– Да кто спорит. Нормально, конечно, но не в твоем случае. Все же не просто так… Сколько можно тебе объяснять?

– Да вы с мамой как раз ничего и не объясняете, все ходите вокруг да около! Возьми да объясни, чтобы я понял!

– Ты точно этого хочешь?

– А то!

– Но я не могу… Понимаешь, это такое… Такое обстоятельство… Такой тяжкий грех на моей душе… Пощади, а?

– Пап, не пугай меня. В чем дело-то?

– Ну ладно… Ладно, я скажу. В общем, этот Рогов… Он не совсем нормальный, что ли… Он, когда Настя умерла, на ее дочку опекунство оформил. Он и на Насте хотел жениться, чтобы… Сам понимаешь…

– Нет, не понимаю. Ты что, хочешь сказать, что он педофил?!

– Ну вроде того.

– А ты откуда знаешь?!

– Не спрашивай меня откуда. Знаю, и все.

– Господи… Как же так… Но как же она жила со всем этим?!. Если это правда, пап… Ведь это…

– Да, жалко девочку. Такая судьба, выходит. У всякого своя судьба, сынок.

– Да какая, к черту, судьба! Не судьба, а чужое преступление! Ее же спасать надо. А его под следствие и в тюрьму!

– Ты, что ли, будешь следствие проводить? Или я? Да кто мы такие, сынок… Мы люди маленькие, что мы можем…

– Да можем, а почему нет?! И почему ей раньше никто не помог? Почему она сама… Она же могла в полицию заявить.

– Выходит, не могла. «Психология жертвы» называется. Это со стороны легко рассуждать, что девочка могла, чего не могла… Когда девочку склоняет к сожительству взрослый дядька, из нее самодостаточной смелой женщины получиться уже не может. Она вечная жертва, из этой паутины ей не выбраться. Да и не отдаст паук свою жертву, которую в паутину поймал. Убьет любого соперника, но не отдаст. И от следствия откупится, и от тюрьмы. Да много таких нынче, как этот Рогов, хитрых да изворотливых. Теперь ты понял, что к чему? Мама права, сынок. Убьет, но не отдаст.

– Нет, это я ее не отдам. Не будет, не будет она его жертвой. Не отдам!

Тарас подскочил с дивана, пружинисто зашагал по комнате, с силой сжимая кулаки в карманах спортивных штанов. Остановившись напротив отца, зло бросил ему в лицо:

– Да этого Рогова убить мало за такое! Это я его убью, а не он меня!

– Ладно, ладно, охолони, убивец! Тебя ж колотит всего! Успокойся, мужские решения в такой нервной трясучке не принимаются. Сядь, посиди. Подумай, расслабься, оцени, куда хочешь вляпаться. А то ходишь и лаешь, как Моська на слона.

– Отец, ты что?.. Ты что говоришь такое? Что ты предлагаешь мне оценить?

– Я предлагаю тебе оценить свои возможности. Реально оценить. И понять, что нет у тебя никаких возможностей. Если ты полезешь в эту паутину, тебя убьют. Это в худшем случае. А в лучшем… Какую-нибудь подставу организуют.

– Значит, ты предлагаешь труса включить, да?

– Иногда можно и труса включить. Подумай хотя бы о нас с мамой.

– А ты, пап… Ты ведь знал про этого Рогова, про Таю?.. И молчал. Ты труса включил, да?

– Я не хочу об этом говорить, сынок. Поверь, у меня были причины и обстоятельства. Это мой тяжкий грех, и я знаю ему цену. Всю жизнь этот крест на себе несу. Наверное, ты меня перестанешь уважать, но это так, да. И делай со мной что хочешь, только прошу тебя, сынок… Жизнь штука сложная, плетью обуха не перешибешь…

Тарас подошел к окну, встал спиной к отцу, перекатился с пятки на носок, произнес тихо:

– Уйди, пап, а? Уйди, иначе я глупостей наделаю. Не могу тебе в глаза смотреть, уйди. У меня голова кругом идет, я не спал ночью… Мне сейчас на другом сосредоточиться надо. Придумать, как Таю увидеть, поговорить.

– Господи, да сколько можно, тебе хоть в лоб, хоть по лбу! – хлопнул себя ладонями по коленям Сева. – Да кто ж тебе даст с ней поговорить-то?

– А я разрешения спрашивать не собираюсь. Ночью поеду, найду ее… Увезу…

Сева тихо матюкнулся, качнул в безнадеге головой, внимательно посмотрел на свои ладони. Решив про себя что-то, проговорил почти равнодушно:

– Ночью так ночью… Сейчас ведь не ночь, сынок. Вон, и сумерки только-только собирались. Ты ложись пока, подремли… Сам говоришь, не спал ночью. А хочешь, я тебе сюда ужин принесу, чтобы маму разговорами не беспокоить?

– Нет, не хочу.

– Ну ладно. Пойду я. Ложись, подремли.

Отец ушел, тихо закрыв за собой дверь. Тарас еще немного постоял у окна, сжимая и разжимая кулаки, потом напрягся всем телом, резко тряхнул головой. Надо привести себя в равновесие, если решение принято. Да, отец прав, до ночи еще далеко… Надо поспать хоть немного, набраться сил. И телефон в режим будильника установить.

Сон сморил его в ту же минуту. Через полчаса Света тихо открыла дверь в его комнату, забрала телефон с тумбочки, так же тихо вышла. Вставила в замочную скважину ключ, провернула два раза, подергала для верности дверь. Хоть и хлипкое препятствие, но все же…

Сева в это же время, приставив к стене лестницу, плотно закрыл ставни на окнах сыновней комнаты. Хоть и хлипкое препятствие, но все же. Зато ни звук лишний в комнату не проникнет, ни лунный свет. А что они могли сделать еще, родители бесправные? Хоть это. Выросло дитя, никаким способом не удержишь, не остановишь. А надо остановить, надо. Спасти дитя.

– Сев… Сева… – шепотом позвала Света, выйдя во двор.

– Что?

– Возьми шило в кладовке, проколи шины на мотоцикле…

– Ага, сейчас. А ты куда, Свет?

– Я на скамеечке у ворот буду сидеть, караулить.

– Всю ночь, что ли?

– Да, всю ночь.

– Ладно, иди спать, я сам покараулю.

– Нет, я тебе не доверяю. Ты уснешь и его пропустишь.

– Что ж, тогда вместе будем сидеть.

Они и впрямь сидели до рассвета на скамье, не уступив друг другу ни капли ответственности. Молча сидели. Света куталась в старую кофту, глядела упрямо сначала в темноту, потом в предрассветную дымку, ежилась от ветра. Сева угрюмо смотрел себе под ноги, свесив с колен кисти рук. Тарас тихо спал в своей комнате, не потревоженный сигналом будильника. Юный сон бывает на удивление крепок и не слушает приказов сознания.

Снилась ему Тая. То есть поначалу он думал, что это Тая. Потом пригляделся и отшатнулся в испуге. Странное это было существо, и не человек, и не призрак, а так, мерзость какая-то. И почему-то он там, во сне, определенно знал, что имя этому существу – Мерзость. И обличье у него полностью Таино. И фигурка ее, и лицо, и волосы…

– Мне тебя надо убить! Ты не Тая!

Хохочет Мерзость…

– Меня убить невозможно, дурачок. Я вполне зрелая Мерзость, я вторая суть твоей Таи, тебе со мной не справиться.

– Я убью тебя. Потому что я люблю Таю.

– И я тоже ее люблю. Мы с ней единое целое. Ты поздно пришел, дурачок, место занято.

– Любить никогда не поздно. Я не отступлюсь. Я тебе ее не отдам. Пошла вон…

– Ха-ха! Ты думаешь, это так просто? Наивный.

– Пусть наивный. Но я люблю. Я буду бороться.

– Ты думаешь, она этого хочет?

– Да! Я знаю! Она тоже любит меня! Мы вместе с тобой разделаемся… Ты все равно уйдешь! Тая, где ты? Помоги мне, Тая!

– Не зови. Не услышит. Не может она тебя слышать. Ей страшно. И стыдно. Ей со мной удобнее. Привыкла она ко мне, понимаешь?

– Нет, она слышит, я знаю. Я все равно тебя убью.

Он очень устал от этого диалога там, во сне. Смертельно устал. Но Мерзость устала тоже. И он выбрал-таки момент – ударил ее ножом. И сам удивился, что из раны потекла кровь – обычная, человеческая. Много, много крови.

Тая в эту ночь не спала. Сидела на балконе, вглядываясь в темноту, разбавленную жидким лунным сиянием. И напряженно вслушивалась в тишину. Все ей чудилось, будто доносится издалека шум приближающегося мотоцикла.

Она хотела его услышать и очень боялась услышать. Так боялась, что в какой-то момент подумала – скорей бы Филипп вернулся, чтобы прекратилось это мучительное ожидание. Потому что когда ждать нечего, поневоле смиряешься с обстоятельствами.

Но Филипп не уточнил, когда вернется. Днем звонил ей на мобильный, но был очень занят, и она не успела спросить. А впрочем, уже все равно. Первая ранняя птаха подала голос, значит, скоро рассвет. Не хотелось встречать рассвет на пару с обманутым ожиданием. Надо было идти спать…

Снился ей Тарас. То есть поначалу она думала, что это Тарас. Потом пригляделась и задохнулась в счастливом удивлении. Странное это было существо, не человек и не призрак, а сгусток теплого света. И там, во сне, Тая вдруг отчетливо поняла, что имя этому существу – Любовь… С лицом, улыбкой и голосом Тараса… Притягивает к себе, манит, но нельзя, нельзя…

– Я знаю, что ты Любовь, и ты прекрасна, и я бы очень хотела… Но уйди, пожалуйста. Не дразни. Мне больно.

– Не бойся, ничего не бойся… Будь смелее!

– Но я недостойна!

– Все люди достойны любви. А ты – тем более.

– Почему я – тем более?

– Потому что я нужна тебе, как никому другому. В тебе сидит зло чужой похоти, ты в этом не виновата…

– Но мне внушили, что это и есть любовь.

– Нет, что ты! Любовь – это совсем другое. Ты же знаешь, ты обо мне читала в книгах, правда?

– Да, я читала… Любовь не мыслит зла, не радуется неправде, а радуется истине. Любовь все покрывает, всему верит… Но это все не про меня и не для меня! Я не верю!

– А ты верь. Я – настоящая. Я любовь этого юноши по имени Тарас. Ты мне верь. Ведь ты тоже любишь его… Будь смелее, помоги ему!

– Как?

– Просто иди навстречу, не бойся ничего. В этом твое спасение! Он должен победить сидящее в тебе зло.

Она пошла. Побежала. Как легко бежать во сне – будто отталкиваешься ногами от земли и летишь, летишь… И почти долетела, и Тарас близко… Но что это у него в руках? Нож, перепачканный кровью. Алые капли падают на землю, расплываются жуткими пятнами. Как страшно, как много крови… Но надо сказать, что она поверила его Любви! Надо, но не получается! Он не слышит, не слышит! Вместо признания вырывается из груди жалкое слезное мычание.