Кира чуть мотнула головой и вдруг ощутила, как вспыхнула в затылке боль и начала пульсировать, словно ритмическое сопровождение к Таиному рассказу. Каждое слово – раскаленный удар… Но не попросишь ведь Таю замолчать. Надо слушать, надо падать вместе с ней с ее колокольни.

– …А однажды мне сон приснился, странный такой… Вы что-нибудь в снах понимаете, Кира Владимировна?

– Нет… Но все равно расскажи.

– Ага… Значит, снится мне поле, ровная черная земля. Иду я по ней и вдруг вижу яму. А в ней стул. И будто мне на этот стул надо обязательно сесть… Ну, сажусь. И вдруг – бац! – он проваливается вместе со мной в землю! Только моя голова снаружи торчит! Я начинаю кричать, звать на помощь, а он от моего голоса еще глубже проваливается… Я снова кричу – и еще глубже… И я там, во сне, понимаю, что кричать и звать на помощь больше не надо. Все равно никто не придет, а в землю совсем провалишься, до конца. И такую я ощутила безысходность!.. Проснулась и ходила несколько дней, как слепая и глухая… Помню, меня физичка даже с урока домой отпустила. У тебя, говорит, грипп начинается, вид больной. Еще весь класс заразишь.

– А в школе ты как училась?

– В смысле оценок, что ли? Да нормально, я не старалась особо. А зачем? Филипп сказал, чтобы я ни о каком высшем образовании даже не думала, что мы поженимся и уедем в другую страну… Что он весь мир бросит к моим ногам.

– А учителя… Они что, не пытались твоей жизнью интересоваться? Ведь был же у тебя классный руководитель?..

– Ой, ну вы и впрямь наивная, Кира Владимировна! Ну сами подумайте – оно им надо? Правда, привязалась однажды ко мне школьная психологиня… Смешная такая тетка! Сразу было заметно, что она о себе думает – ах, мол, какая я умная и догадливая… Сейчас разложу душонку этой девчонки по частям, обследую, обнюхаю. Ага, щас. Я прям разбежалась и рассказала бы ей все, ага. Да разве я бы смогла? Я к тому времени уже стопудово была уверена, что, если со мной это произошло, значит, так тому и быть. Значит, со мной так можно. С другими нельзя, а со мной можно. Я одна такая, сильно «счастливая», если с теткиной колокольни смотреть. Наверное, прокаженный так же может себе внушить, что он судьбой избранный… Какой тут, к черту, психолог?!

– Значит, и психолог ничего не увидела?

– Не знаю, может, и увидела. По крайней мере, до слез меня довела. Всю болячку внутри расшевелила… Еще и тетя Руфина увидела, что у меня глаза на мокром месте. То да се, расспрашивать начала… Испугалась, в школу побежала. Уж не знаю, о чем она с этой психологиней говорила, да только та от меня отвязалась, вообще замечать перестала, будто я пустое место. Думаю, тетя Руфина ей денег дала. Наверное, ее Филипп так проинструктировал – если что, сразу деньги давай.

– Тая, я не поняла… Почему ты считала, что именно с тобой это… это можно? Откуда взялась подобная уверенность?

– Ну, вы такие вопросы задаете… Вы что-нибудь про психологию жертвы слышали? Вот я и есть – та самая жертва. Перепуганная, безвольная и ущербная. Как в детстве пережила душевный паралич, так и все… Когда Филипп меня первый раз руками обтрогал… Да он и глазами умел так же трогать. Я столько времени несла в себе этот ужас, упакованный в коробочку! А коробочка эта, как сейф бронированный. Только у меня код от замка был, только я одна имела право туда заглядывать. А другие – нет. Мне и в голову такое не приходило – открыть содержимое сейфа на обозрение. Я там свою личную мерзость хранила… Как в сказке – царь Кощей над златом чахнет… Вот и я чахла потихоньку.

– А сейчас?

– Что – сейчас? – удивленно переспросила Тая.

– Почему сейчас мне открыла?

– Ой, ну что вы, Кира Владимировна… Да я же… Да я хоть что сейчас открою, как вы не понимаете! Любые коды и замки, ради бога… Да я хоть что с собой сделаю, только отпустите Тараса!

– Что ж, понятно… – вяло улыбнулась Кира, качнув головой.

– Что, что вам понятно? Ничего вам не понятно! Отпустите его, а?

Тая сложила ладони у подбородка, посмотрела на Киру с мольбой. Бровки у нее были совсем детские, белесые, выжженные солнцем. И глаза, как у раненого олененка.

– Он не виноват, Кира Владимировна… Это я Филиппа убила… Ну, вы же поняли, какие у меня были мотивы. Целая куча мотивов! Если надо, я все до конца могу рассказать! Ну, как это было… Когда он меня в первый раз…

– Не надо…

Но, видимо, Тая ее не услышала. Она продолжила говорить, захлебываясь словами, по-прежнему держа ладони у подбородка.

– Мне было двенадцать, когда все произошло… В мой день рождения. Он приехал, шикарный праздник устроил, подарков навез. Кольцо с большим бриллиантом, сережки, диадему… И я все поняла. Мне даже страшно не было. Даже жалко его немного было. Он все время повторял, что любит меня, что умрет без меня. Чтобы я его пожалела и перестала мучить… Как будто от меня что-то зависело. Двенадцать лет! Наверное, и у взрослой тетеньки крыша поедет… Ну, в общем… Надеюсь, вы не хотите совсем уж интимных подробностей?

– Нет, не хочу… Таечка, девочка, тебе и впрямь к хорошему психологу надо.

– Тогда уж лучше к психиатру. А вы испугались, да? Я на сумасшедшую похожа? У вас в тюрьме есть психиатр?

– Да в какой тюрьме?

– А вы что, меня не арестуете?

– Нет. Говорю же – тебя врачу нужно показать.

– Да сейчас-то зачем! Сейчас я уже взрослая, совершеннолетняя. Еще два дня – и замуж бы вышла под жарким солнцем Испании! Вы были когда-нибудь в Испании, Кира Владимировна?

– Была…

– И как там?

Глаза у Таи вспыхнули нездоровым блеском и тут же угасли, и вся она сникла и проговорила тихо:

– Ой, что-то мне плохо… Голова закружилась… Можно я лягу, Кира Владимировна?

– Конечно… Пойдем я тебя отведу.

– Я сама…

– Хорошо, сама так сама.

Тая с трудом поднялась по ступенькам, добрела до спальни. Кира шла сзади, страхуя каждый ее шаг. Все ей казалось, что Тая вот-вот упадет.

В спальне Тая упала на кровать, и Кира накрыла ее одеялом, подоткнула со всех сторон.

– Так спать хочу, не могу… Простите меня, пожалуйста, Кира Владимировна, едва слышно бормотала Тая, все еще дрожа под одеялом. – Вы только отпустите Тараса, пожалуйста. Скажите ему, если увидите. Скажите…

– Что ему сказать, Таечка? Что?

– Не знаю я… Скажите ему спасибо. Потому что он такой. Он так на меня смотрел… Хорошо смотрел, понимаете? Будто я такая, как все… Он сказал, что знает про меня и Филиппа, и все равно смотрел, будто я такая, как все.

– Хорошо, я все ему передам. А ты спи, Таечка. Тебе надо поспать. И никуда не уходи из дома.

– Куда я пойду? Мне некуда идти… Только в тюрьму… Почему вы не забрали меня в тюрьму? Отпустите Тараса.

Кира вдруг подумала, вслушиваясь в ее бессвязное бормотание: а ведь и впрямь девчонке пойти некуда. И проговорила быстро, склонившись к ее лицу:

– Тая, ты можешь жить у меня… Мы с мамой вдвоем, у нас квартира трехкомнатная, места всем хватит.

– Какая вы добрая, Кира Владимировна… Не надо… Но все равно спасибо. Кстати, а где дом моей бабушки? Я так и не нашла.

– Ладно, я тебе потом покажу. Спи… Я входную дверь сама закрою. А ключи с собой возьму. У Татьяны ключи есть?

– Да есть…

– До завтра, Тая.

Тая ничего не ответила. А Кира тихо вышла, прикрыв за собой дверь спальни.

* * *

На улице мягко светило солнце, обещая скорую прохладу сумерек. В лесу заполошно кричала какая-то птица, налетевший ветер принес терпкие запахи разнотравья, дождя и грибов. Кира глянула на часы – ого… Восемь уже.

Она медленно спустилась с крыльца, постояла в раздумье. Такси вызывать не хотелось. И дежурного Славу тоже не хотелось обременять просьбами.

Отчего ж не пройтись пешочком до трассы? Подышать свежим лесным воздухом, освежить голову… Хотя о какой свежести в голове может идти речь – после такого разговора. Ни в голове, ни в душе, ни в сердце нет свежести, а есть ощущение гнилого тумана вперемешку с муками совести.

В лесу было прохладно и тихо. Кира сошла с дороги, пошла рядом по обочине, отодвигая ладонью буйно разросшиеся зонтики купыря. Подумала вдруг – сто лет в лесу не была… Хорошо как. Тихо. Спокойно. Заходящее солнце сверкает меж стволов, дразнится, словно приглашает пойти туда, в лесную глубь. А что – и пойти бы… Идти себе, идти, ни о чем не думать… В самом деле, живет же кто-то именно так! И она бы могла, если бы выбрала себе другую профессию. Поступила бы, к примеру, после школы в лесотехнический институт, а не брала бы штурмом юридический целых четыре года. Теперь бы гуляла по лесам и полям с удовольствием, а не копалась бы в чужой мерзости. Хотя «копаться» – это ладно, это еще полбеды. Но что дальше с этой закоренелой мерзостью делать, как девчонке помочь?

Кира услышала шум проходящих машин – значит, трасса уже недалеко. Не хотелось уходить из леса. Да и в голове так ничего и не прояснилось, а наоборот, мысли понеслись не в ту сторону.

Надо еще погулять, подумать, решила она. А еще лучше – посидеть. Вон там, на упавшем стволе.

Посиди, подумай, следователь Стрижак. Можешь ноги вытянуть, плечи расслабить и опустить. И что же мы с тобой имеем, следователь Стрижак? А ничего мы не имеем определенного. Ни объективной стороны дела у тебя нет, ни субъективной. Вообще ничего нет, получается, кроме ощущения стыда перед этой девочкой. Плохим ты дознавателем была десять лет назад, теперь ты плохой следователь, вот и все, что мы с тобой имеем. И потому тебе из лесу не хочется уходить, и потому думаешь о чем угодно, только не о том, о чем полагается думать нормальному следователю. Получается, как в том анекдоте про пожарного… Мол, хорошая у меня работа – сижу весь день в дежурке, чай пью, телевизор смотрю. Но как, блин, пожар, так хоть увольняйся…

Она просидела до сумерек, глядя в траву, где происходила тихая и беззаботная лесная жизнь. Божья коровка лезла вверх по жесткому стеблю тимофеевки, падала на землю и снова начинала свое упорное восхождение. Маленькая птаха вилась над головой, щебетала истово. Наверное, у нее где-то неподалеку было гнездо. Из леса потянуло прохладой…