О чем Рогов говорил со своим преданным охранником, Тая уже не слышала. Но разговор вышел явно неприятный.
– Сам не знаю, как получилось… Развела меня, как лоха… – виновато бубнил Клим, глядя исподлобья на хозяина.
– Да уж, действительно… – усмехнулся Рогов. – И все-таки мне интересно, откуда этот подозрительный мотоциклист взялся, а?
– Так это же тот самый пацан, я узнал его…
– Какой пацан?
– Да я ж говорил вам давеча, помните? Сынок Севки Марычева!
– Да? Странно, очень странно. Может, она сама его нашла, как думаешь?
– Да не, откуда?.. Я думаю, он и впрямь случайно ее подвез.
– Не знаю, не знаю… Как-то не верю я в случайности. Не нравится мне все это, ой не нравится…
– Ну да. И мне тоже не нравится. Может, убрать его, а, Филипп Сергеич?
– В каком смысле – убрать? Ты что мне предлагаешь, не понял?
– Да нет… Я другое имею в виду… Можно его временно вырубить для профилактики, пусть недельку-другую в больнице поваляется. А что, с мотоциклистами все время что-нибудь да случается. И вообще… Рано вы девочку сюда привезли, Филипп Сергеич… Опасно, блин. Конечно, сейчас она не девочка, но вдруг чего?.. Болтанет где-нибудь… А вам сейчас никак нельзя ничего такого. Никуда бы ваша любовь не делась, подождали бы.
– Все, хватит! Говоришь много! – резко оборвал его Рогов, со стуком поставив бокал на столик. – Ты что, собрался меня учить, как любить и кого любить?
– Извините, Филипп Сергеич… Я ж тоже переживаю…
– А ты не переживай! Ты объясни лучше, почему не уследил, как она из дома ушла? Где была, с кем была, кого видела? Какой ты, на хрен, охранник после этого, а? Доверенное лицо? Уволю к чертовой матери…
Клим слушал понурив голову, моргал виновато. И в который уже раз Рогов поймал себя на мысли: как же Клим на собаку похож. На верного злого пса, который глотку перегрызет за хозяина и который молча и покорно примет от хозяина удар плетью. Странный, очень странный мужик – откуда в нем такая покорная услужливость? И откуда у этого бывшего насильника и бандита такая слабая преданная душонка?
Помолчав немного и дав Климу помучиться чувством вины, Рогов проговорил уже более спокойно:
– Что ж, Климушка… Надеюсь, ты больше не облажаешься. Я ж тебе доверяю, как самому себе. Ценить должен.
– Да я… Филипп Сергеич… Да я за вас…
– Ладно, ладно, понимаю. И все на этом, некогда нам с тобой беседовать, дела не ждут, в аэропорт меня сейчас повезешь, к ночи сюда вернешься.
– А куда летите?
– Да в Питер, будь он неладен. И отложить никак нельзя.
– Да все будет в порядке, уж я теперь!..
– Давай-давай, смотри в оба глаза. Только без больниц и аварий, я тебя умоляю, не надо ничего такого! Уж сам соображай, как и что… По обстановке…
– Сынок… Ты почему не отвечаешь? Я тебя зову, зову.
Тарас вздрогнул, повернулся к двери, уставился на мать в недоумении.
– Извини, мам, я не слышал.
– Спал, что ли? Я тебя разбудила?
– Нет, не спал.
– А чего лицо такое опрокинутое, будто спросонья?
– Я… Я просто задумался. Извини.
– Ты не заболел часом, а? Приехал насквозь промокший…
– Нет, не заболел. Все нормально, мам… Слушай, мне с тобой поговорить надо. Вернее, спросить…
– Вот за ужином и поговорим. Я ж тебя ужинать звала, а ты не откликался. Иди садись за стол, отец ждет.
– Иду…
Тарас тряхнул головой, сильно потер ладонями лицо. Не помогло. Состояние и впрямь было такое, будто только-только проснулся и невозможно отогнать от себя привидевшийся сон… Может, ему действительно все приснилось? И девчонка эта приснилась, маленькая, худая, белобрысая, с голубыми глазами-блюдцами, до краев наполненными таким неизбывно смиренным отчаянием, что хотелось схватить ее в охапку и спрятать за пазухой, отогреть-убаюкать… А когда отогреется, расспросить тихонько, что же такое страшное с ней произошло и какая нужна помощь. Ведь нужна же какая-то, не бывает в девчачьих глазах ни с того ни с сего столько неизбывно смиренного отчаяния, будто она через войну прошла и сломалась.
– Сынок! Ну в чем дело-то? Почему не идешь? – снова послышался из кухни мамин голос. – Мне потом отдельно тебя ужином кормить, что ли?
– Да иду, иду, мам, – пробурчал тихо Тарас, поднимаясь с дивана.
Из открытого окна вкусно пахло влажной после дождя землей и мамиными цветами, в изобилии растущими на участке. Все свободное время мама отдавала этой радости, даже в лице менялась, когда начинала с цветами возиться. Лицо становилось мягким, улыбчивым, ранние морщинки пропадали куда-то. А главное, в глазах не было привычной злой настороженности, будто надо сию секунду дать отпор невидимому врагу. Все-таки странно – почему… Не было у них никаких врагов, откуда им взяться-то? Жили себе тихо и мирно, без ссор и семейных скандалов, отец так вообще патологический молчун, слова из него не вытянешь.
Не очень богато, конечно, жили, но и не бедствовали. Но мама все равно часто нервничала, начинала разговаривать с отцом сквозь зубы. А он с ней никогда и не спорил, только однажды взбеленился. И вроде обыкновенный мужской разговор меж сыном и отцом намечался, ничего не предвещало скандала.
– Сынок… А почему тебе повестка в военкомат не пришла? Ты ж вроде проходил призывную комиссию?
– Не знаю, пап… На днях придет, наверное.
– Ты скажи, мы проводы соберем, все честь по чести. В армии послужить надо, мужик ты или кто?
– Надо так надо, пап, кто спорит.
– Молоток, сын… Правильно рассуждаешь.
И, обернувшись к маме, проговорил чуть заискивающе:
– Ты бы с продуктовыми запасами подсуетилась, Свет… Вдруг придется срочно проводы собирать? Надо ж будет людей звать, у Тараса друзей много.
– Не будет никаких проводов, успокойся! – ответила мама, подняв на отца сердитые глаза.
– То есть… Не понял… Как это – не будет?
– А так. Не пойдет мой сын в армию. Слава богу, у него мать есть. И мать в отличие от отца подсуетилась, нашла знакомых в медкомиссии, сделала сыну белый билет.
Пока отец с удивлением переваривал услышанное, Тарас спросил тихо:
– Мам… Что, правда?
– Правда, сынок.
– Но… Зачем? Я разве просил?
– А меня просить не надо. Я лучше знаю, как надо, я мать. А ты мой сын.
– Но я же…
– Все, отстань! Слышать ничего не хочу! Дело сделано, назад уже ничего не повернешь.
– Ты… Ты зачем это сделала, а? – свистящим шепотом спросил отец, медленно багровея лицом. – Ты по какому праву вмешиваешься в его жизнь?
– По праву матери, Сева.
– А ты у сына спросила, желает ли он твоего права? Что оно такое есть, твое право? Откуда оно взялось? А мою жизнь ты тоже перевернула по своему праву? Теперь за сына взялась, да? Эх ты… Нет, не могу я так больше… Как же я тебя…
– Замолчи, Сева! Замолчи, слышишь? Не смей при сыне!
Отец, шумно втянув в себя воздух, шваркнул кулаком по столу, поднялся, вышел из дома. Было слышно, как жалобно скрипнула, открываясь, калитка.
– Не обращай внимания, сынок. Часа два побегает, успокоится, вернется. Ничего, ничего… Чаю хочешь? Я к чаю вишневый пирог испекла.
Тарас хотел было спросить, что значило это отцовское «не могу я так больше» и недоговоренное «как же я тебя…», но не решился. А может, просто испугался. А вдруг это недоговоренное – «ненавижу»? И как потом с этим жить? Как родителям в глаза глядеть? Будто он виноват в этом недоговоренном.
Так и не спросил. И правильно сделал, наверное. Отец вернулся уже ночью, и утро потом было такое, как всегда. Вкусный мамин завтрак, запах цветов из окна, отцовская привычная молчаливость. Семейное домашнее утро. Ничего и не изменилось.
Ладно, хватит стоять у окна и ковыряться в памяти, надо идти, мама ждет с ужином. Уже и запахи донеслись в комнату аппетитно мучительные – жаренной с чесноком курицы. Только сейчас он понял, как проголодался.
Мама с отцом уютно сидели за накрытым столом, одинаково подняли головы от тарелок, когда он вошел. Тарас уселся на свое место, вожделенно потер ладони.
– Я тебе ножку положила, сынок… С корочкой зажарила, как ты любишь. Картошка еще, салатик…
– Ага, спасибо. Я голодный как зверь.
– Ешь, сынок, ешь. А о чем ты поговорить хотел? Или спросить, я не помню?
– Да, я хотел спросить у тебя, мам… И у тебя тоже, папа. Может, вы знали такую женщину – Настю Ковалеву? Она вашего возраста должна быть. Правда, она умерла десять лет назад, но, может, вы ее знали?
Отец с матерью перестали жевать, застыли с одинаково неловким выражением на лицах. Первой опомнилась мама, сглотнула с трудом, поперхнулась и долго натужно кашляла, прикрыв рот ладонью. Отец какое-то время глядел на нее с досадой, потом встал из-за стола, дрожащей рукой распахнул дверцу кухонного шкафчика, проговорил хрипло:
– Где-то у меня сигареты были… Ты не помнишь где, Свет?
– Да нет у тебя… Никаких сигарет… – сквозь кашель проговорила мама, раздраженно махнув рукой. – Садись за стол, нечего прыгать! Сигареты ему понадобились! Ты же бросил давно!
Наконец мама справилась с удушьем, спросила тихо, глядя в свою тарелку:
– Сынок, а откуда ты?.. Почему ты этой женщиной вдруг интересуешься? Странно как-то…
– Да ничего странного, мам… Просто я сегодня с одной девчонкой познакомился, она на Речной улице дом разыскивала, где ее бабушка жила. Я помочь хотел… Эта девчонка – дочь Насти Ковалевой и есть. Вот я и подумал… Может, вы ее знали?.. Может, в школе вместе учились?..
– А зачем ей бабушкин дом искать? Там сейчас другие люди живут, – тихо пробормотал отец, а мама глянула на него быстро и сердито.
– Значит, ты знал эту Настю Ковалеву, да? – ухватился за отцовские слова Тарас. – И знаешь, в каком доме ее бабушка жила?
– Погоди… Погоди, Сева! – протянула мама ладонь, чтобы удержать отцовский ответ. И, обернувшись к нему, спросила осторожно: – Зачем тебе все это, сынок? Зачем, скажи?
"Умягчение злых сердец" отзывы
Отзывы читателей о книге "Умягчение злых сердец". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Умягчение злых сердец" друзьям в соцсетях.