полках в беспорядке расставлены шкатулки, причудливой формы корни деревьев, рисунки углем, коллекция собранных во время скитаний по морям безделушек. Обстановка создавала атмосферу уютной, обжитой пещеры. Родди внезапно почувствовал укол боли, ощущение грядущей потери. Память его безотчетно фиксировала детали: фотографию, на которой Хелен и Дай играли с парой доберманов, серебряные подсвечники, рисунок фелуки на ровной глади Нила.

— Так что нового в нашем неспокойном мире? — вернул его к действительности вопрос Уоллеса. — Что примечательного принес нам сегодняшний день?

— Интервью с миссис Стюарт Уоттс, — неохотно проговорил Родди.

— Это еще кто такая?

— Супруга одного из членов парламента, известного своими похождениями.

— Чем же она могла поделиться с тобой, кроме, естественно, стремления оскопить мужа?

Хелен слушала, в равной мере испытывая отвращение и жгучий интерес к взбалмошному миру так называемой респектабельной прессы, выплескивающей на страницы газет людские страдания.

— Поразительно! — фыркнул Родди. — Стоит некоторым оказаться у микрофона, и их от него не оттащишь.

— Значит, они заглотили наживку, — заметила Хелен.

— Какую наживку?

— Вы же вечно твердите, что даете личности шанс самовыразиться, изложить свое видение фактов.

— Именно так.

— Как будто факты нельзя исказить.

— Что ты имеешь в виду, Хел?

Временами скептическое отношение Хелен к его профессии просто бесило Родди.

— Оставь. В вопросе подачи фактов все вы эксперты. Акцент здесь, ударение там, комментарий, который делает истину смехотворной, наивной или обманчивой — в зависимости от ваших нужд. — Хелен отметила тень легкой досады, мелькнувшую на лице Родди, и взгляд, которым он обменялся с Уоллесом. — Разве не так? — с вызовом спросила она.

— Факты говорят сами за себя.

— Пресловутая объективность? — Она постаралась умерить свой сарказм.

— Хочешь сказать, что ее не существует?

— По-моему, идею чистой объективности высмеял еще герцог Веллингтон, — подал голос Хью. — «Рассказать вам о битве? С таким же успехом можете попросить меня поведать о том, как вели себя ночью мои яйца». Помните?

Хелен и Родди рассмеялись, покоренные мягкостью, с которой Уоллесу удалось восстановить мир.

— Проголодались? — спросила она, вставая из кресла.

— Изрядно, — ответил Родди.

— Быка бы съел, — добавил Хью.

Хелен направилась в кухню. Проводив ее взглядом, Родди плеснул в бокал вина, сделал хороший глоток и начал расхаживать по комнате.

— Не знаю, что это с ней. Последнее время в Хел словно бес вселился.

— Может, просто устала слушать всякое дерьмо, — предположил Уоллес.

— После того, как просидела в нем целый день?

— Вряд ли стоит удивляться тому, — не обратив внимания на колкий вопрос, продолжал Хью, — что она то и дело бросается в бой. Твои коллеги распяли ее отца. Ты когда-нибудь читал, что о нем писали?

— А ты?

— Приходилось. Мошенник, вор, преступник. Как из-под земли появилась целая толпа людей, уверявших, что он всегда был темной лошадкой, человеком весьма сомнительным, не таким, как мы все. Но в суде его никто не видел.

— Еще бы. Он предпочел унести ноги.

— Его ни разу не допрашивали, он не был признан виновным, зато каждый бульварный листок поливал его грязью.

— Он признал свою вину, иначе зачем бежать? Деньги из банка пропали, около шестидесяти миллионов. Об этом стало известно на следующий день после его исчезновения. Вот вам факт.

— Догадки. Кому известно, что было на самом деле?

— Не важно. Пресса знала достаточно.

— Или считала, что знает достаточно. Видишь ли, для твоей профессии настоящей трагедией стал «Уотергейт», ведь тогда журналисты потопили самого президента. Вы не четвертая власть, вы — первая. Помоги Господь тому, кто попал в ваши сети.

— Ты, Хью, готов защищать последнее ничтожество. Классический пример психологии жертвы.

— Это называется сочувствием. Пополни свой словарный запас.

Поднявшись с кушетки, Хью пошел в кухню.

Родди отправился в ванную комнату. Общаясь с Уоллесом, он всегда чувствовал неуверенность. Юмор Хью казался ему лукавым: эдакая нарочитая неуклюжесть, подкрепленная горой денег. Вместе с Хелен они говорят на языке посвященных: процентные ставки, флуктуация — для журналиста это звучит тарабарщиной. Для Родди не имело значения, что их язык, язык, на котором бездушные наемники финансовых воротил ведут свои бескровные войны, лишен в его представлении всякого смысла.

Закрыв дверь ванной, Родди прислонился к раковине и стал рассматривать ряды стеклянных полочек на стене. Лосьоны, духи, туалетная вода. Флаконов было столько, что хватило бы до конца жизни, и все от известных фирм: «Шанель», «Кристиан Диор», «Живанши», «Герлен». Некоторые он видел впервые: «Жо Малони», которого Хелен обнаружила на Уолтон-стрит, и «Артизан парфюм» — из узеньких улочек Челси. Духи она покупала так, как другие покупают вина. Каждый день от Хелен веяло новым ароматом.

Запахи вернули его в прошлое: вечер в опере, пахнущая жасмином ночь в Испании, лимонная свежесть Греции. Во флакончиках крылась некая магия: по духам Родди мог восстановить всю историю их взаимоотношений.

— Если хочешь, помоги мне донести тарелки, — послышался с кухни голос Хелен, и через мгновение она появилась в гостиной с глубокой салатницей в одной руке и блюдом, где аппетитно высилась пастушья запеканка, — в другой. Хью нес тарелки.

Усевшись за стол, они приступили к ужину. За окном пошел дождь, стекла вмиг запотели.

Глава 9

До работы Хелен, как правило, добиралась на велосипеде. Ей нравилось неторопливо катить по пустым еще улицам, наслаждаясь тишиной. Однако сегодня с самого утра ею овладело какое-то беспокойство. По мере приближения к Сити чувство тревоги росло.

Купив, по обыкновению, завтрак, она поднялась на этаж и без всякого желания уселась за свой стол. Отломила кусочек тоста, опустила его в чашку с чаем, задумалась. Господи, не здесь ей нужно быть сегодня, не здесь. Интуиция подсказывала: что-то должно произойти. Может, шестинедельная полоса удач уже закончилась? Хелен пообещала себе быть внимательной и собранной. Еще два дня. Завтра пятница, а потом — праздники, которые она намеревалась провести вместе с Даем в его поместье в Уилтшире. Три дня умиротворения и спокойствия. Жаль, что нельзя сейчас выйти отсюда, избавиться от гнетущего ощущения несвободы.