навстречу и, склонив набок голову, оглядел сына. Вася насторожился, заранее

огорчаясь от отцовской насмешки.

‐ Это… что? ‐ спросил папа.

‐ Новая форма для пионеров!

Вася не хотел рапортовать, но как‐то сама форма, и то что стоял навытяжку породили

такой тон.

‐ Для всех пионеров? Что‐то я не слыхал о таком решении. Наверное, горком

комсомола намудрил.

‐ Не знаю, всем пионерам продают.

‐ А деньги у всех есть на такое добро?

‐ Почти у всех.

‐ Вот‐вот! В вашей школе, где начальство собралось, и то ‐ почти. А в других школах?

А на окраинах? Ох, идиотство же, ей‐богу! Вырядили детей, как бойскаутов ‐ в расчете на

богатых родителей!

Вася спросил угрюмо:

‐ Отменишь?

Пана ответил таким бодрым, обнадеживающим голосом, будто только подобное

решение и могло утешить Васю:

‐ Отменим, отменим! Не пойдет такое дело!

Гоша равнодушно воспринял это известие.

‐ Крайкому виднее,‐ сказал он.

‐ Форму вскоре отменили и старший пионервожатый опять более или менее

сравнялся во внешнем виде со своими пионерами. Юнгштурмовку Вася надевал, когда

отправлялся играть во двор, в короткие брюки совсем забросил.

На первый в новом году сбор дружины пришел шеф из НКВД и рассказал пионерам о

докладе Сталина, который назывался длинно, но вполне понятно: «О недостатках

партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и других двурушников». Когда

Сталин выступал, то немедленно все выполнялось по его слову. Так отродясь было на

Васином веку.

Меры ликвидации начались с ареста председателя крайисполкома Грядинского.

Вася видел его несколько раз, всегда рядом с Эйхе: он был толстый, как Трусовецкий, и

носил расшитые косоворотки.

Ребята раздобывали у смятенных родителей обрывки сведений и стаскивали их в

кучу во двор. Они коллективно закончили следствие чуть ли не раньше следственных

органов. Во всяком случае, в «Советской Сибири» подробностей не появилось, кроме

слов: «Заклятый враг народа». А ребята знали, что Грядинский был в командировке в

Кемерово, заезжал к Дробнису и провел с ним наедине несколько часов. Шофер, который

возил председателя крайисполкома донес об этом в НКВД.

Вот она какая тянулась цепочка ‐ Пятаков был связан с Зиновьевым, Дробнис был

связан с Пятаковым, Грядинский был связан с Дробнисом! Но многие были связаны

Грядинским, и цепочка не могла на нем кончиться.

Однажды утром Вася и Элька, как всегда спустились во двор, чтобы встретиться с

Борькой Сахно и вместе идти в школу.

Небо было голубым и теплым, но в затененном домами дворе, как в колодце, стоял

холод; грязь, уже расплывающаяся днем, застыла колдобинами, и под ногами позванивал

битый ледок из луж, промерзших за ночь.

Борьки еще не было, и Москалевы от нечего летать разглядывали ломовую лошадь с

телегой стоящую у второго подъезда. Ее хозяин, узкоглазый алтаец, не двигаясь, равнодушно стоял рядом, опустив к сапогу плетку, надетую ремешком на запястье.

‐ Вдруг Вася увидел, как в дверь спиною протиснулся Эркемен Усургашев и следом ‐

его брат Николай. Они вытащили какой‐то ящик и взвалили его на телегу, к узлам и

чемоданам. Эркемен отчужденно взглянул поверх Васиной головы, будто не узнал

приятеля, и братья опять пошли в подъезд, молча посторонившись перед выскочившим

Борькой.

‐ Что это они? ‐ живо спросил Борька, оглядываясь на хлопнувшую дверь.

Вася пожал плечами, хозяин телеги нехотя открыл рот:

‐ Карыма ночью сажали. Домой едут ‐ Ойротия.

Эркемен с Николаем вывели под руки мать, ее коричневое морщинистое лицо было

неподвижно, рот сжат, и из немигающих, вырезанных в тугой коже глаз стекали слезы.

Она села на телегу, братья вместе с возчиком двинулись рядом.

‐ Пока, ‐ тихо сказал Вася.

‐ Эркемен оглянулся, его индейская физиономия дрогнула, он разжал челюсти:

‐ Пока.

‐ Пойдем, ‐ испуганно прошептала Эля, дергая Васю за рукав.‐ Опоздаем.

Телега, мягко громыхая по застывшей грязи двора, втянулась в узкий туннель. Ребята

шли за ней, пока она не повернула на Красный проспект, к вокзалу, а они втроем пошли

по Коммунистической, мимо темно‐серого здания, куда отвезли ночью маленького, кривоногого Усургашева.

Через несколько дней Вася прочитал в «Советской Сибири»: «Японо‐фашистский

шпион Усургашев хотел надеть на трудящихся Ойротии ярмо байско‐зайсанской

эксплуатации»

‐ Знаешь, что Усургашев арестован? ‐ спросил он у отца.

Тот цыкнул губами и ответил так коротко, как никогда не отвечал:

‐ Да

‐ Он тоже, что ли, оппозиционером быт?

‐ Никогда не был.

‐ Теперь врагами стали не только оппозиционеры?

Папа сухо сказал:

‐ У нас враги ‐ фашисты.

II

Лида шла из театра вместе с Хитаровыми, и перед глазами ее еще отпечатывались

сцены в бараке и в Беломорской тайге, еще стоял в ушах то ядовито‐вежливый, то

истерически пронзительный голос Кости ‐ капитана.

С семейством Хитаровых Лида сдружилась и полюбила бывать у них. Она не

отягощала хозяев, и они не угнетали ее показной суетливостью. Если они пили чай, то

ставилась на стол лишняя чашка, только и всего. Если Петр Ильич читал газеты, то и

разговор завязывался о последних новостях. А новостей было много, это было щедрое на

новости

время. В декабре на Чрезвычайном 8 Всесоюзном съезде Советов Сталин

провозгласил, как всемирно‐исторический факт, завершение первой фазы социализма.

Давно

ли грозное слово «прорыв» господствовало на страницах газет? Прорыв в Кузбассе…

Прорыв на Сибкомбайне... Прорыв на транспорте... Конечно, действовали и вредители, но

больше было неумения, безграмотности, расхлябанности. И вот теперь вместе с могучей

индустрией выросли опытные кадры, кадры стахановцев, научившихся трудиться по‐

социалистически.

Давно ли построен Беломорканал? А полтора месяца назад заполнен водой на всем

своем протяжении новый канал ‐ Москва ‐ Волга. Давно ли взлетел в небо стратостат

«СССР»? А теперь уже не на воздушном шаре на советском военном самолете Владимир

Коккинаки побил мировой рекорд высоты, поднявшись в небо на 14,5 километра. И

мальчишки во дворе, в том числе и Вася, распевают неизвестно откуда взявшуюся

песенку:

Если надо, Коккинаки

Долетит до Нагасаки

И покажет он Араки.

Где и как зимуют раки.

А несколько дней назад экспедиция во главе с Отто Юльевичем Шмидтом на

самолете, пилотируемом Героем Советского Союза Михаилом Водопьяновым, достигла

Северного полюса. Там начала действовать дрейфующая станция «Северный полюс‐1», и

имена Папаиина, Ширшова‚ Федорова, Кренкеля в тот же миг стали известны всему миру.

Если бы Лида писала публицистическую статью, то она непременно употребила бы

такой образ: индустриально‐колхозная основа социализма ‐ это взлетное поле, с которого

взмывают один за другим к всемирным подвигам Герои Советского Союза.

Хитаров, подбирая потактичней слова, говорил, что, кажется, где‐то этот образ уже

промелькнул,‐ и тут же добавлял, что это очень точный образ и он только еще рождается

в прессе.

Иногда Лида отнекивалась от приглашения, опасаясь быть в тягость, и чувствовала, что Хитаровым неприятен ее отказ.

С Надеждой Ивановной потому было приятно, что она не навязывалась, как многие

другие женщины, поскорее в подружки, не выкладывала тайны своей души в обмен

на чужую душу. Хитаровы, к тому же, были завзятыми театралами, что совсем

сблизило Лиду с ними. Вот уже четвертый сезон работал в Новосибирске отличный театр

«Красный

факел». Это название он получил не здесь, он привез его из Одессы, где зародился

еще в гражданскую войну, и тем удивительнее было, как это название подходит

Новосибирску, как ассоциируется оно с тем факелом, который трагическая рука вознесла

возле дома Ленина.

Театр гордился, что у него есть артист Иловайский. Лида любила видеть на сцене его

взметнувшуюся ввысь фигуру и высокие приподнятые плечи, как сложенные крылья у

орла. Он играл Гамлета, и Лида, конечно, сравнивала его с Качаловым, и все же не могла

так прямо сказать себе: «Далеко ему до Василия Ивановича». Просто это был другой

Гамлет, не юноша, а мужчина, и не столько он был раздираем сомнениями

справедливости своей мести, сколько мучительно обдумывал каждый свой шаг на пути к

ней. Тот юный, мятущийся Гамлет был ей несравненно ближе. И вообще, Качалов ‐ это

совсем другое. Лиде казалось, что он всю свою жизнь, роль за ролью, обнажает перед

людьми собственную душу, не оставив ничего потаенного. И нечего было скрывать перед

людьми в этой богатой и сложной, и гармоничной душе. Наверное, такие души и учат

исподволь человечество прозрачной ясности отношений, о которой мечтал Маркс.

Символ веры ее: прозрачная ясность отношений! Может быть, она возненавидела

Москалева только за то, что он надругался над ее символом веры. Может быть, она

потянулась к Хитаровым потому, что увидела в их семье прозрачную ясность...

‐ Тебе, Лидия Андреевна,‐ спросил Хитров,‐ «Аристократы» не напомнили чем‐то «На