бежать от нее, ведь над ним висит угроза неопубликованной статьи, ему тоже хочется

отдохнуть душой, утомленной семейным разладом.

Кто их знает, что это за женщины (правда, их физиономии изредка мелькают на

разных совещаниях)! Может быть, они без семьи, может быть, они и ловят таких, кто

устал с принципиальными женами?.. Лида чувствовала, что ревнует Ивана, унизительно и

мелко ревнует...

Она уж и не помнит, как закончила тот обед.

Гордость не позволила спросить мужа об этих женщинах и упрекнуть за то, что не

взглянул на нее. А сам Иван ничего не сказал, будто, действительно, не видел жену в

столовой. И это лишь усилило подозрения. С тех пор, когда они бывают близки, ей все

кажется, что не по ней соскучился муж, а только по ее телу, может быть вообще по телу ‐

женщины, и вовсе не обязательно, что этой женщиной оказалась жена.

Лида читала у Маркса, что между людьми коммунистического общества будет

прозрачная ясность отношений. Эти слова были для нее как символ веры: прозрачная

ясность отношений! А если ее нет, если все мутно и неверно, то мельчают и уродуются

чувства, и место любви занимает ревность. Должно быть, ревность‐это и есть

изуродованная замутненностью отношений любовь. Разве она думала когда, что унизится

до таких некрасивых и мелких страданий!..

...Все это случилось месяца полтора назад. А позавчера, когда наконец‐то сдали

статью в набор для сегодняшнего номера, она убедилась, что напрасны были и та ужасная

ночь, и ее принципиальность перед мужем, и унижение ревности. Иван все равно

победил, сам не зная об этом до сегодняшнего утра, пока не прочитал газету.

Ведь позавчера редактор, поморщившись‚ вычеркнул концовку, в которой Лида

критиковала Москалева.

Это называется принципиальностью? ‐ спросила Лида, глядя на синие кресты от

редакторского карандаша. ‐ Сталин в своей статье, невзирая на чины, бьет по всем

перегибщикам.

Лицо редактора осталось неподвижным, он только поднял тяжелые, набрякшие

веки, помолчал и снова опустил их, глядя на перечеркнутые листки.

‐ Когда Сталин прошлой зимой был у нас в Сибири, он поснимал уйму секретарей, председателей и прокуроров за медлительность в карательных мерах. Многих из них

тотчас поарестовывали. Знаете вы об этом?

‐ Слышала мельком, но думала ‐ преувеличивают.

Редактор сказал чуть грустно, с упреком:

‐ Мне довелось в двух районах на Алтае сопровождать Сталина.

Лида чувствовала себя пришибленной... Вот и кончился ее спор с мужем. А так‐то

легко быть победителем, Иван, так не прибавится к тебе уважения...

‐ Но... как это... совместить с его статьей? ‐ спросила Лида. ‐ Не знаю.

С тех пор Лида все думает, все пытается оправдать разлад у вождя между словом и

делом, но только и вытекала из этого разлада невероятная дилемма: или Сталин

публичным гуманным жестом прикрывает жестокость своей политики, или он искренне

требует от других соблюдения законности, считая, что для него‐то законы не писаны.

Такого еще не было в партии, такое невозможно было при Ленине...

...Вот он, победитель, позади охорашивается перед зеркалом. Он спозаранку

побрился, вычистил сапоги, Елена Ивановна подшила ему свежий подворотничок к

гимнастерке. Словно собирается не на службу, а на свидание

Звякнул флакон, запахло духами.

‐ Оставь в покое мои духи, ‐ сказала Лида, страдая от мелочности собственных

подозрений.

‐ Я чуток,‐ попросил Иван. ‐ Поеду на съезд ‐ опять привезу.

‐ Не уверена, что они будут предназначены мне.

После короткой паузы Иван спросил:

‐ А кому же?

Эту паузу Лида еле переждала и лишь тогда обернулась. Иван пригнулся к зеркалу, которое было прислонено к стене, а снизу упиралось в гвоздики, вбитые в туалетный

столик. Лида увидела вблизи упрямый затылок мужа, а в глубине ‐ отражение лица: чисто

выбритую скуластую щеку и карий глаз, жестко глядящий на нее из зеркала.

‐ Ты вот что, сказал Иван сквозь зубы. ‐ Статейку твою резанули, так ты на меня

взъерепенилась?

Молодой и кудрявый, в поскрипывающих сапогах, в отглаженной гимнастерке, на

которой были разогнаны складочки, он пошел к двери и, прежде чем открыть ее, прибавил весело, примирительно:

‐ Поперед батьки в пекло сунулась ‐ вот и вся ситуация.

Лида, с тоской ожидая, что он уйдет, сказала:

‐ Все вы сильны задним умом.

Иван усмехнулся:

‐ А у тебя все‐таки правые настроения, ей‐богу!

‐ Зато за ваши левые Сталин вас стукнул.

‐ Ну‐ну! Я сам стукнул Боброва с Ковязиным.

Он вышел, в коридоре его голос смешался с детскими голосами, что‐то любовно

проговорила Елена Ивановна. Щелкнул замок входной двери. Лида сидела, закрыв глаза, ощущая лицом теплую струю солнца через круглую отдушину в замерзшем окне, и

казалось ей, что Иван ушел навсегда.

Скоро и Лида собралась из дому. В редакции она будет заниматься тем же, чем и

Москалев в своем окружкоме, семфондом, дефтоварами и ликвидацией кулачества, как

класса, Те же дела, те же цели. Так почему ж нету лада в семье?

Кирпичное побеленное здание редакции, обросшее с боков и тыла деревянными

домами, стояло на углу улиц Советской и Коммунистической ‐вряд ли найти удачнее

место для печатного органа советской власти и коммунистической партии, для органа

крайкома и крайисполкома. Здание было спланировано с гениальной примитивностью: из конца в конец‐коридор, прямой и темный как дуло у пушки, а по обе стороны‐двери, двери, двери.

Двери открывались и захлопывались, люди наискосок пересекали коридор, сталкивались друг с другом. взмахивая бумагами, и голоса их смешивались со стрекотом

«Ундервудов».

Пока Лида добралась до своей литсотруднической клетушки, где едва умещались стол

и два стула, но которая тоже именовалась кабинетом, она уже знала последние новости: правительство приняло решение о строительстве первых городов социалистического типа

Сталинград, Новосибирск, Магнитогорск, Сталинск, Прокопьевск; за декаду марта по

Сибирскому краю предано суду 80 кулаков: на коксострое в Кузбассе произошел о6вал

тепляка, обнаружено, что он строился без проекта.

В ее «кабинет» зашел завотделом колхозного строительства, худенький живчик со

смешной фамилией Ворюгин, с безмятежными, ясными глазами. Даже когда он сердился, глаза оставались безмятежными, будто не имели отношения к переживаниям своего

обладателя.

‐ Поздравляю со статьей, ‐ и сказал он,‐ Вот в данной обстановке ‐ своевременно.

Он подытоживал спор, ибо по выступления Сталина был против статьи о Кожурихе.

Лида все же поблагодарила за поздравление, хотя не удержалась:

‐ Своевременно ‐ потому что теперь бесспорно? Директива есть? Не так ли?

‐ Эх, Москалева! ‐ покачал с бочка на бочок головой Ворюгин и обдал ее лучезарным

светом глаз. ‐ Уменье газетчика в том, чтобы чутко следить за всеми оттенками в

изменении политики и мгновенно их подхватывать.

‐ А если не только следить и подхватывать, но самому вносить оттенки?

Ворюгин еще шире открыл глаза и нахмурил брови. от этого его лицо отобразило не

поймешь что‐то ли удивление, то ли негодование.

‐ Это какие оттенки ты хочешь вносить в политику?‐ спросил он, оглянувшись на

дверь.

Лида усмехнулась:

‐ Какие ты Ждешь сверху. ‐ Я сверху не жду, ‐ построжел Ворюгин, ‐ для меня ясно

одно‚‐ не знаю, как ты думаешь, а я убежден, что колхозы надо сейчас особенно

укреплять.

‐ Так это Сталин сказал. Это убеждение ты, кажется, не выстрадал.

‐ Интересно, почему я должен иметь убеждения иные, чем у товарища Сталина? Н‐не

того... Не того. Москалева!

Когда Ворюгин ушел, Лида, придвигая гренки, уже не первый раз подивилась

капризной логике в мышлении завотделом колхозного строительства и подумала: «Муж в

правых настроениях обвинил, а этот, наверное, вообще контриком считает».

Через некоторое время дверь приоткрылась, и в щели мелькнуло пенсне.

‐ Простите, можно? ‐ спросил мягкий, благородный голос.

Вошел пожилой человек в пальто с потрепанным воротником шалью, в высокой

меховой «нэпмановской» шапке. В таком одеянии сейчас, в тридцатом году, осмеливались ходить только старые «спецы», а настоящие нэпманы поспешили сменить

эту классовую шкуру на полушубки и треухи.

На полном, высокомерном лице, вошедшего странно было видеть выражение

робости.

‐ Не знаю, к кому обратиться, сказал он, приподнимая шапку. ‐ Итеэр нашего треста

поручили мне передать в газету коллективное письмо.

Лида питала слабость к интеллигентным людям. Она вышла из‐за стола, пожала

посетителю руку:

‐ Садитесь, пожалуйста. Вот раздеться тут негде, извините.

‐ Господи, не беспокойтесь, благодарю вас‚‐ забормотал гость, снова берясь за шапку

и теперь уже снимая ее. Он втиснулся на скрипучем стуле между столом и стеною.

Лида вяла письмо, которое называлось: «Каленым железом выжжем

вредительство». Речь шла об обвале тепляка на Коксострое.

Вы уже знаете об этом ?‐ удивилась она, ‐ мы только ночью подучили сообщение.

‐ Мы узнали раньше. Это касается нашего треста,‐ сказал инженер.

‐ А вредители уже разоблачены?

‐ И ваша подпись тут есть?

‐ Как вам сказать? На строительстве кое‐кого арестовали. Сейчас копаются... м‐м...

ищут в тресте.

Лида чувствовала, что не по душе это письмо инженеру. Она с сожалением взглянула