– Итак, – продолжил священник свой рассказ, – он на один год продал своего сына Дьяволу в обмен на слиток золота. Но крестьянин не умел тратить деньги, вскоре его семья снова начала голодать. Год прошел, сын вернулся к отцу, но кое-чему научился у Дьявола. И вместе с отцом задумали они перехитрить Сатану. Назавтра сын обернулся собакой, и отец продал ее Дьяволу. Получив деньги, крестьянин вернулся к семье, а собака убежала от Дьявола и вновь превратилась в человека. Все прошло до того гладко, что отец и сын решили повторить шутку. Но Дьявол на этот раз был начеку. Когда крестьянин продал Сатане гнедого коня, тот уже заподозрил, что это не конь, а крестьянский сын. Он надел на коня волшебную сбрую, и тот не мог сбежать. Но и Дьявол может ошибиться. Коня повели на водопой, крестьянский сын обернулся лягушкой и нырнул глубоко-глубоко. Тогда Дьявол превратился в рыбу и погнался за лягушкой, чтобы проглотить ее. Но лягушка обернулась птицей и воспарила в небеса. Дьявол, бормоча проклятия, превратился в ястреба. Сын крестьянина, видя, что его нагоняет Дьявол, впорхнул в комнату умирающего старика и превратился в кувшин с вином. Сатана, увидев это, обернулся доктором и потребовал кувшин вина, как плату за лечение. Но не успел он прикоснуться к кувшину, как тот рассыпался по полу пшеницей. «Я победил!» – воскликнул Дьявол, и, обернувшись курицей, стал клевать пшеницу, – внезапно отец Георг вскочил со стула и закричал во весь голос. – Но – ха-ха-ха! Умный крестьянский сын обернулся лисой и разорвал курицу. Только перья сплюнул на пол. Эту историю мне рассказал андлусский крестьянин. Итак, – священник икнул, – вы видите, мессиры, слуга может сожрать своего господина.

Карл хлопнул себя по ляжкам и захохотал так, что даже шрам на его лице побелел.

– Вот! – хмыкнул он. – Вот что думают о вас ваши крестьяне, Кашо.

Рыцари Карла заржали, как лошади. Лэр усмехнулся и отпил глоток вина. Кашо добродушно рассмеялся.

– Что еще есть у крестьянина, кроме его сказок? Власть, могущество? – Кашо повернулся к духовнику. – Расскажите еще какую-нибудь историю, отец Георг, лучше – о любви. Это поможет нам потом разойтись по постелям.

Пьяный отец Георг добродушно усмехнулся и, вытерев губы, начал свой рассказ о некой Фламенке, остроумной жене, которая умела обвести вокруг пальца ревнивого мужа.

Кажется, священник знал сотни подобных историй. Попивая вино, он продолжал и продолжал плести нить рассказа – так паук плетет свою сеть.

А вездесущие слуги продолжали наполнять кубки…

К счастью, до того как кто-то из гостей свалился под стол, молодой Кашо пожаловался на онемение коленей и попрощался с гостями. Слуги подхватили хозяина и унесли в спальню.

А остальных гостей развел по комнатам невысокий юноша-слуга. Факел в его руке светил путеводной звездой напившимся собеседникам. Сами они вряд ли нашли бы свои спальни.

ГЛАВА 9

Женщина принесла им еду. Николетт с благодарностью поужинала. Как все изменилось, хотя прошла всего неделя! То, что Альбер сидит рядом с ней, сейчас радовало, а ведь при дворе посади кто с ней рядом за стол слугу, она бы просто оскорбилась! Альбер был вежлив, скромен, большей частью молчалив. Он относился к ней с уважением, в отличие от похотливого сержанта и его вояк.

После ужина, когда тарелки унесли, Альбер проводил ее в комнату, но не вошел вместе с ней. Наверное, остался за дверью.

Довольно долго она лежала без сна, прислушиваясь к ночным шорохам. Шаги в коридоре, шорох листьев за закрытыми ставнями окон, выходящих в сад.

В комнате было шесть постелей. Обстановка мало чем отличалась от монастырской гостиницы. Николетт выбрала одну из постелей посередине. В этом было мало смысла, но находиться чуть дальше от окна и двери почему-то казалось безопаснее. Все постели были одинаковы – деревянный лежак, на нем сначала матрац из соломы, а потом перина. Только домотканые одеяла отличались расцветкой – их грубоватая яркость почему-то напомнила ей детство – время, когда она была счастлива и полна надежд.

Николетт не раз вздрагивала, когда в коридоре раздавались шаги. Конечно, это Альбер или Лэр, но даже эта мысль не приносила успокоения.

Кажется, она все же задремала. Неожиданно дверь с шумом распахнулась, и прямоугольное пятно света упало на ее постель. В колеблющемся свете факела на пороге появились две темные фигуры. Николетт в ужасе вскочила.

– Кто здесь?

– Де Фонтен, – отозвался веселый голос. – Преданный офицер армии нашего великодушного и обожаемого Филиппа, благословенного Богом короля Франции.

Слова набегали друг на друга, пока Лэр продолжал представлять себя, постоянно повторяясь, увеличивая ряд эпитетов, относящихся к королю. Неуверенными шагами, негромко посмеиваясь, он пересек темную комнату.

«Он пьян», – поняла Николетт.

Факел погас, и она не видела, где Альбер, только легкое движение у крайней постели. Но Альбер не пойдет против воли хозяина. Она отдана на милость де Фонтена.

Лэр чертыхнулся, споткнувшись обо что-то, и тяжело плюхнулся на ближайшую к ней постель, совсем рядом – на расстоянии вытянутой руки. Смех мужчины продолжал звенеть в ушах Николетт. Пахло так, будто в комнате разлили бочонок с вином.

Лэр был настолько пьян, что процесс снятия сапог превратился для него в настоящую пытку. Откинувшись на матраце и продолжая борьбу с сапогами, он начал странный, бессвязный монолог.

– Мне было восемь лет, – он сделал паузу, чтобы устроиться поудобнее. – Я был незнаком… с двором… прямо… деревенщина. Рост – по колено коню, – он довольно замычал, поскольку один сапог все-таки с шумом упал на пол. – Как и все юноши, я должен был прислуживать дяде за столом. Праздник. Тогда был праздник. Тридцать блюд, не меньше, – заверил он, стянув наконец и второй сапог. – И все это время мы должны были стоять, готовые… готовые исполнить любое приказание. Как я тогда устал! Я почти перестал что-либо соображать. И вдруг увидел испанского рыцаря. Оттуда, где я находился, было хорошо видно все под столом, который стоял на возвышении. Рыцарь снял один ботинок, потом второй. Ноги голые… Потер большими пальцами друг о друга, – Лэр облегченно вздохнул, его речь стала более спокойной. – У него были длинные пальцы… Даже для испанца очень длинные. Я заинтересовался. А затем увидел, что леди напротив него подняла юбки и расставила ноги. Как известно – бывает. Это было зрелище! Испанец поднял ногу, и его пальцы занялись интересным делом… Кажется, он удовлетворил эту даму прямо в присутствии короля Франции и трех сотен благородных рыцарей. Стол стоял на возвышении, я – внизу. А над столом леди и испанский рыцарь обменивались светскими любезностями. Я глазам не мог поверить! Должно быть, я залился краской, потому что дядя окликнул меня и спросил, не болен ли я.

Николетт не знала, смеяться ей или плакать. Никогда в жизни она еще не видела вблизи столь пьяного человека. Когда выпивал Луи, его речь становилась резкой, оскорбительной. Иногда Луи поднимал на Николетт руку.

Но этот человек, что-то бормочущий в темноте, не собирался ее оскорблять. Он встал с постели и попытался расстегнуть ремень. В его состоянии это оказалось нелегким делом. Де Фонтен неожиданно рассмеялся.

– Конец моего ремня сбежал от меня, – он начал крутиться на месте. Николетт молча прислушивалась к его неловким движениям.

– Могу я помочь? – спросила она наконец, опасаясь, что он споткнется и упадет на ее кровать.

Лэр галантно поклонился и скорчил умильную гримасу.

– Вы слишком добры ко мне, миледи.

Николетт быстро встала и, стараясь избежать его неловких рук, начала расстегивать пряжку.

– Вы должны стоять на месте, – приказным тоном сказала она.

Лэр выпрямился.

– На месте? Конечно! – его мягкий смех с одной стороны смущал, с другой – казался таким заразительным. Пока она боролась с ускользающей пряжкой, де Фонтен продолжал раскачиваться. Его руки почти нечаянно легли ей на плечи, словно он хотел найти в ней опору.

Николетт почувствовала, как тепло разливается по телу. Нет, его объятие не испугало. Она так мягко, так нежно ощущала его руки на своих плечах, словно ее тело втайне от разума только и ждало этого прикосновения. Николетт почувствовала, что глаза Лэра испытующе смотрят на нее. В полутьме она не могла различить выражения лица, но чувственный изгиб рта заставил ее смутиться.

Возможно, Лэр ощутил ее смущение и неожиданно замер на месте, что позволило Николетт наконец-то расстегнуть тяжелую пряжку. Он рассыпался в пылких благодарностях и, подхватив пояс с пристегнутым мечом, повалился на постель. Через секунду она услышала, как оружие звякнуло, соскользнув на пол.

Николетт тоже легла, надеясь, что ее тюремщик заснет. Но Лэр продолжал бормотать что-то абсурдное. Даже завернувшись в одеяло, он приглушенным голосом продолжал рассказ. На этот раз темой послужил случай в Понтуазе:

– Однажды кюре воспылал страстью к жене купца. Он так неистово преследовал ее, что бедная женщина в отчаянии решила уступить его желаниям. Условившись о месте и времени, она договорилась с местной проституткой, что та придет на свидание и будет ждать кюре в полной темноте. А заодно пригласила туда видных жителей города…

Не успел он закончить эту историю, как за ней последовала другая, о смышленом монахе, который продал брату короля, монсеньеру Шарлю, перо из крыла Архангела Гавриила, убедив доверчивого покупателя, что Архангел случайно обронил перо в комнате Богородицы во время Благовещения.

Историй было еще немало, но речь де Фонтена становилась все бессвязнее, постепенно он уснул.

К Николетт сон не шел. Нет, она больше не боялась Лэра де Фонтена. Теперь она была уверена, что он не состоит в заговоре с ее мужем. Инстинктивно она понимала, что Лэр не хочет причинить ей зло. Нет, он не способен на жестокость. Но должен сторожить ее. У него нет выбора. Даже если Лэр и будет относиться к ней с уважением, ее все равно ждет пожизненное заключение. И эта мысль была невыносима…