– О боже… – проговорила она. – Что же он наделал…

Вскоре люди начали расходиться. Подобные зрелища интересовали их мало. Жители Пхукета не из тех, кто останавливается поглядеть на разбившийся автомобиль: они наблюдают подобные сцены слишком часто. Вид пожарища не произвел на них особого впечатления: совсем недавно они видели еще и не такое. Выгоревшее здание снесут, сравняют с землей, и вскоре от «Длинного бара» останется только смутное воспоминание, а на его месте вырастет что-то новое. И вообще, пора заниматься делами: снаряжать детей в школу, ловить рыбу, предлагать туристам прогулки на слонах, массаж ног, кулинарные курсы и поездки на соседние острова. «Длинный бар» полыхал всю ночь, однако на следующее утро жизнь на белой песчаной полосе Най-Янга продолжалась как ни в чем не бывало. Королевская тайская полиция опечатывала дымящиеся руины, огораживая желтой клейкой лентой участок берега от середины дороги до самого моря.

– Где он? – спросила Тесс. – Где он, Том?

– Не знаю. Ударился в бега?

На дороге стояло пять белых с бордовым пикапов Королевской тайской полиции. «Не многовато ли для пожара в пляжном баре?», – подумал я, но потом заметил, что у ног облаченных в коричневую форму полицейских аккуратно уложены в ряд три мешка для трупов.

Один из копов наклонился и застегнул последний мешок на молнию. Прежде чем она закрылась, я успел увидеть то, что осталось от лица. Покойника я не узнал, зато узнал три взятых напрокат «Харлея», которые по-прежнему стояли на дороге, целые и невредимые.

Коп выпрямился и посмотрел на нас. Это был Сомтер. Он не сделал ни малейшего движения в нашу сторону, но я понял, что просто так уехать не смогу. Сначала придется ответить на его вопросы, даже если он сам знает на них ответы. Потом я увидел рядом с ним высокого человека в надвинутой на лицо зеленой бейсболке с золотистым драконьим гребнем.

– Что здесь делает Майлз? – спросил я.

– Наверное, они были гражданами Великобритании – те, в мешках, – ответила Тесс. – Думаю, поэтому он здесь.

Я ясно представлял себе, как все произошло. Напились и заснули прямо на полу. Ник даже их не заметил.

Потом я увидел, как посреди развалин беснуется и плачет Фэррен, и вспомнил, что ни одно заведение на пляже не застраховано. Если огонь или вода забирали принадлежащее тебе, то забирали навсегда.

– Нужно их найти, – сказала Тесс. – Ника и Кай. Нужно их найти прежде, чем найдет кто-нибудь другой.

– А дальше что? Провести контрабандой через границу? Ник же не визу просрочил, не сомнительными сделками с недвижимостью занимался. – Я кивнул на мешки с трупами, которые осторожно укладывали в кузов белого с бордовым пикапа. – Просто так ему это с рук не сойдет.

– Я боюсь не полиции, – ответила Тесс. – Я боюсь Фэррена.

Перед пляжным домиком стоял мотоцикл с морозильной камерой в люльке: Чатри приехал искать сестру. Услышав рев «Роял Энфилда», он появился в дверях, растерянный и оглушенный. Чатри был одет в школьную форму и держал в одной руке рюкзак, который волочился за ним по земле.

Тесс позвала его по имени. Чатри отвернулся, стараясь не расплакаться, и я впервые ясно увидел, что он еще ребенок.

– Она не возвращалась домой, – сказал мальчик.

Тесс обняла его одной рукой, и они вместе пошли между деревьями в сторону мангровых зарослей. Поравнявшись со столиками для пикника, которые остались со времен национального парка, они остановились и долго разговаривали, а потом Тесс вернулась. Одна.

– Чатри отказался ехать с нами, – объявила она. – Он хочет остаться здесь и ждать сестру.

– За него можешь не волноваться, – ответил я, хотя сам не верил в то, что говорил.

Чатри прошел между казуаринами и остановился посреди пустынного белого пляжа Май-Кхао. Он вытащил из рюкзака книгу и швырнул ее в чистую голубую воду. За первой книгой последовала вторая.

Внезапно Чатри окаменел: посреди Андаманского моря возникла гладкая мускулистая трубка. Потом появилась вторая трубка, а потом еще и еще. Вскоре головы слонов прорвали поверхность воды, и животные начали свой торжественный выход на берег.

Мальчик так и застыл с новенькой тетрадкой в руке и во все глаза смотрел, как поднимаются из моря исполинские звери. Их огромные головы кивали, словно подтверждая, что это не сон, а веки с похожими на паутину ресницами смаргивали потоки воды, бегущей по древним мордам в бездонные пасти. Вода летела брызгами с ушей, текла по серым шкурам, капала с тел махаутов, которые сидели на спинах гигантов, держа в руках сверкающие на солнце серебристые крюки.

Но мы смотрели прямо сквозь погонщиков и не замечали ничего, кроме слонов, выходящих из моря.

А потом мы отвернулись и зашагали обратно к мотоциклу, и больше я ничего не видел.


Я шел по дому вслед за девушкой.

Это был традиционный дом в южном стиле, рассчитанный и на жару, и на дождь. Фасад выходил на реку, высокая двускатная крыша, которая по-тайски называется панья, нависала над парадным крыльцом. Внутри было просторно и прохладно. Босые ноги девушки ступали по полу совершенно беззвучно.

– Прошу вас, – сказала она, улыбаясь и отводя взгляд.

Она отличалась от большинства тайских женщин. У всех таек, которых я знал, от Кай до госпожи Ботен, взгляд был ясный и уверенный. Они смотрели собеседнику прямо в глаза, как будто им нечего стыдиться. Эта же девушка держалась смущенно, и вряд ли только потому, что я пришел сюда без приглашения.

Детей в доме не было. Повсюду царила тишина, на полу не валялось никакого хлама, а немногочисленная мебель – массивный журнальный столик на изогнутых ножках, плетеный диван, обитый красным шелком, старинные деревянные статуэтки незнакомых мне богов – стояла ровно, как на выставке. Раздвижные стены сейчас держали открытыми, чтобы в комнаты проникла утренняя прохлада.

Мы нашли Джеймса Майлза на веранде с видом на сад. Завернувшись в белый хлопчатобумажный халат, он сидел за маленьким столиком, накрытым на двоих, и читал утренний выпуск «Таймс», вернее, присланную по факсу копию. Я впервые видел его без обычной зеленой бейсболки, которая лежала тут же, рядом с худой серой кошкой. Майлз оказался совершенно лысым.

– Ваш друг, – объявила девушка, улыбаясь в пространство.

Я поблагодарил ее за любезность и вдруг понял, что в ней не так. На шее у девушки было адамово яблоко.

– Том, – произнес Джеймс Майлз, слишком хорошо воспитанный, чтобы проявить удивление или неудовольствие.

Одним плавным движением он поднялся на ноги, пожал мне руку и надел бейсболку с драконьим гребнем, потом поправил халат, и я с удивлением заметил, что для своего возраста он прекрасно сохранился. Если когда-то Майлз и пил в Бангкоке запоями, по нему этого было не видно. Он пересадил серую кошку на другое место, и та недовольно пискнула.

Майлз потягивал тот же имбирный напиток, что массажистки с Най-Янга. Предложил и мне. Вообще Майлз безупречно играл роль радушного хозяина: можно подумать, он меня ждал.

– Красивый дом, – заметил я.

– Спасибо. Мы живем здесь уже несколько лет.

Он замолчал, словно раздумывая, стоит ли назвать мне имя девушки с адамовым яблоком. Наконец решил, что не стоит, и добавил:

– Мы здесь очень счастливы.

Он вздохнул и обвел глазами сад. Сад был необычный: ничто в нем не росло в почве – только в горшках. На выложенной плиткой и окруженной высокой стеной площадке стояли терракотовые кашпо с фиолетовыми цветами и краснолистыми растениями, а рядом – огромные кувшины с нарисованными драконами – онг мангкорн, как называют их тайцы, – в которых росло все, от чего-то похожего на водяные лилии до карликовых деревьев с шипастыми стволами.

– Мой сосед господин Ботен говорит, что любовь тайцев к таким садам связана с философией буддизма, – начал я, потягивая имбирный напиток. – Растения, посаженные в почву, кажутся чем-то постоянным. Растения в горшках напоминают нам, что в конце концов все проходит.

– Ваш сосед прав, – улыбнулся Майлз. – Хотя у этой любви есть и практическая сторона: при переезде растение в горшке можно забрать с собой.

Тема эта его явно захватила.

– И еще все тайцы одержимы чистотой и порядком. У них даже есть специальное понятие – риаб-рой.

Майлз отпил из стакана, не глядя на меня, и на секунду маска соскользнула с его лица.

– Вы понимаете, что не должны были сюда приходить, не так ли?

– Я не знал, куда еще мне идти, – искренне ответил я.

Майлз покачал головой:

– Я ничем не могу вам помочь. У вашего друга крупные неприятности – сами знаете.

– Я пришел, потому что меня попросила Тесс, моя жена. Знаю, обо мне вы не слишком высокого мнения, и я вас не виню. Но ее вы, кажется, уважаете.

Какое-то время он молчал. Издалека до нас долетало жужжание маленьких мотоциклов и скутеров – обычный на острове звук. Наконец Майлз потянул за краешек своей бейсболки и покачал головой с видом, не допускающим возражений.

– Вам придется уйти, – объявил он вежливо, но твердо. – Я очень занят.

– Окажите мне одну услугу, – попросил я. – Пожалуйста.

– Я не могу ничего для вас сделать.

– Вы пишете путеводители. Хорошо знаете Пхукет. У вас есть связи.

– Да, – кивнул он. – Я пишу путеводители.

– Я прошу только, чтобы вы помогли мне найти одного человека.

– Хорошо, – согласился Майлз. – Но ваш друг должен немедленно сдаться полиции. Иначе он сделает себе только хуже.

– Я ищу не Ника, а его жену.

– Как ее зовут?

Секунду я просто смотрел на него, а потом ответил:

– Линдси. Ее зовут Линдси.

Проходя через дом, я увидел, как девушка скользит в приглушенном свете со стопкой свежего постельного белья в руках, бесшумно ступая по темно-золотистому деревянному полу.


В полуденном зное я шел мимо больших домов, которые построили более века тому назад китайцы, разбогатевшие на торговле оловом и каучуком.

Кроме меня, на улице никого не было. И туристы, и сами тайцы, если у них нет китайских кровей, редко посещают старый китайский квартал Пхукет-тауна, так что в тот день он принадлежал мне одному. В липнущей к телу футболке я шел по улицам Тханон-Тхаланг, Тханон-Дибук и Тханон-Романи мимо особняков с закрытыми ставнями, которые, казалось, спали за черными кованными оградами. Кремовые, желтые, голубые, дома так хорошо сохранились, что большинство выглядело новыми. Я смотрел на них, и мне чудилось, будто на балконы вот-вот выйдут построившие их суровые предприимчивые китайцы.