университета Щетинин, каждому пожал руку редактор городской газеты «Красное знамя»

Дроботов.

Когда Иван бродил по пустым складам, он чувствовал злую беспомощность перед

головотяпом из гортопа. Страшно было подумать, как мог подвести город этот

незнакомый, чужой человек, находящийся со всеми потрохами во власти Ивана, но не

связанный с ним на одной паутинкой от сердца к сердцу. И сейчас, видя рядом старого

приятеля Трусовецкого, встречая Байкова и других членов бюро ‐ самых близких

товарищей, посланных партийной судьбой, он испытывал тихое счастье облегчения.

‐ Давай, Остапыч, информируй, ‐ сказал он и. хотя слышал уже информацию, опять

под конец возмутился, будто узнал внове:

‐ Черт‐те что, товарищи! Страна, как паровой котел на пределе, дрожит от

перенапряжения, а у нас тишь да гладь, да божья благодать. Товарищ Сталин разгоняет

такие темпы, аж дух захватывает, а мы заводы останавливаем.

‐ Партия разгоняет темпы,‐ негромко поправил Байков.

‐ Ну‚ догматик, ‐ усмехнулся Иван конечно партия. Партия дала по шапке Рыкову, партия требует темпов и темпов. Мы то с Трусовецким знаем, сами на шестнадцатой

конференции утверждали пятилетку. Но кто главный исполнитель воли партии? Сталин.

Вот он сверху беспощадно и раскручивает мотор.

‐ А слыхали, какую частушку контрики пустили? ‐ опросил Подольский: Калина‐малина.

Шесть условий Сталина,

Восемнадцать Рыкова, Сто Петра Великого.

‐ Дурница какая‐то, пробормотал Георгий Остапович.

‐ Антисоветская дурница‚ ‐ уточнил Иван‚ ‐ Враг работает, будьте здоровы!

Бальцер сказал:

‐ Вернемся к топливу.‐ И стал читать предложения. ‐ Создать чрезвычайную тройку по

топливу: Москалев, Трусовецкий, Подольский. Возложить на Трусовецкого мобилизацию

гужевого транспорта, а сегодня ночью ‐ вывозку из бань, вузов и жилых домов дров и угля

на завод «Красное утро». Поручить Подольскому проверить по своей линии весь аппарат

гортопа и отправить на лесоучастки принудчиков, получивших по пятнадцать суток

принудработ. Щетинину со всех вузов и втузов отправить на дровозаготовки триста

студентов, по возвращении создать им льготные условия для сдачи сессии. Обязать

Дроботова бить тревогу в газете. Байкову обеспечить агитаторами бригады, отправляющиеся в лес. За Москалевым ‐ общее руководство и связь с начальником

Томской дороги по вопросу о задержке угля.

Байков поднял руку с трубкой:

‐ Есть добавления. Байкову выехать на лесоучастки, Бальцеру ‐ на станцию Тайга.

Сдается мне, что наш уголек свистит по магистрали, не заезжая в аппендицит.‐ И добавил:

‐ А то неловко нам перед товарищами: мне работы на три часа дали, а Бальцера совсем

обидели. Пфр‐пфр‐пфр!

‐ Ну‐ну, проветрись на морозе! ‐ согласился Иван. Бальцера намечалось в горкоме

придержать для текущих дел. К тому же, в Кузбассе прорыв ‐ на уголек надежда плохая.

Ну, да ладно, испытать все надо. Принято? Принято.

После бюро осталась чрезвычайная тройка.

Москалев составлял разнарядку на людей и гужевой транспорт, чтобы утром все это

двинуть из города. Трусовецкий и Подольский по очереди наседали на телефон, и

Москалев чувствовал по их тону, что дело начинает раскручиваться. Где‐то уже запрягали

сани, где‐то открывали полупустые склады, где‐то милиционеры выводили принудчиков, ничего не понимающих спросонья.

Добродушно‐медлительный голос Георгия Остаповича сменялся звенящим режущим

ухо голосом Подольского:

‐ ДПЗ на провод…УТК на провод… Дежурного оперативника в кабинет к Москалеву.

Подольский был резкий, лихой, красивый. Его матово белое лицо оттенялось жгучей

чернотой изящных усиков и вьющихся волос, косой падавших на лоб. Правый глаз у него

кажется был поврежден – он видел, но всегда был прищурен, будто нацеливался в

каждого, на кого смотрел.

‐ Зачем ко мне оперативника‐то вызвал? ‐ спросил Иван с улыбкой, радуясь, этому

четкому и напористому человеку.

Подольский сказал Трусовецкому:

‐ Видал? Хочет, чтоб я по телефону приказывал о вашем гортопе!

Когда товарищи отзвонились, Москалев вызвал гараж и велел сторожу поднимать

Мишу. Пока подъехал «Бьюик», успели встретиться с оперативником и пошутить над

Подольским, который, после разговора при всех, пошел еще провожать своего

подчиненного.

Вышли на ночную улицу, и мороз зазнобил утомленные тела. ‐ Вот это да‐а! ‐ сказал

Иван, ‐ А мы людей подняли из‐за этих проклятых саботажников. На площади, лежащей

за горкомом, расплывался темный массив Управления Томской дороги, только три окна

там светились.

‐ Это где свет? ‐ воскликнул Москалев. ‐ Это у начальника дороги. Заедем!

Пока автомобиль проезжал вдоль площади, Иван говорил поглядывая на сжавшуюся

за рулем фигурку:

‐ Ты извини, Миша, что спать не идем.

‐ Не беспокойтесь, Иван Осипович.

‐ Как это не беспокойтесь? Ты уж бери себе режим секретаря горкома. Спать – так

обоим, а кататься ‐ так тоже вместе.

‐ Хорошо.

После разговора с начальником дороги, мрачные залезли в машину. Судорожно

зевнув и сладко чмокнув губами, Трусовецкий проговорил:

‐ От, ты ж скажи, бюрократ. У него, видишь, Кузбасс, Новосибирск. А на Томск и не

глядит.

‐ В «Сибири» писали,‐ сказал Подольский,‐ Наш край, награжденный орденом

Ленина, не может терпеть на своей территории дорогу с орденом черепахи. Так и похоже

– черепаха, сукин сын!

‐ Да, срочно Бальцера в Тайгу,‐ отозвался Иван с переднего сиденья.‐ И телеграмму в

крайком. Пусть сами разделываются с такой фигурой.

Настроение у всех поправилось, когда на заводском дворе «Красного утра» увидели

сутолоку. В плавающих блестках изморози горели все лампочки на столбах и у входов

цехи, в их жидком свете двигались сани и закутанные фигуры людей.

Директор завода, с опущенными ушами треуха и с поднятым воротником

полушубка, зажав под мышкой рукавицы, тряс Москалеву руку и повторял:

‐ Спасибо, спасибо, товарищ Москалев.

‐ Им, им спасибо, ‐ тыкал Иван большим пальцем за плечо в сторону товарищей. –

Это они организовали. Да возчикам скажите – внеурочный час работают. И

милиционерам – ишь как подпрыгивают на морозе! Да и этим самым друзьям, которых

привели милиционеры. Тоже не спят из‐за вашей оппортунистической ставки на самотек.

На обратном пути завезли домой Подольского, снова проехали по площади.

Управление стояло совсем темным, и Москалев сказал:

‐ Ушел дрыхнуть.

У себя во дворе, выйдя из авто, помедлили, потоптались на скрипучем снегу, зная, что теперь в любую секунду могут нырнуть в тепло, поглядели, как «Бьюик», нащупывал

фарами забор и стену, въезжает в гараж, и разошлись по квартирам. Трусовецкий

занимал весь первый этаж особняка. Москалев – второй. У каждого был отдельный

подъезд

Иван запер за собой наружную дверь и стал подниматься по освещенной лестнице.

Он устало шагал по ступеням, мимо ящиков и банок с продуктами, выставленными на

холод.

После меловской избы, после воронежского общежития Дома Советов, после

новосибирской двухкомнатной квартиренки ‐половина особняка, где даже мраморная

лестница принадлежит только тебе… Это как Роза сказала, когда первый разобегала

обширные комнаты:

‐ Вот теперь видно, что действительно руководитель! А то был так себе мужичок ‐

низовой партработник, угнетенный политической женой.

‐ Не егози, ‐ добродушно попросил он тогда, а про себя подумал, что, кажется, достоинство руководителя маленько зависит и от быта. Впервые в жизни подумал, при

бывшей‐то жене таких мыслей и в помине не было.

Он отпер дверь в прихожую и погасил свет на лестнице. Как ни тихо он старался

войти, но из‐за кухни выглянуло заспанное лицо домработницы Поли:

‐ Ужинать будете?

‐ Спи, спи,‐ зашептал он, махая руками. – Скоро завтракать надо.

Войдя в темную спальню, пахнущую теплом и духами, он ничего не увидел и не

услышал, но почувствовал, что Роза здесь.

Иван залез под широкое одеяло, накрывающие сдвинутые постели. Руки еще не

согрелись, и он не решился коснуться Розы. Она сама подобралась под бок и спросонья

сказала:

‐ Холодный.

Иван улыбнулся, ленясь ответить, и заснул – как провалился.

В самый разгар топливной кампании , когда Москалев ежеутренне объезжал склады, радуясь их наполнению, хотя и не очень бурному,‐ пришли из крайкома две депеши: одна

фельдсвязью, другая простым телеграфом.

Одна с сердитой иронией, за которой так и чувствовался стиль Роберта Индриковича, разъясняла, что начальник дороги стоит на учете в городской парторганизации , и

непонятно, почему горком не руководит коммунистами управления Томской. В другой

сообщалось, что в Томск выезжает известный писатель Эренбург.

Иван послал Мишу за Байковым на лесоучасток в тридцати километрах от города и

позвонил в университетскую библиотеку, чтобы прислали книги Эренбурга.

Имя это он слышал еще от бывшей жены, а почитать не удосужился.

Ох, как не вовремя является писатель! Но телеграмма‐то из крайкома. И вообще , партия с писателями общается вежливо.