— Да ведь Вилька и так жил не бедно! — возразила я. — И он никогда в жизни не был жадным, наоборот! Он был очень и очень щедрым!..

— Это он здесь жил не бедно, — мрачно бросил Фрэд. — И, между прочим, по всем своим расходам-доходам систематически предоставлял отчеты в организацию…

— Ты… Что ты хочешь сказать? — встрепенулась я. — Что, и когда квартиру эту покупал и потом на меня ее переписал после развода… Что, тоже предоставлял?!

— Да не волнуйся ты так! — сочувственно посмотрел на меня Фрэд. — Думаю, начальство разберется, они же не монстры какие-нибудь! Оставят тебе эту квартиру, тем более что свою прежнюю ты же, если память мне не изменяет, государству сдала?

Я невольно издала стон: кто бы мог подумать, что я, тихо-мирно живущая со своей Варькой все эти годы, опять же все эти годы была предметом самого живого интереса столь серьезной, да еще базирующейся непосредственно в столице, организации?! Что каждый мой шаг, оказывается, известен не где-нибудь, а на Лубянке?!

— И что ты еще обо мне знаешь? — спросила я этого шпиона, испытывая в душе настоящую ненависть. Фрэд от такого напора даже слегка побледнел.

— Лиза, — сказал он жалобно, — ну зачем ты так?.. Ничего плохого я о тебе не знаю и раньше ничего плохого не знал! А когда увидел тебя… когда… Словом, когда ты грохнулась в универсаме, я… я… Короче, ты… Ты же не думаешь, что я это из-за задания своего согласился тебя охранять?..

— Да я просто в этом уверена! — воскликнула я злобно, но при этом в душе у меня что-то дрогнуло и запело, но я этот порыв быстренько приглушила. — Серая «Волга» с желтой фарой и вмятиной чья была? Та, что за нами в Куницыно хвостарила?! Твоя? Признавайся, кто был за рулем — ты?!

— «Волга» местная, ребята здешние предоставили, потому что мой «москвичонок» профилактики небольшой потребовал. А за рулем и правда был я… — признался этот негодяй, а я снова застонала, поскольку вспомнила, свидетелем какой именно сцены оказался водитель «Волги» в Куницыне. Вслед за этим я вспомнила, как удачно этот самый водитель спустя парочку часов притворялся, что ни о какой нашей с Танькой поездке к ведьме Шурочке и знать не знает, и снова впала в ярость.

— Говорят, — сказала я мстительным голосом, — что в России у вас работают только те, у кого не хватает способностей шпионить за рубежом!

Но вопреки ожиданиям, не только убийственного, но вообще никакого впечатления на Фрэда мой выпад не произвел. Он усмехнулся и посмотрел на меня почему-то ласково:

— Ты, Лиз, по-моему, путаешь ФСБ и ГРУ… Мы же не внешняя разведка и никакого отношения к шпионажу не имеем.

— Да? — удивилась я и мгновенно задумалась над тем, как, оказывается, вредно для общего развития работать в неполитизированной газете, а остальные даже не читать… — Все! — сказала я. — Больше нам с тобой говорить не о чем и незачем, а мне к тому же давным-давно пора быть в редакции!

— То есть? — Фрэд тоже поднялся. — Я же тебе больничный лист принес… Нет-нет, не вздумай никуда уходить, это по-прежнему опасно.

— Плевала я на твои больничные листы! — прошипела я. — Что касается опасности, то куда вреднее пригревать на груди таких питонов, как ты… Да и Вилька твой, если все правда, получается ничем не лучше!

И я, совершенно того не желая, заплакала. Наверное, потому, что впервые за все время, прошедшее со знакомства с моим бывшим мужем, позволила себе сказать о нем гадость…

— Ну-ну… — забормотал мой шпион, — ну-ну…

Словно ничто не омрачало наши отношения с того момента, как я упала в его объятия и наняла телохранителем.

Подобная беззаветность, если хотите, даже вызывает что-то похожее на умиление, тем более если речь идет о таком отходчивом характере, с каким имела несчастье родиться я.

— Если ты действительно так за меня боишься, — буркнула я, вытирая слезы, — можешь проводить… или отвезти… Но в редакцию я все равно пойду. Мне надо!..

Конечно, Фрэд только и ждал этого момента и тут же с готовностью кинулся вперед, приговаривая, что ни за что и никуда меня одну не отпустит, пока операция по взятию Желудка и его братков не будет завершена, о чем ему местные коллеги сообщат немедленно! Про Вильку он на этот раз не сказал ни слова.

Танька, так и просидевшая все это время на кухне в глубоком горе и печали, уже не рыдала, а, к моему изумлению, обнималась с Варькой, да еще уложив ее к себе на колени. Впрочем, я ее, кажется, тоже основательно изумила: обнаружив, что мы с Фрэдом вполне мирно и дружно собрались куда-то вдвоем, она прошипела:

— Лизка, ты что?! Ты его что, простила? Этого… этого…

Пока Татьяна пыталась подобрать нужное слово, я воспользовалась паузой.

— Мы уходим! — подтвердила я ее страшную догадку. — Тебе что-то не нравится?

— Не что-то, а он! — взвизгнула она, указывая на Фрэда подбородком и все еще не придумав, как бы его похлеще определить.

— Очень жаль, но хозяйка здесь пока что я! — резко оборвала я Таньку.

— Ты что, забыла… — начала моя дурища выдавать наши секреты.

— Заткнись! — прервала я подружку во второй раз подряд, и она замолчала. Видимо, сообразила, что в случае нашей ссоры ей придется, скорее всего, ночевать на улице: ее папашка свои угрозы на ветер не бросал и осуществлял их, как правило, в самые сжатые сроки.

Таким образом, мы с тихо торжествующим Федором Степановичем покинули квартиру, относительно благополучно выбравшись из зоны конфликта. Дело в том, что, несмотря на отходчивый характер, я и не думала делиться со своим вновь обретенным телохранителем сведениями, полученными от секретарши, и вообще рассказывать о походе к Эльвире. Причин у меня для этого было целых две.

Во-первых, я по-прежнему отчаянно жаждала добраться до Вильки не только чтобы убедиться, что он жив. Узнав о нем столько интересного, мне безумно хотелось посмотреть в его прекрасные глаза.

Во-вторых, слишком многое в истории с серебристым «опелем», принадлежавшем нашему мужу (точнее, как выяснилось, ФСБ), было как-то не так… Ведь по всему выходило, что Вилькиной любовницей, также виновницей его исчезновения и появления первого трупа, была наша во всех отношениях невинная Ниночка… Представить ее в качестве Вилькиной не только любовницы, но даже просто знакомой было совершенно невозможно! И уж тем более трудно было себе представить Ниночку убийцей, шарахающей по голове Вышинскую. Вышинскую, которую очень многим и не раз по этой самой голове хотелось в свое время шарахнуть…

Самое главное — Ниночка никогда в жизни не курила, хотя все остальное, включая прическу, довольно точно описанную Эльвирой, не говоря о прекрасно известном мне костюмчике, совпадало… Получалось, что наша наивная с виду секретарша страдает раздвоением личности… Или что у нее имеется сестра-близнец с диаметрально противоположным характером… Именно это последнее обстоятельство я и намеревалась выяснить в первую очередь. Потому что ничем иным объяснить эпизод с «опелем», который твердо засвидетельствовали сразу два совершенно незнакомых друг с другом человека, не могла.

Глава 21

Страсти накаляются

Похоронное настроение, царившее в нашей редакции, бросалось в глаза прямо с порога. Оглядев лица своих коллег, я искренне поразилась: никогда в жизни не подумала бы, что Любочку Вышинскую здесь любят до такой степени!

Допустим, Лариска продолжала радовать окружающих бледно-зеленым цветом лица потому, что все еще не отошла от отравления. Но остальные?! Даже вечно веселый Василий и легкомысленный Сашка сидели с вытянутыми физиономиями и решительно ничего не делали! Более того — Соколов даже не пил свое пиво… А уж Ниночка… На ее милой мордашке отчетливо проступали следы недавних слез. Увидев меня, она возбужденно всплеснула руками и воскликнула:

— Ой, Лизочка, дорогая, ты представляешь?.. Уже вторые сутки пьет… Что делать — никто не знает!

Вначале я подумала, что Вышинская пришла в себя и начала пить… Ну и есть, наверное, тоже. И уже хотела уточнить, зачем в этой связи следует что-то делать, как мое заблуждение было разбито в пух и прах грохотом, раздавшимся из Эфроимова кабинета. Женщины вздрогнули, мужчины переглянулись.

— Что у вас тут опять происходит? — спросила наконец я.

— Эфроим запил, — уныло сообщил ответсек Василий. И я тут же поняла, почему он, возможно впервые на моей памяти, ничем не занят. Без Эфроимовой визы типография наши полосы в набор не принимала. Следовательно, под угрозой находился выпуск очередного номера… Обычно Эфроимчик свои загулы устраивал исключительно по выходным и всегда территориально как можно дальше от редакции. Неужели… Я вопросительно посмотрела на дверь его кабинета, а потом на Василия, который мне кивнул.

— Вот именно! — сказал он. — Настоящий запой, да еще на рабочем месте!

Тут все заговорили враз, исключая Ларку, неодобрительно поглядывающую на коллег и почему-то на меня тоже. И постепенно у меня нарисовалась следующая картина произошедшего в мое отсутствие.

Потрясенный тем, что, несмотря на абсолютно неполитизированное направление его газеты, самая грозная организация из всех, представляющих Закон и Правопорядок, впервые в жизни проявила к Эфроиму интерес, он решил залить это потрясение водкой. Что и сделал сразу, как только милиция и иже с ними очистили нашу контору, а Любочку увезли в больницу. Самого Эфроима, наоборот, привезли сюда, вынув из постели, приблизительно за два часа до нашего с Фрэдом ухода: это я хоть и смутно, но еще помнила сама.

Дурное дело, как говорится, нехитрое, а что касается водки, то взаимоотношения с ней легче начать, чем завершить. И все же, по словам коллег, Эфроимчик был еще почти что в полном порядке и даже намеревался подписать наконец давно готовые полосы «Параллельных миров», когда сюда заявилась с кошмарным скандалом Вышинская-мамочка… Скандалила она долго, громко, со вкусом и большим знанием дела, обвиняя Эфроима в убийстве ее дочери. И грозилась писать повсюду — от городских и столичных газет до все той же ФСБ, какой Эфроим подлец, убийца и бандит. До тех пор, пока правда не восторжествует, а ее невинно пострадавшая за чужие преступления дочь не будет отомщена!..