– Голод бывает разный, – усмехнулся Айвен.

Она поняла намек.

– Ладно, идем.

И отвела его в альков за шторами, которого он еще не видел. Здесь стояла обычная полутораспальная кровать, впрочем, Айвену было не до деталей. Его костюм и ее волшебно-сексуальная туника полетели на кресло, а где приземлились, он уже не стал вникать. Еще раз обнять это точеное, эфирное тело, ощутить всю его длину, послушную гибкость… Жар был такой, что плавились кости.

– Обещай мне, что это не последний раз, – прошептал он, когда они вынырнули из глубины, чтобы отдышаться.

– Обещаю. Давай все-таки поедим, у меня мясо в духовке томится…

Вообще-то он ощутил аппетитные запахи еще на пороге, но не осознал.

– Я думал сводить тебя куда-нибудь…

– В другой раз сходим, хорошо?

– Мне главное – чтобы был другой раз, – отозвался Айвен, торопливо одеваясь. – Мы столького не успели… Ни в музеях не побывали, ни в театре…

– В театре мы были. На «Норме», – напомнила Этери.

– Это не в счет. Я свожу тебя в Национальный, в «Глобус», в «Друри-Лейн»… В «Барбикан», если будет что-нибудь интересное, в Альберт-холл…

– Ладно, ладно, – засмеялась Этери. – Мне больше хочется в музеи. Признаться, я раньше английскую живопись не так сильно любила. Меньше, чем итальянцев, французов, наших… А когда приехала сюда впервые и увидела всех сразу… Хогарт, Рейнолдс, Гейнсборо, Уилсон, Констебл… Уильям Блейк и Тернер… А потом Милле и прерафаэлиты… В общем, я влюбилась в английскую живопись.

– Но не в Дэмьена Херста?[64] – лукаво спросил Айвен.

– Дэмьен Херст? – поморщилась Этери. – Акула в формальдегиде? Распиленная пополам овца? Платиновый череп, инкрустированный бриллиантами? Это вообще не живопись. Холодное интеллектуальное дерьмо, как говорит моя подруга Катя.

– Сходим в Тейт, – кивнул Айвен. – Я не знал, что ты умеешь готовить, – добавил он, когда Этери пригласила его к столу.

– Шутишь? Чтобы грузинка и не умела готовить? Так не бывает. У меня мама кулинарка великая, – добавила Этери.

Она приготовила грузинский ужин. Сравнительно скромный: лобио, сациви, мингрельский хачапури. В духовке томилось седло ягненка.

– Открой вино, – попросила Этери. – Я думаю, «Мерло» подойдет.

– Вот, – сказал Айвен, когда они перепробовали все закуски, и протянул ей черную атласную коробочку. – Это тебе. Подарок.

Этери, хмурясь, открыла коробочку. На черном бархате лежала брошь. Стрекоза с крыльями, выложенными из прозрачных драгоценных камней в лилово-зеленой гамме с вкраплениями желтого.

– Айвен… – Голос Этери дрогнул. – Ну зачем ты… Это Тиффани, я же вижу. Подлинный, я такую вещь в каталоге видела.

– Конечно, подлинный! Думала, я подарю тебе подделку? – притворно возмутился Айвен. – Заметь, это даже не кольцо. Это брошка мой бабушки. Я ее хранил… как видно, специально для тебя.

– Ты мог подарить ее Илер…

Айвен поморщился и покачал головой.

– Когда я был женат на Илер, бабушка была еще жива и сама ее носила. Кстати, Илер прихватила с собой все, что я ей дарил, когда сбежала. Бог с ней, не хочу вспоминать. Возьми. Пусть у тебя будет что-нибудь от моей любимой бабушки. Считай, что мы этой брошкой обручились.

Этери приколола стрекозу к груди и, поднявшись, поцеловала его. Она собрала тарелки, поставила на стол чистые и вынула из духовки мясо.

– Есть «Завтрак у Тиффани», а у нас будет ужин у Тиффани, – пошутила она.

– Когда ты все это успела? – поразился Айвен. – Мне бы хватило одного этого пирога… Все очень вкусно, – добавил он, попробовав мясо, и вернулся к основной теме: – Ты будешь хорошей женой.

– Боюсь, что нет, если мы будем жить на два дома.

– Этери… Придумай себе дело в Англии. Ну там, я не знаю, выставку… Ты не хочешь сделать выставку деда?

– Это сложно, – замялась Этери. – У нас плохие отношения. Между странами, – добавила она, поймав удивленный взгляд Айвена. – Такую выставку невозможно организовать без помощи государства, а наше государство не будет ради меня стараться. Ты не представляешь, как у нас ненавидят грузин! Да, да, можешь мне поверить. Услышат фамилию и даже вникать не станут. Чиновнику куда проще отказать, чем что-то сделать. Он твердо знает: за отказ ему ничего не будет.

– Тогда тебе тем более стоит оттуда уехать, увезти детей…

– Я не могу, – вздохнула Этери. – Как вспомню женщин в приюте…

– Я могу чем-то помочь? – спросил Айвен.

– Не знаю… Разве что деньгами? Деньги всегда нужны. Но деньги из Англии… Знаешь что? Я спрошу у Веры. Это подруга моя, она в банке работает. Это для нее я картины закупала. Если кто и знает, так это она.

– Хорошо, – кивнул Айвен. – А о выставке все-таки подумай.

– Я хочу сделать выставку Дениса Лопатина, художника с Камчатки. Он приз в Португалии получил на конкурсе карикатуры. У нас его затирают…

– Отлично! – оживился Айвен. – Я тебе помогу. А я на будущий год к вам собираюсь по делам фирмы. Познакомился с одним вашим электронщиком…

– Спорим, я знаю, с кем? – перебила его Этери. – С Никитой Скалоном?

– Да, – удивился Айвен. – Ты его знаешь?

– Дружу с его женой. Она дизайнер. Вот этот наряд моделировала.

– Она не даром хлеб ест, – одобрил платье Айвен. – Видишь, как все удачно складывается? У нас есть общие знакомые, будут общие дела… Мы справимся.

– Дай мне привыкнуть к этой мысли.


Он ушел от нее затемно, а потом заехал на такси и отвез ее в аэропорт. Она улетела в Москву, а он еще дальше – в Сидней, атрибутировать картину Наматьиры.

Глава 27

Только в Москве Этери удалось улучить момент и найти в Интернете Анастасию Прозоровскую. Вот на кого похож Айвен, поняла она. Но только внешне. Те же волосы, глаза, вытянутое книзу лицо с впалыми щеками. То же сухощавое сложение. А больше ничего. Сердце, ум, душу он унаследовал от кого-то другого. «До тебя боженька дотронулся», – так, по рассказам ее бабушки, говорил один знаменитый актер о другом знаменитом актере. Вот Айвен как раз такой. До него боженька не просто дотронулся, а крепко поцеловал в темечко.

Москва встретила Этери как героиню, вернувшую в Россию «Распятие» Ге. Хитрый Альтшулер передал картину в дар государству. Что он получил взамен, Этери даже не хотела вникать. Молодец мужик, вовремя подсуетился, верно оценил риски и выгоды. А два без малого миллиона фунтов, уплаченные за полотно, для банка сумма не смертельная.

Вернувшись домой, Этери раздала подругам привезенные подарки, но об Айвене никому, даже Кате, ничего не сказала. Айвен – это ее личное, сокровенное. Она боялась заговорить даже с детьми. Трудно рассказывать про абстрактного дядю и уверять, что он хороший. А вдруг все сорвется?

Ничего не срывалось, они разговаривали по телефону, переписывались по электронной почте, он звал ее с детьми на новогодние каникулы. Этери мучительно больно было слышать в трубке его голос. Она тосковала. Так хотелось увидеть его, обнять, прислониться к его плечу… Она и вообразить не могла, что без него ей будет так плохо. За несколько коротких дней, проведенных вместе, он стал ей необходим. Но она и ему стеснялась признаться. Брошку от Тиффани спрятала в сейф, так и не надев ни разу.


Миновал ноябрь, в воздухе чувствовалось приближение Рождества. Этери уже готовилась уехать с детьми на каникулы в Лондон, но как раз под католическое Рождество серьезно заболел ее отец. У него был артроз тазобедренных суставов, болезнь, которой он стыдился и всячески ото всех скрывал, считая ее унизительным признаком старости, но на этот раз скрыть не удалось. Он спускался по лестнице в академии художеств и поскользнулся на мраморной ступеньке. Не упал и даже не ушибся, вовремя схватился за перила, но произошло ущемление нервного окончания.

Как многие мужчины, Авессалом Александрович совершенно не умел болеть. Не переносил боли, впадал в панику, готов был выпить тройную дозу лекарства, чтоб подействовало немедленно. Когда не действовало, переставал доверять врачу, бросался к шарлатанам, лишь бы успокоили, заверили, что вот сейчас все пройдет, стоит только намазаться чудодейственной мазью, приложить аппликатор или выпить «заряженную» воду.

Бедная Нателла Николаевна с ног сбилась, ухаживая за мужем. Его нельзя было оставить одного ни на минуту. Она позвала на помощь дочь, и Этери поняла, что лондонские каникулы ей не светят. Стараясь заглушить внутреннюю боль и тоску, она и без того работала как каторжная, а тут еще пришлось ухаживать за капризным, впавшим в детство отцом.

Айвен принял известие мужественно, еще ее утешал, что все в порядке, не надо плакать, если не на Новый год, то в какой-нибудь другой ближайший раз они обязательно встретятся. Но Этери видела, что ему тоже больно.

– Я ужасно скучаю по тебе, – призналась она.

– И я по тебе. Ничего. Копи адреналин.

– Да куда уж больше… – Этери чувствовала, как не слушаются ее дрожащие губы, хотя изо всех сил старалась улыбаться.

И Айвен все это видел. Они говорили по скайпу.


Прошли новогодние праздники, показавшиеся особенно долгими и тяжелыми в отсутствие любимого человека. Этери так никуда и не свозила чертенят, они десять дней слонялись по дому, маялись бездельем. От одного этого можно было с ума сойти. Но когда дети вновь пошли в школу, а жизнь стала входить в обычную колею, неожиданно позвонила одна из прежних подружек – та самая, что расспрашивала о Савве Цыганкове. Этери не хотелось с ней разговаривать, но та не стала ждать, огорошила с места в карьер:

– Если ты стоишь, то сядь.

– Я сижу.

Десятый час вечера, Этери только-только уложила детей и спустилась в кабинет проверить электронную почту. Пришло новое письмо от Айвена, ей хотелось прочесть его в тишине, не под аккомпанемент светского трепа.

Подружка пошла сразу с главного козыря:

– Кристина ушла от Левана!

– Не знаю почему, но меня это не удивляет, – откликнулась Этери.