– Я говорю, мы должны извлечь такой урок, – повторил Иван. – Мы должны сильно-сильно любить друг друга.

– Хотя и не знаю, как можно еще сильнее любить тебя, – тут же добавил он. – Ты ведь это хотела сказать?

– Конечно, – поспешила согласиться Наталья.

Он хотел лечь на диван, но она помотала головой. Казалось, если она сейчас возьмёт всё на себя, то маленькая ложь о том, что она его любит, сказанная после секса, несколько часов назад ушедшая в неизменяемое прошлое, – сгладится. Она знала, что после оргазма скажет ему, что любит, и это будет правда, потому что она всегда в такие моменты испытывала прилив любви к нему и растворялась в этом чувстве столько минут, сколько проходило до его рывка в ванную. Поэтому Наталья взяла всё Иваново существо в свои руки, и он уступил. Потом они перебрались на диван, услышали скрип под собой, оба прыснули сквозь трудное дыхание, и в конце, конечно же, она сказала, что любит его, и он, счастливый, побежал мыться.

«А ведь моя жизнь идёт сильно не так, – внезапно подумала Наталья, глядя на голый зад мужа, – сильно не так идёт моя очень личная жизнь…» Мысль эта прозвучала в её голове конкретно и ясно; это был давно усвоенный вывод: она всегда приходила к нему после воспоминаний о скелете, что ж говорить о сегодняшнем дне…

«Очень личной жизнью» Наталья про себя называла свою внутреннюю жизнь – собственные эмоции и мысли. Этот мир она не делила ни с кем, никому о нём не рассказывала, но он определял её существо больше, чем что-либо. И в этом как раз мире, в «очень личной жизни», хранился у Натальи скелет. Заглядевшись на ягодицы мужа, Наталья вдруг почувствовала, как скелет зашевелился, и неожиданно для себя заплакала.

Вернулся Иван, испугался, утешал её, говорил, что на всё есть промысел Божий, что тот карлик был Божиим человеком, и ещё какую-то разную нёс нежную ерунду.

– Мы все дети Божьи, – сказала Наталья. Но слёзы вытерла.

– Может, гостей позовём? – нерешительно предложил Иван.

Наталья испытала прилив благодарности. Ей хотелось вернуть ощущение привычной благополучности, и одним из способов сделать это была возможность увидеться с хорошо знакомыми людьми.

Скоро они пили чай в обществе Сергея Ларионова, коллеги Ивана, и его жены Светы. Перед приходом гостей договорились, что не станут пересказывать происшествие, но не сдержались. Кто-то первым обронил слово – и обоих прорвало. Говорили, как обычно это делают семейные пары или близкие друзья, – перебивая друг друга, дополняя, уходя от логики повествования в сторону и забегая вперёд, сгущая краски, добавляя к месту и не к месту восклицания. Говорили больше для себя, чем для Ларионовых, в присутствии чужих впервые выстраивая последовательность впечатлений. Гости слушали внимательно, однако их реакция была совсем не той, на которую рассчитывала Наталья.

– Слушайте, а почему вы детей не заводите? – спросила Света, когда супруги замолчали.

– Тем более, Наташ, у тебя такая удобная работа… – добавила она, и в её тоне проскочили завистливые нотки.

Иван посмотрел на Наталью, а та – на него. Весь день, с первых минут происшествия, тема отсутствия у них ребёнка висела в воздухе, но ни один из них, щадя чувства другого, её не озвучил. И вот теперь эта чужая женщина…

– Мы ещё не готовы испытать счастье родительских обязанностей, – делано шутливым тоном сказал Иван. – Не то что некоторые! Ну-ка, расскажите, как вы растёте?

Гости оживились. Их малышу недавно исполнился год, и было о чём рассказать. Они с упоением делились своими открытиями, а Наталья, приклеив на губы улыбку, раскладывала по тарелкам куски пиццы, которую принесли с собой Ларионовы. Ей стало обидно, что они так подробно описали, как она бросилась к этому несчастному. Показалось, что она выдала самое сокровенное, а её порыв не был оценен и даже, возможно, был воспринят как неуместный. Она поймала себя на этих мыслях и вдруг поняла, что так оно и есть – самое тайное про неё выдал этот поступок, и, знай Иван больше, чем знает, он наверняка это понял бы. И Наталье стали неприятны Ларионовы, и пицца, и даже муж с его напускным оживлением, с его желанием скрыть от чужих, какую больную тему они затронули.

Спустя три часа Ларионовы стали прощаться. Их сын гостил в этот день у родителей Сергея, пора было его забирать.

– Кто же мог знать?.. – задумчиво сказал Иван, когда за гостями закрылась дверь.

– Ненавижу! – громко сказала Наталья. Ушла в ванную и накинула на дверь крючок.

Из ванной послышался плеск воды. Когда Иван деликатно стукнул костяшками пальцев по косяку, Натальин голос велел ему собраться: они идут гулять.

Остаток дня гуляли по городу. Бродили тихими улицами, зашли в парк и там целовались под старыми липами, корни которых выпирали из-под земли причудливо и мощно, так что даже верилось – это души мёртвых, корни мандрагоры. Посидели в кафе, где на столиках стояли плошки с плавающими в воде свечами. Чтобы убрать отзвуки боли, Наталья думала о том, как ей повезло с Иваном. Иван порядочный и надёжный, он умный и нежный, с ним хорошо в постели, он её обеспечивает…

Удовлетворённая этим выводом, она прижала к груди руку мужа, в кольцо которой была продета её рука. Он в ответ улыбнулся так светло и мягко, что она уже по-настоящему растрогалась.

Вечером она быстро уснула. Перед тем как уплыть в сон, подумала: «Как хорошо, что этот день уже закончился…»

Бедная Наталья! Откуда ей было тогда знать, что уходящий день был лишь началом событий, которые перевернут её жизнь?..

2

Когда они проснулись, в спальне витал дух тревожности и несчастья. Но это был не дух трагедии, свидетелями которой они стали накануне. Отсутствие детей – проблема, которую случай на дороге вытащил на поверхность, а бестактный вопрос гостьи обострил до настоящей боли, – вот что первым вспомнилось Наталье. И тут же её скелет ожил. Чуть только Наталья осознала себя, явился перед её внутренним взглядом во весь свой ужасный рост. И Наталья не встала готовить завтрак.

Иван проснулся по звонку будильника. Она слышала, как он собрался и ушёл на работу.

После ухода мужа Наталья встала, умылась и с чашкой чая пришла в комнату, которую они называли кабинетом. Там она уселась в кресло и с полчаса сидела, старательно размышляя, не пойти ли ей в магазин за новым сарафаном или, может, сшить платье на заказ? Потом она ещё о чём-то подумала, о чём-то пёстром и пустяковом. Ничего не хотелось, и потому то, о чём не хотелось думать, так и лезло в голову. Чтобы отвязаться от мыслей, она открыла журнал. Прочитала рассказ; говорилось, что автор его известен всему миру. Рассказ был о человеке, члены семейства которого жалуются, что видят некоего ужасного Буку. От этого все родные главного героя сходят с ума. Друг семьи, доктор, пытается лечить их, но безрезультатно. Рассказ заканчивался тем, что сам главный герой сходит с ума и тоже видит Буку, а Букой оказывается доктор.

Рассказ раздражил Наталью. Фотографию автора она посчитала неудачной и не к месту вызывающей. Она принялась было листать журнал, но ощущение несчастья, с которым она проснулась, мешало сосредоточиться. «Бука, Бука, – вертелось в голове, – у каждого свой Бука. Но где же начало этого Буки? То, чего человек боится, что контролирует его жизнь?»

Она опустила журнал на колени. Обхватив руками затылок, откинула голову на спинку кресла.

Она думала о том, что уже десять лет замужем, а детей нет. Специалисты, к которым они обращались, утверждали, что со здоровьем у пары порядок. Со здоровьем порядок, а зачатия при предусмотренных природой действиях не происходит; вот тебе и вся наука…

В первые годы замужества Наталья ходила в церковь, отстаивала службы, покупала и жгла дорогие свечи. Молилась. Ездила по святым местам, что находились не слишком далеко от города. Ей посчастливилось даже побывать у матушки-настоятельницы монастыря в М. – маленьком городке с большой религиозной славой. Матушка считалась женщиной святой и суровой, добиться приёма стоило машины дров – монастырь топился от дровяных котелен. Наталья оплатила дрова, матушка смилостивилась. Дала целовать крест и ручку, выслушала и посоветовала признаться во всём мужу. «Бог милостив, – сказала матушка, – толцыте, и отверзется…» Наталья покивала, пообещала признаться, и была благословлена. Но, когда она вернулась домой, решимость растаяла, высох платок, которым она утирала в дороге слёзы. И Наталья ничего не рассказала Ивану.

Через несколько дней после этого она пошла к гадалке.

В отличие от благообразной матушки гадалка была вульгарна и завёрнута в многослойные одежды. Повисев тяжёлым лицом над картами, ткнула в одну пальцем:

– Не будет у тебя с мужем детей. Не дано.

Палец был грубый, корявый, с плоским ногтем. Наталью покоробило обращение на «ты». Сердце ухнуло, и категоричность ответа показалась почти нахальством: за её-то деньги могла б и поласковее отказать!..

Упрямство вскинуло в Наталье норовистую голову.

– А нам говорят, всё нормально, – заметила она не без вызова.

Гадалка презрительно сузила глаза:

– Зачем тогда пришла?

– Ну, знаете ли, – задохнулась Наталья, – могли бы всё же хоть надежду мне оставить!..

Встала, уперев руки в стол, и гневно посмотрела на темноликую сверху. Гадалка и глазом не повела. Качнула подбородком:

– За надеждой-то… по чужим людям не ходят!

Больше Наталья ни к кому не обращалась. Ни к святым, ни к гадалкам-грешницам. Скелет вёл себя тихо, больших проблем не доставлял, и, если бы не подозрение, что именно скелет мешает ей стать матерью, на него вообще можно было бы внимания не обращать.

Но подозрение было. И отмахнуться от него у Натальи не получалось.

Скелет представлял собой не какой-то ужасный или постыдный поступок, а эпизод Натальиной юности, последствиями своими до неузнаваемости изменивший её жизнь. В двадцать лет у Натальи случилась аменорея.[1] До пятнадцати, когда начались месячные, никаких проблем со здоровьем у Натальи не наблюдалось. Она ни разу не была у гинеколога и, чем занимаются такие врачи, представляла смутно. Так что, когда мать привела её к женскому доктору, Наталья пережила минуты стыда, близкого к потрясению. И вот – аменорея…