— Мэттью!

— Мы сейчас же должны вернуться.

— Почему? — она теснее прижалась к нему всем телом, чувствуя его судороги.

Он хотел ее, она это знала!

— Мы здесь и так уже слишком долго. Скоро заметят наше отсутствие, и если мы останемся здесь еще дольше, твоя репутация будет стерта в прах.

— Мне все равно, она уже в прахе.

— В Бостоне, возможно, но не в Нью-Йорке.

Руки Кетрин проскользнули между пуговиц его мундира и стали ласково поглаживать кожу его груди.

— Кетрин, ты мучаешь меня!

— Тогда возьми меня! Кто нам запретит пройти в сад?

— Любовь моя, и я сам не мог бы придумать ничего более приятного, чем улизнуть с тобой в сад и предаться любви, но нам нельзя этого делать! Как ты не понимаешь? Твоя репутация лопнет, как мыльный пузырь! Я не хочу и в Нью-Йорке испачкать тебе имя. Все было бы по другому, если бы я мог забрать тебя с собой, когда буду уезжать, но на этот раз я не смогу тебя взять с собой. Это слишком опасно! Мне придется оставить тебя здесь, и ты станешь прекрасной пищей для языков сплетников, а без меня защитить тебя будет некому. Иначе я сказал бы, конечно: «К черту репутацию!» Я никогда еще не хотел тебя так сильно, как сейчас.

— Встретимся где-нибудь позже? Я могу улизнуть в любое время. Я приду к тебе, и теперь все будет по-другому, не так, как раньше. Я буду делать все, что ты захочешь, клянусь тебе.

— Боже милостивый, ну как же мне заставить тебя понять, что сейчас я должен думать о твоем будущем и о моем тоже. Если тебя застанут со мной, и я окажусь вовлеченным в скандал, то весь мой маскарад будет разоблачен, и меня повесят как шпиона. И к тебе отнесуться как к предателю страны, потому что ты знала, кто я и не выдала меня властям. Но даже если нас и не застанут, то, все равно, как только я выполню задание, должен буду исчезнуть из Нью-Йорка, и, откровенно говоря, я сомневаюсь, что мне удастся остаться в живых. Я не могу и не хочу позволить себе насладиться тобой, а затем бросить тебя, возможно забеременевшую, на произвол судьбы.

— Если дело обстоит именно так, то, я думаю, мы тем более должны быть близки и насладиться друг другом. Я хочу, чтобы ты знал, все последнее время, полагая, что ты умер, больше всего я сожалела о том, что не вынашиваю твоего ребенка.

— Кетрин, ты сейчас не в состоянии размышлять спокойно, ясно и здраво!

Издав короткий и горький смешок, она оправила на себе сбившееся платье.

— Я размышляю слишком спокойно, ясно и здраво, чтобы увидеть подлинную причину, по которой ты отказываешься овладеть мной. Просто ты меня не хочешь!

— Кетрин!

Она прошмыгнула мимо него и прошествовала в зал не оглядываясь. Он облокотился на перила и вздохнул. О, Боже! Ну и дела!

* * *

Кетрин в ту ночь так и не смогла уснуть. Буря чувств захлестывала ее: сначала боль от известия о его смерти, затем бесконечная радость от того, что он жив, и всевозрастающая страсть, поглотившая ее совершенно этим вечером, и… повторный его отказ от нее! Усталая, растерзанная этой бурей, она вновь пыталась привести в порядок свой душевный мир и успокоиться, чтобы все обдумать хорошенько и представить, что же ей делать в будущем.

Он не хотел ее тогда — как могла она это забыть! Он избавился от нее навсегда тогда в Ливерпуле! Она так обрадовалась, увидев его, что ей отшибло память. Она решила, что ей удастся вновь разжечь в нем страсть, но очевидно, она ошиблась. Кетрин ни на секунду не поверила его оправданиям, ведь она считала его самым безответственным человеком на свете, им не мог руководить страх за ее репутацию, тем более за их будущее, прежде никогда он не думал о таких вещах, когда желал ее. Нет, он лгал, зачем-то притворяясь, что желает ее. Но в то же время он искал предлог, чтобы не сблизиться с нею. А причина так очевидна: он должен удерживать ее на своей стороне, чтобы она не выдала его властям! Одно лишь ее слово — и он окажется на виселице! Поэтому-то ему и нужно было ублажать ее своими ухаживаниями и ласками, но вот овладеть ею он не мог себя заставить!

Она сурово встряхнула себя. Какое все это имеет значение? Она знала и прежде, что Мэттью не любит ее, а теперь он не желает и ее тела. Но она любила его, и важно было лишь то, что он остался в живых. Она могла видеть его и слышать его голос и чувствовать тепло его улыбки. По крайней мере, хоть это было ей позволено. Он будет продолжать навещать ее, в этом нет сомнений, и они опять увлекутся словесными перепалками. Сколько угодно она сможет упиваться удовольствием видеть его, но она не должна больше заставлять его овладеть своим телом. Она должна быть прежней Кетрин, остроумной, беззаботной и веселой, она не должна больше пугать его, как чумой, своею любовью. И, не исключено, если ей удастся выглядеть достаточно привлекательной, его желание ее тела может возродиться.

Но почему же он ей врал, притворяясь, что хочет ее? Какова же причина его пребывания в Нью-Йорке? Должно быть, он шпион или диверсант, это очевидно. И если она не раскроет его властям, то предаст свою страну. Кетрин испытала угрызения совести. Но она готова была предать страну, но не Мэттью. Она знала, что никогда не выдаст его: для него это означало бы смертную казнь через повешение. Она бы никогда не простила себе его смерть.

Но как могла она, аболиционистка и ярая сторонница Федерации, позволить ему чинить вред своей стране? Любовь к Мэттью не изменила ее мнение о Юге и войне, не возникло у нее сомнений и в праведности дела северян. Юг был уже почти разбит, и чтобы ни пытался сделать Мэттью — а у нее не было сомнений, что он сумеет выполнить задание — это могло привести лишь к отсрочке окончания войны, то есть еще к большим людским потерям. Она не могла вот просто так взять и пожертвовать сотнями жизней солдат в угоду своей любви.

«Я должна остановить его, — подумала она. — Это единственный выход. Я должна выяснить, зачем он здесь, и отговорить его от задуманного или же расстроить его планы». Поставив перед собой ясную и четкую конкретную задачу, она, наконец, смогла спокойно заснуть, когда занимался рассвет.

Проснулась она поздно, на исходе утра, и потратила много времени, чтобы одеться. Она должна была подобрать себе платье и сделать красивую прическу, так кА знала, что придет Мэттью. Она ждала его, пытаясь скрыть что нервничает за шитьем. Но взглянув на свои неровные стежки, она поняла, что придется вытянуть нитки и начать все сначала.

Анжела ну просто прилипла к своей кузине, забросав ее сплетнями о вчерашнем бале, и не давала ей покоя, пока не довела до такого состояния, что Кетрин была готова визжать от ее назойливости. В конце концов, не в состоянии больше вынести ее болтливость, Кетрин вышла прогуляться, прихватив с собой для приличия горничную.

За квартал от дома она увидела идущего ей навстречу Хэмитона.

— Мисс Девер, — сказал он, сняв фуражку и поклонившись. — Какая удача! Я как раз шел навестить вас.

Его глаза охватили Кетрин с головы до пят. Она была похожа на изысканное кондитерское лакомство в этом платье из серебристого шелка с широкими алыми и белыми полосами, нашитыми углом. Пышные локоны выбивались из-под изящной соломенной шляпки, бледно-лиловое перо, изогнувшись, свисало, слегка касаясь ее щеки. Мэттью почувствовал нестерпимое желание сграбастать ее в объятия и расцеловать прямо на улице.

— Капитан Форрест, какой приятный сюрприз, пробормотала Кетрин, и глаза ее сверкнули.

— Педжин! — он улыбнулся бойкой рыжей красотке. — Ты по-прежнему разбиваешь сердца? Ты знаешь, что ты вывела из строя тогда весь мой экипаж?

Педжин захихикала:

— Хватит вам забивать мне мозги всякой чепухой, капитан Хэмптон! Вам не нужно ничего выдумывать, чтобы я оставила вас с мисс наедине.

— Как хорошо, что ты ирландка, — он подмигнул ей и предложил свою руку Кетрин.

На лице Кетрин вмиг вспыхнула ослепительная улыбка, и они с Хэмптоном прошли вперед, а Педжин скромно отстала от них на несколько шагов.

— Ты изменилась, Кетрин.

— Изменилась? В самом деле?

— Ты прекраснее, чем прежде. Кажется, ты освоилась с положением красивой женщины.

Кетрин взглянула на него сквозь ресницы и улыбнулась:

— Ты один считал меня красивой. Никто раньше этого мне не говорил. Ты заставил меня посмотреть на себя иначе. И я решила бросить вызов всем. Все равно я ни чего не теряла, потому что уже была отвергнута обществом.

— Кетрин, прости меня, — начал Хэмптон, но она тряхнула головой и сказала «старые кошки!» так разъяренно, что вместо слов из его горла вырвался только смех.

— Не смейся! Это правда! Они на самом деле старые кошки! Даже не заговорят со мною! Один Господь знает, какие они все нудные! А знаешь ли ты, что такое быть в четырех стенах весь день с тетей Амелией? Ее единственная тема разговора — семейное древо Фри-тэмов. Да еще ее похороны! От них она в восторге! Разумеется, тетя Аманда чуть ли не каждый день являлась побранить меня, и ее сын Джеймс тоже приплетался, чтобы обслюнявить мне руку и сказать, как он хотел бы на мне жениться, несмотря на мое запятнанное прошлое.

— Еще один соперник? — спросил Хэмптон весело.

— М-да, один из тех бостонских бухгалтеров, про которых ты говорил однажды.

— Кетрин, не могли бы мы побеседовать в каком-нибудь более удобном, нежели эта улица, месте?

— Недалеко есть парк.

— Тогда в парк!

Несколько минут спустя они уютно устроились на каменной скамье под низко нависшими ветвями деревьев. Педжин стояла на страже в конце аллеи. Мэттью взял левую руку Кетрин и слегка погладил ее палец, на котором раньше она носила обручальный перстень.

— Значит, твой глупый лейтенант дал отбой? — саркастично произнес он.

Кетрин выдернула свою руку и ответила горячо:

— Уж кому говорить об этом, так только не тебе! К твоему сведению, не лейтенант Перкинс разорвал нашу помолвку. Он по-прежнему любил меня, был очень ласков со мной и сказал, что для него ничего не значит случившееся, он обещал быть терпеливым и… — она задохнулась от ярости.