‐ А все‐таки вы объяснили бы, почему не вы первый сигнализировали в крайком, а

крайком пришел к вам с сигналом?

Лида в изнеможении прикрыла глаза. Она понимала, что Хитаров не мог выступить

по‐другому, хотя у него не больше фактов о преступлениях редактора, чем у нее. Вот и ей

бы надо выступить, к этому обязывает ее положение в редакции, но она не может

выступать так, как Сенк и Ворюгин, и даже как Хитаров.

Представитель крайкома еще раз оглядел всех и спросил:

‐ Кто еще желает высказаться?

Он остановил свой поощряющий взгляд на Лиде. Она собрала все свое мужество и

отрицательно покачала головой.

После собрания, когда все тенями разбрелись по коридору и поодиночке пропадали

в дверях, Хитаров прошел мимо Лиды чужой и замкнутый. Она догнала его, готовя слова

утешения. Но он, не сбавляя шага, сказал:

‐ Черт его знает, какие теперь выводы сделают обо мне. Давай‐ка на время

раздружимся. И не верь, прошу, если когда‐нибудь услышишь что я враг народа.

Боже, и с Хитаровым замутилась прозрачная ясность отношений! Кто, кто же

виновник этого?

Лида была рада, что на днях уедет в отпуск, и, может быть, за это время уляжется

муть, развеять которую она бессильна.

В тот день, когда она вместе с Элей садилась в поезд, оставив дома Васю, собирающегося в пионерский лагерь, все газеты кричали огромными буквами о новом

беспримерном подвиге советских людей. Чкалов, Байдуков и Беляков на самолете АНТ‐25

из Москвы совершили через Северный полюс беспосадочный полет в США и

приземлились в Ванкувер Баракс. И надменная Америка, признавшая СССР только четыре

года назад, сняла перед ними шляпы. Такого полета еще не знала Земля. Таким полетом

особо гордились новосибирцы; ведь Георгий Байдуков их земляк, его родители живут в

Кировском районе, на Первой Широкой улице, 80.

III

Утоптанная тропинка вдоль крутого Обского берега исполосована прямыми тенями

сосновых стволов, будто на ней отпечатался палисадник. Заельцовский бор здесь обжит, исхожен, у подножия старых сосен ‐ только трава да желтые венчики и фиолетовые

колокольца простеньких лесных цветов; и лишь в глубине топорщится мягкими иголками

молоднячок, поукромней схоронившийся от людей.

Вася едва перебирает педалями, рулем сохраняя равновесие, чтобы не очень

перегонять отца и тетю Розу, идущих пешком. Но когда опять вспыхивает в памяти

утренние происшествие в лагере, тогда он мчится во всю силу ‐ ровные полосы света и

тени рябят под колесом, и кажется, что велосипед скачет по лежачему штакетнику и его

будто даже потрясывает.

Вытрясши муторное воспоминание, Вася причаливает к сосне, ощущая ладонью

упругую, шероховатую кору, и поджидает взрослых. Стволы неподвижны, а в вышине

шумят разлапистые вершины с тяжелою зеленью хвои. Ветки на кронах с силою ходят

вразнобой, всей своей массой трутся о высокое небо и шуршат, затихая и усиливаясь.

Крутой берег здесь разломался, весенние потоки промыли в податливой глине

пологую лощину, она замусорена. поросла густо‐зеленой крапивой. На склоне ее, поближе к реке, притулился летний рыбачий домик, сколоченный из неопрятных досок,

на которых сохранились клейма от ящиков; он покрыт ржавым жестяным листом и весь

похож на грязный нарост на чистом теле природы,

Далеко внизу распластались тяжелые воды Оби, такие рябые и серые, будто нету над

ними голубого неба.

Как хорошо начинался этот воскресный денек! Вася встал за пять минут до подъема и

успел еще, в одиночестве услышать вольготный шум сосен. Этот шум вскоре победно

заглушился трубным голосом горнов ‐ и пошла кутерьма разноцветных маек! И третий

слой звуков… звонкий гомон ребят ‐ накрыл и горны, и сосны. Хорошо хоть, что все

произошло до того, как понаехали родители. Ох, и подвело дурацкое пристрастие к

логическому мышлению. Надо же было вчера, стоя на линейке как обычно позади Гоши и

слушая, как ему рапортуют председатели советов отрядов, додуматься до того, что это

нелогично! Если ведет линейку старший вожатый‚ то ему должны рапортовать отрядные

вожатые. Но они обычно кучкой скучают в сторонке. А уж если рапортуют председатели

советов отрядов, то принимать их рапорты должен председатель совета лагеря. Так

решил Вася.

‐ Оно, верно, пожалуй,‐ согласился Гоша ‐А ты сдаешь общий рапорт мне. Завтра

попробуем.

И вот попробовали. У Васиного плеча колыхался еще не поднятый флаг. Отряды

прямыми линиями с трех сторон замкнули площадку ‐ белые блузы с красными

галстуками, одинаково загорелые лица‚ ‐ только волосы были разного цвета и у каждого

по‐своему растеребливались ветерком.

Вася один стоял на середине четвертой стороны прямоугольника, в такой же белой

блузе, такой же загорелый ‐ но один, ‐ перед лицом замершего строя. Он был напряжен, он хотел усилить эту красоту, когда будет салютовать рапортующим и кадого проводит

девизом:

‐ Будь готов!

От бокового строя отделился председатель совета первого отряда Борис Сахно. Он

широко шагал, суетливо работая локтями; на середине площадки помешкал, поворачиваясь к Васе под прямым углом, и так далеко выкинул ногу, что присел на другой

ноге. В строю кто‐то фыркнул.

Сузившимся взглядом Вася внушал Борьке, чтоб тот, не нарушал красоты. Борька

остановился в двух шагах, чмокнул пятками спортсменок и отдал салют. Его голубые глаза

выставились не мигая, а ресницы у него были длинные и задирались кверху; как у

девчонки. Вася отметил это, отвлекаясь от зарождающейся тревоги Борька долго молчал

и вдруг фыркнул, обдав слюною Васино лицо, потом повернулся задом, опять далеко выи

бросил ногу и отправился в строй, суетливо работая локтями. Вася не шевельнулся, не

вытер лица, только побледнел и сказал вслед с иронией:

‐ Так, первый отряд, значит, отрапортовал?

Н всего ужаснее была эта жалкая ирония. Почему он не крикнул «Отставить!», почему не прогнал Борьку еще раз по площадке? Почему так постыдно улыбнулся?

Линейка продолжалась благополучно, шестиклассники и пятиклассники рапортовали

с полным уважением к председателю совета лагеря. Но жалкая усмешка до сих пор

горела на губах, как Вася ни смыкал их и ни кривил. Она словно прилипла, словно в

любом положении губы продолжали растерянно улыбаться на виду у всех...

Он опять помчался на велосипеде вдоль высокого берега над Обью прочь от хибары

в крапиве, собранной из отбросов.

Между соснами засветлел свежеобструганный легкий заборчик ‐ он протянулся из

глубины леса и оборвался вместе с обрывом. На тропинке был оставлен узкий проход, посередине которого торчал кол, чтобы ни машина, ни лошадь не проникли за

огороженное пространство. Нужно было искусство, чтобы впритирочку проехать в щель; Вася точно проделал это, ощущая на спине наблюдающие взгляды взрослых.

Тропинка сменилась дорожкой, посыпанной красным песком. И тут всюду стояли

сосны, но между ними разрослась акация и сирень. Над плотного зеленою грядой

поднимался второй этаж светло‐желтого дома. Это был санаторий крайисполкома.

Дом был развернут фасадом к реке, и от заборчика виднелась только боковая стена в

два окна. Над темной, тугой листвою сирени, над мелкими кудряшками акации она

вздымалась, как башня. За ближайшим к реке окном была отцовская комната, в которой

он жил по воскресеньям. Солнце стояло на юге, и стекла тепло переливались светлыми

неясными полукружиями.

Поджидая отца с тетей Розой, Вася слез с велосипеда и приклонил его к скамейке

возле клумбы, расписанной цветными узорами, словно торт кремом. Тут уже был не лес, такую природу можно найти и в городе.

По другую сторону главной аллеи, ведущей мимо клумбы в глубь зарослей, играли в

крокет Лев Кузнецов и Соня Шмидт. Так неторопливо и ‐ одиноко играли. Вася крикнул

им, и Левка поднял полированный молоток, а Соня помахала рукой.

Тихо тут было, не то, что в лагере, где сами неприятности оттого, что кипит жизнь, в

которой бывает всякое

‐ Что дальше делать будем? ‐ скучно спросила тетя Роза.

Под сдвинувшимися лямками ее сарафана на смуглых плечах виднелись полоски

незагорелого тела. Она все таки была непропорционально сложена: плечи полные а руки

ниже локтей худые, резкие. Папа возле нее стоял стройный, ладный, в украинской белой

рубахе расшитой по отложному вороту и по середине груди.

‐ Может, я в биллиардик погоняю? А? ‐ заискивающе спросил он, будто мальчишка

отпрашивался у родительницы.

‐ Пожалуйста! ‐ дернула плечами Роза и пошла к дому.

‐ Подожди, ‐ сказал папа. ‐ Я же так‚ согласовать хочу. Можно и не биллиард. Ты, Вася, за что стоишь?

Единственное, что привлекало тут‚ конечно, биллиард. Но разве сыграешь в

воскресенье, да еще когда взрослые малознакомые, не то, что на Басандайке.

‐ Я поеду! ‐ сказал Вася.‐ Сейчас ребята на речку пошли.

Этим летом Вася жил независимо. Он отказался и от поездки с матерью, и от

отцовского санатория. Мама с Элькой уехали на тот, а Вася остался сам по себе. Он еще

целиком зависел от родителей и должен был всякий раз выпрашивать даже пятнадцать

копеек на кино. Но внутренне он уже не нуждался в них, не тосковал, как прежде, если не

видел их в урочный час. Уже вовсю шел в душе необратимый процесс самоопределения.

‐ Привет, ‐ сказал Вася, ставя ногу на педаль.

‐ Приветик, ‐ отозвался папа.

Пронырнув мимо кола, Вася оглянулся и увидел отца в проеме между садовыми