Пол на веранде был ярко‐желтый и теплее, чем в комнате. На нем наискось лежала

тонкая черная тень от столба. А все вокруг было зеленое, как будто не от солнца, а от

сосен шел свет. Пахло нагретой хвоей, ягодами и укропом, и еще такой теплой свежестью, какою пахнет только утреннее солнце. Тянуло душистой гарью дымка.

Бабушка услышала топоток на крыльце и оглянулась:

‐ Уже вскочил ни свет ни заря?

Она сказала ворчливо, а глаза были добрыми и звали к себе. Ни к кому, даже к маме, так не прижмешься, как к бабушке. Но при чужих Вася застеснялся, поддернул трусы и

вежливо сказал:

‐ Здравствуйте.

Бабушка стояла на ступеньке и держала в руках безмен, на крючке которого висел

марлевый узелок с творогом. Толстая торговка, одним глазом поглядывая на безмен, заулыбалась:

‐ Какой он крепенький у вас да загорелый!

‐ А! К нему солнце аж с самого февраля пристаеть сказала бабушка певучим от

умиления голосом.‐ К осени, что твой негр будеть.

Вася безразлично выслушал этот разговор: на ступеньке, возле бабушкиного подола, он увидел миску с малиной. Ягода была насыпана горкой и манила густым матовым

цветом с прохладным седым налетом.

Вася пошлепал губами, потер кулачком рот и, соскочив на ступеньку, потеребил

бабушку за юбку.

‐ Дай попробовать, шепотом попросил он

Бабушка оглянулась на дверь и шепнула:

‐ Попробуй трошки. Но, не приведи господь, мать увидить ‐ так она дасть нам ходу.

Опять скажеть, аппетит ребенку перебиваешь, старая...

Вася знал, что мама никогда не говорит бабушке ‹старая› и всегда называет ее

вежливо на «вы». Это было даже немного удивительно. Ведь есть такое правило: всех

своих надо звать на «ты», а всех чужих, хотя бы и знакомых ‐ «вы». А мама свою родную

бабушку зовет на ‹вы».

Но в остальном бабушка права: мама не велит есть сладкое перед едой и сильно

сердится. Даже когда Васе просто не хочется есть, она у всех допытывается: что давали

ребенку?

Мимолетно рассуждая об этом, Вася запустил руку в миску и почувствовал

прохладную влажность, от которой пальцы сейчас станут красными.

‐ Элька спить? ‐ спросила бабушка, кладя на ступеньку марлевый узелок и вынимая

из кармана передника деньги.

Есть такое существо Элька, которое долго спит, долго ест и подолгу молчит. Хотя это

существо постоянно спало по другую сторону от бабушкиной кровати в той же комнате, откуда выскочил Вася, он просто не заметил его, даже и не вспомнил, что тут еще кто‐то

может быть.

Не увидел, ‐ пробормотал Вася, блаженно морщась и чмокая.

Он не забыл крикнуть «до свидания» торговкам, которые подняли коромысла с

корзинами и ведрами и по одной пробирались в калитку.

‐ Будеть, внучек, ‐ сказала бабушка, поспешно поднимая миску с малиной.

Вася хотел закричать, но услышал в доме голоса.

‐ Хоть утрись‐то, зашептала бабушка, передником вытирая ему пальцы и рот.

А Вася вырывал у нее руки и нетерпеливо притопывал. Он стремглав кинулся в дом, почувствовав напоследок мягкий шлепок.

‐ И скажи ж ты, какой неслух уродился!

Вася вернулся, с достоинством шествуя между мамой, несущей полотенце, и папой ‐

с мыльницей. Бабушка, отвернувшись к столу, громко резала что‐то.

Доброе утро, ‐ сказала мама.

‐ Утро доброе, ‐ ответила бабушка, оборачиваясь и выставляя огромный нож. ‐ Да

чего ж это всех вас подняло спозаранку? У меня и завтрак не готов. Отсыпались бы себе

байдуже.

‐ А по грибы кто пойдет? ‐ спросил папа. ‐ Да ты нам в жизнь не простишь, если

прозеваем грибное утро.

Бабушка усмехнулась и застучала ножом.

‐ Я умоюсь и помогу вам, сказала мама, спускаясь по ступенькам.

‐ Сама управлюсь. Вы для нас с Василём гости. Вот и гостите.

Возле рукомойника, прибитого к бревенчатой стене, мама потянула было Васину

руку к железному носочку, но вдруг подняла ее и воскликнула:

‐ И ты спал такой грязный?! Боже мой! Ты ведь большой мальчик ‐ пять лет уже.

Почему такой спать ложишься?

Вася уныло приготовился держать ответ.

‐ Ты б за ним тут хоть недельку поносилась, ‐ раздался с веранды голос бабушки. ‐ Я б

на тебя поглядела, как бы ты управилась.

‐ Тихо! крикнул папа и поднял указательный палец.

Все замолчали. Папа прислушался и опустил руку: Нет, ничего не слышно. А то

показалось, что на соседней даче ругаются.

‐ Это на нашей даче ругаются! ‐ закричал Вася во все горло от радости, что разгадал

папину хитрость.

Уши, руки до плеч, даже ноги‐все вымыла мама с мылом. Она что‐то там

продолжала ворчать, но мыла так ласково, что было даже щекотно. Вася поеживался и

хихикал, и чувствовал, что маме приятно его умывать, что она соскучилась за неделю по

такому умыванию.

Мама вытерла Васю, легонько обняла через мохнатое полотенце:

‐ Ну, а теперь одеваться. Надела на него красные носки пол сандалии и глаженые

штаны с лямками, поверх трусиков. Таким чистым он себя чувствовал, что бегать стало

неловко.

Вот он сидит у мамы на коленях, за белой скатертью, в ожидании завтрака. Сбоку

сидит папа. Черные кудри его, которые он с утра всегда распрямляет гребешком, снова

уже закрутились по всей голове. А у мамы волосы светлые и прямые. Мама бледнее папы

и кажется чуть сердитой. ‐ Эля еще спит? ‐ спрашивает она. ‐ Неужели и та легла такой же

замарашкой? Да не увидел я ее, ‐ отвечает Вася, возмущаясь что все его спрашивают об

Эльке.

‐ Что это за тон ‐ говорит мама, и Вася виновато прижимается к ней. ‐ Откуда у тебя

такой тон?

Лицо у папы становится каким‐то неприятным, он говорит:

‐ Во‐во! Ты еще бабку обвини, что она его учит.

Сказал бы я тебе, да вот ‐ мешает. ‐ Послушай, зачем ты так? ‐ говорит мама с обидой,

‐ Я ничем не задела Елену Ивановну и вовсе не хочу задевать ее. ‐ Конечно, не задела, ‐ с

вызовом говорит Вася, сердито глядя на папу. Он все время был с мамой и сам видел, что

мама совсем не задела бабушку. Мама тихонько засмеялась, меленько так, но Вася то

слышит, что смех у нее жалобный и голос тоже, хотя она говорит шутливо: ‐ Есть у меня

защитник. Хоть ты дай отцу отпор.

Вася видит холодный папин взгляд, чувствует спиной, что мама задышала часто, будто плакать собралась‚ ‐ и, дернувшись вперед, хлопает отца по щеке.

‐ Не смей ‐ кричит мама, отдергивая его к себе.

Папа краснеет, смеется, ласково теребит Васины руки.

А Вася плачет в ужасе от содеянного. Он уткнулся матери в грудь, закрыл глаза, но

все равно продолжает видеть папино лицо, покрасневшее, смеющееся, виноватое. Он

прижимается к маме, но ему не жалко ее, ему жалко папу, ему стыдно себя, он ненавидит

свою ручонку которая до сих пор ощущает жесткую щеку.

Весь день Вася старался быть ближе к отцу. В лесу большие отцовские сандалии

похрустывали по прошлогодней хвое, продавливали в траве следы, и приятно было Васе, что его маленькие сандалики поспевают за ними.

Чуть в стороне мама вела за руку Элю; она шла в пестрой тени деревьев, и казалось, что перед ней бесконечно тянется кверху прозрачная сетка, играя на лице и на сарафане

светлыми и темными узорами.

Впереди всех шагала главная грибовница ‐ бабушка, с палкой и корзинкой в руках.

Под деревом, на солнечном скате. Вася увидел, как слипшиеся прошлогодние листья

приподнялись бугорком. Он бросился туда, оторвал лист от липкой шляпки Масленка и

закричал:

‐ Папа, иди скорее!

‐ Ты нашел, ты и сорви! ‐ сказал папа.

‐ Нет, ты рви! ‐ с отчаяньем крикнул Вася.

‐ Ну, сорви! ‐ ровно и тихо сказала мама издали.

Папа опустился на корточки, его большие пальцы осторожно обняли тонкую ножку. _

‐ Тебе хорошо. Ты маленький, споднизу видишь. А мне до шишек ближе, чем до

грибов.

Скоро раздалось нудное хныканье. Это означало, что Элька устала и просится на руки.

Она умела говорить, но предпочитала обходиться без слов. Плакала она тоже редко и

недовольство выражала хныканьем.

Вася с презрением поглядел на нее. Лицо у Эльки состояло из одних щек. В щеках

утонул круглый носик, Шеки подпирали черные яркие глазенки, щеки выжали трубочкой

губы.

Мама легонько тянула ее за руку, а она сучила ножонками, путаясь в траве.

‐ Ваня, придется тебе понести ее, сказала мама.

‐ Ну вот, Василек, теперь уж действительно собирай за меня. Прощай, грибы, да

здравствует Элька! воскликнул папа, взбрасывая девочку на плечи.

Вася успел дернуть с досадой Эльку за ногу. Она растопырила несгибающиеся ножки

по обе стороны от папиной шеи и, взглянув на Васю с недосягаемой высоты, коротко

сказала:

‐Двань!

Это было ее любимое ругательство, когда она очень сердилась.

Вечером, ‐ когда со всех дач потянуло смолевым дымком от самоваров, когда перед

сумерками все утихло и потускнело, когда уснула Элька, а бабушка ушла за парным

молоком, когда папа за кухонным столом что‐то писал, а мама, положив книгу на перила

веранды, читала,‐ на Васю нашла тоска.

Он одиноко сидел на ступеньках и чувствовал себя заброшенным. Ему хотелось

спать, но больше всего на свете он боялся уснуть. Вернее, не уснуть он боялся, а

проснуться завтра утром ‐ и не найти ни папы, ни на мы. Так не раз было, когда ночь, как

злая волшебница, уносила их безмолвно и тайно. А наутро невозможно было без слез

зайти в опустевшую комнату и ткнуться в подушку, нежно пахнущую мамой.