Он был одержим любовью к скульптуре и располагал настоящей коллекцией. Изваяния мастеров украшали не только квартиру — каменные статуи были даже в небольшом саду. Хелен нравилось прикасаться к гладкому мрамору; ей казалось, что поцелуй теплых губ вдохнет в неподвижную фигуру жизнь, заставит ее вздрогнуть и сойти с пьедестала. Она вышла в сад и провела рукой по плечу мраморного юноши.

— Тяжелый был сегодня день? — спросил появившийся тут же Родди.

— Так себе.

— Много заработала?

— Достаточно. А ты?

— Не увиливай. Ты сейчас похожа на львицу, которая настигла добычу и размышляет, съесть ее сейчас или оставить на черный день.

Рассмеявшись, Хелен вернулась в гостиную, присела на софу и сняла кроссовки.

— Стала участником небольшого скандала в подземке.

— Что за скандал?

Она надела туфли. Взгляд Родди скользнул от округлых коленей вниз, к изящным щиколоткам.

— Какой-то сопляк повел себя слишком агрессивно. Пришлось зажать ему руку в санкё и…

— Господи, что еще за санкё? Будь добра, растолкуй.

— Это такой прием, им пользуются бойцы отрядов по борьбе с терроризмом в Северной Ирландии. Они высматривают в толпе вожака, отсекают его и заламывают ему руку за спину. Боль просто чудовищная. Санкё заставляет человека идти на носочках.

— Того же самого можно добиться и без айкидо. Ты позволишь мне черкнуть об этом пару строк? Так сказать, в дневник города? Получилось бы просто великолепно.

— Только попробуй — и ты труп, Родди. Тебе известно мое отношение к прессе.

Разве мог он забыть о нем? Свой взгляд Хелен высказала, когда они только начали вместе появляться на людях. В памяти сохранился холодный, бесстрастный голос, когда Хелен, сдерживая ярость, перечисляла подлости, совершенные газетчиками после исчезновения ее отца.

Они раздевают тебя догола, крадут твою свободу и насилуют душу. Так случилось с моим отцом, а поскольку его не было рядом, заодно они распяли и меня с матерью. Можешь себе представить, что я чувствовала? От матери отвернулись почти все друзья. Каждый раз, когда она выходила из дома, люди показывали на нее пальцем и начинали шептаться. Одноклассники издевались надо мной до тех пор, пока я не научилась драться. На протяжении нескольких месяцев, казавшихся тогда годами, за нами повсюду следили объективы фото- и кинокамер. Мы жили во мраке, с вечно задернутыми шторами, как в тюрьме. Программы новостей и газеты наперебой выкрикивали в адрес отца гадости, его лицо было повсюду, только не там, где должно было быть — не дома, не с нами. У меня украли детство.

Те же самые чувства Родди видел и сейчас в ее слегка затуманившихся глазах.

— То была настоящая исповедь, Хел.

В это мгновение он проклинал свою верность дружбе. Жизнь Хелен представляла собой захватывающую драму. Родди мечтал о том, чтобы положить ее на бумагу — получился бы бестселлер.

— Да, истинная. Можешь напечатать ее и выбросить меня из головы.

— Временами мне хочется задушить тебя, Хел, но выбросить из головы?! Никогда.

— Ах как трогательно! — Она посмотрела на часы. — Во сколько мы должны отправиться на паломничество в Хэмпстед?

— Роз ждет нас около девяти.

— Каким садистом нужно быть, чтобы приглашать людей на ужин во вторник вечером?

Глава 3

Званый ужин у Роз и Джастина начался поздно, как и предполагала Хелен. Примерно в половине одиннадцатого гости управились наконец с неким вегетарианским шедевром — именно к тому моменту, когда собравшиеся за столом журналисты и архитекторы уже приступали к обсуждению животрепещущей темы совершенно неприличных доходов тех, кто работает в Сити. Почти все присутствовавшие могли позволить себе выбираться из постели не ранее половины десятого утра, за исключением Хелен и еще двух-трех человек, приглашенных, чтобы «поддержать ее компанию», как пояснила Роз. Будто Хелен была не в состоянии сама найти интересного собеседника. Временами Роз проговаривалась, особенно тогда, когда горела желанием облагодетельствовать кого-либо. Сейчас компанию поддерживал Рис Дуглас, ехидный тридцатидвухлетний специалист по дальневосточным деривативам[3] из банка «Гриндлэйс».

— Отнеситесь к их красноречию со снисхождением, — шепнул он. — Если эти тирады дают им возможность почувствовать себя увереннее, тем лучше. Значит, мы справляемся со своими социальными функциями.

— Я не социальный работник, — улыбнулась Хелен, обведя гостей ироничным взглядом. — Обещать безукоризненное поведение не в моих силах.

Разговор за столом шел в знакомом ей тоне — смесь невежества и зависти, причем говорившие тщетно пытались скрыть апломб под маской «объективности». Хелен хотелось поднять на смех представления архитекторов об «общественном благе», однако почти забытые правила хорошего тона удержали ее от этого.

— Согласитесь, суть заключается в вопросе: что же они конкретно делают? — Слова Роз прозвучали так, будто ни Хелен, ни Риса в комнате не было. — Они важно ступают в кабинет, орут что-то в телефоны и гребут миллионные барыши. Бросьте, это же все-таки не исследования космоса. Они что, мир спасают? Зарабатывать таким способом на жизнь — чистый бандитизм! Сколько вы получаете, Хелен?

— На неудачных сделках — около миллиона, Роз, причем я имею в виду самых непроходимых тупиц. Если у человека голова хоть немножко варит, то это будет по крайней мере два миллиона. Будьте добры, передайте сюда вино.

— И еще один момент — как у вас умудряются до чертиков напиться в обеденный перерыв? Поразительно, что вы не теряете больше, чем зарабатываете.

Хелен сделала глоток вина и молча поставила бокал.

— Я сбита с толку, Роз, — после паузы проговорила она. — Мне казалось, нам удается это.

— Удается что?

— Делать деньги, Роз. Динеро, звонкую монету. Ту самую, с которой так любят играть ваши фонды. И вы знаете, какое это доставляет вам удовольствие, вне зависимости от того, пьяны вы или трезвы. Старые добрые фонды по-прежнему продолжают сбивать масло и снимать сливки. Вы можете стать богатым, богаче самого безголового трейдера[4], а ведь даже они люди весьма состоятельные. И все же вы не остановитесь, будете неустанно умножать свои капиталы.

Хелен подмигнула Рису, выпила второй бокал красного вина и вновь принялась слушать. Без четверти двенадцать она поднялась из-за стола.

— Роз, Джастин, прошу меня извинить. Завтра рано вставать, надо подготовиться к борьбе за мою чудовищно раздутую зарплату.

Рис с удовлетворением ухмыльнулся и тоже встал.

— Присоединяюсь к сказанному. Спасибо, Роз.

Поджав губы, та кивнула. Джастин попытался выдавить улыбку.

Следом распрощался с хозяевами и Родди. Выйдя из дома, троица остановила такси. Родди устроился посредине заднего сиденья — чтобы разделить бывшую весь вечер неразлучной пару. Хелен в дороге дремала, мужчины молчали. У Доусон-плейс она первой вышла из машины. Рис успел сунуть ей свою визитную карточку. Хелен без слов опустила визитку в карман.

Простое движение. В тот момент она не думала, что когда-нибудь воспользуется ею.

Глава 4

Звон будильника раздался без десяти шесть.

— Черт!

Протянув из-под одеяла обнаженную руку, Хелен нащупала на ночном столике ненавистный механизм, нажала на рычажок. Перезвон смолк. Она с трудом превозмогла желание вышвырнуть будильник на улицу. Интересно, задребезжит ли он на прощание, ударившись об асфальт?

Через пару минут она направилась в ванную, стараясь по возможности не зацепить взглядом зеркало. Если внешний вид соответствует ее ощущениям, то подобного зрелища лучше избежать. Быстрый горячий душ сменился ледяным. Под ним Хелен простояла довольно долго, до тех пор, пока тело не наполнилось упругой бодростью. Затем она энергично растерлась грубым полотенцем и вышла, чтобы одеться. Бежевый цвет стал для нее едва ли не единственным: сегодняшний костюм состоял из смело скроенной шерстяной юбки и длинного, на молнии, жакета. Хелен вновь прошла в ванную, постояла в задумчивости у полочки с флаконами духов и выбрала «Фракас». Нанеся несколько капель на шею и запястья, почувствовала, как по коже пробежал холодок испаряющегося спирта. Во влажном воздухе повис тонкий аромат туберозы и гардении.

Возвращаясь в комнату, Хелен не удержалась и посмотрела в зеркало. Вид уверенной и элегантной деловой женщины ее удовлетворил.

Поскольку про велосипед Хелен вчера забыла, предстояло вновь опускаться под землю. На дорогу до работы ушел почти час — из-за сорокаминутной задержки на Ноттинг-Хилле. Она слышала, как кто-то у дверей вагона сказал: «Человек на рельсах». «Странно, — подумала Хелен, — обычно для этого выбирают Северную линию — как будто жизнь в Хэмпстеде вообще невыносима. Самоубийство в половине седьмого утра? Проснуться, одеться — и броситься под поезд? Уж не, лучше ли наглотаться снотворного и без хлопот уйти из этого мира ночью?» Столь мрачные мысли едва не рассмешили ее, она раскрыла «Файнэншэл таймс» и тут же углубилась в дарующие душевный покой колонки цифр.

Выйдя на Ливерпуль-стрит из подземки, Хелен направилась к «Берлис». Хотя было всего десять минут восьмого, у входа стояла длинная очередь забывших позавтракать дома трейдеров в терпеливом ожидании своей чашки горячего кофе. В воздухе аппетитно пахло сандвичами с поджаренным беконом. Обычно Хелен с удовольствием вдыхала этот запах, но после вчерашнего застолья ей хотелось одного: глотка свежего воздуха. Она попыталась выбросить аромат хрустящего бекона из головы, представить себя в море, на палубе. Подойдя наконец к кассе, купила двойной эспрессо и два крошечных тоста для себя и высокий пластиковый стакан капуччино с двойной порцией тостов для вечно голодного босса, Хью Уоллеса.