Елена Сазанович - Улица вечерних услад

Я выключил свет. И лег спать. И неожиданно для себя мгновенно уснул. Хотя вот уже сколько пет мучился бессонницей. Единственной своей болезнью…

Утром я сидел за столом в углу, как всегда. И ждал кофе. И передо мной лежали бумага и ручка.

– Здравствуйте, – официантка поставила чашечку передо мной. И как всегда, робко улыбнулась. – Вы сегодня будете писать?

Я пробурчал что-то невнятное в ответ. И со страхом подумал, что она сейчас спросит: «А о чем?»

– А о чем, если не секрет? – спросила она, чуть покраснев.

– Секрет, милая девушка. Все, что еще непридуманно, всегда секрет, – изрек я на всякий случай для истории.

– А-а-а, – протянула она понимающе. И все так же продолжала стоять, уставившись во все свои красивые глаза на меня. Явно, она что-то хотела еще спросить.

– Вы что-то хотите спросить?

Официантка замялась.

– А та… женщина… Ну, вчера, помните? В узком коротком платье… Она ваша жена?

Я замахал руками.

– Ну разве я похож на женатого человека? Это моя муза, милая девушка.

– Ну и муза у вас, – она обиженно покачала головой. – У нас, между прочим, довольно приличное кафе. С такими музами можно встречаться и в другом месте.

– Я непременно воспользуюсь вашим советом, милая, – и я уткнулся носом в чистый лист бумаги. Чтобы не наговорить грубостей. И не заметил, как она ушла. И уже ничего не замечал. И моя рука, мимо моей воли вывела в центре белого листа два слова:

Вера… Вера… Вера… Боже, как это было давно. Наш маленький дворик, утопающий в тополях. Мой умница и красавец отец. Вертлявый хохотун Кит. Я, флегматичный до смеха. И Вера. Вера… Боже, как это было давно…

Отец привел ее в наш дом, когда мне только стукнуло шестнадцать. И я закончил девятый класс.

– Знакомься, Костя. Это Вера, – и отец за руку подвел ее ко мне.

По возрасту она мало отличалась от меня. И я позднее узнал, что ей уже 23 года. И очень удивился.

– Это Вера, – повторил отец. И виновато улыбнулся.

А я, заглядевшись на ее стройные ноги, не мог сообразить в каком качестве она вошла в наш дом.

Отец откашлялся в кулак.

– Она будет у нас жить.

Я поднял на него удивленный взгляд, наконец-то сообразив, что он сказал.

– Она что – беспризорница? – спросил я.

И Вера расхохоталась. И смешно сморщила свой острый носик.

– Какой большой у тебя лоб, – восхитилась Вера. И легонько прикоснулась кончиком пальца к моему лбу.

Я резко отпрянул.

– Какой милый у тебя мальчик, – Вера назвала моего отца на «ты». И меня это неприятно удивило. – И лоб у него большой. Как тебя зовут, мальчик? – и ей при этих словах оставалось вытащить конфетку.

– Лоб, – представился я. И поклонился до земли.

Вера прыснула.

– Лоб, – передразнила она меня. – Очень подходит. – Лоб маленький, – и она бесцеремонно тыкнула в меня пальцем. И тут же повернулась к отцу. – А ты – Лобов-большой. Когда Лоб вырастет, его тоже станут называть по фамилии. Он вырастет и станет Лобовым, а не Лбом.

Она несла такую чушь. Что я не выдержал и незаметно замахал руками возле ушей, глядя на отца. Отец ответил мне укоризненным взглядом.

– Боже! – Вера всплеснула маленькими ручками. – И так живут ученые! – и она жестом указала на нашу комнату.

– Да в такой комнате можно сдохнуть от скуки! Ни одного цветочка даже!

И, оглядев комнату новыми глазами, я неожиданно согласился. Судя по виду отца, он согласился тоже. Хотя раньше мы этого не замечали. Письменный стол, тахта, книжный шкаф, набитый книжками, нас вполне устраивали. Во всяком случае все было под рукой.

Но Веру эта обстановка явно шокировала. Мы стояли с отцом, вытянув руки по швам. А она порхала из угла в угол. Щебетала, как лучше устроить наш уют.

– А на балконе мы посадим цветы, – заключила она. – Они называются вечерние услады. Потому что пахнут только по вечерам. Лобов, ты любишь цветы?

Отец пожал плечами. Над этим вопросом он, пожалуй, за всю свою жизнь ни разу не задумался.

– А что ты любишь, Лобов?

– Канта, – отец почесал за ухом.

Вера посмотрела на него, как на чокнутого.

– А ты, Лоб? – уже с опаской обратилась она ко мне.

Я отдал учтивый поклон.

– Шопенгауэра, к вашему почтению.

Вера щелкнула язычком.

– Ну и ну! Так недолго и повеситься. И чтобы не сделать этого опрометчивого шага. С сегодняшнего дня вы полюбите совсем другое.

– Что??? – со страхом почти одновременно крикнули мы. С отцом.

Вера потащила нас на балкон.

– Лобовы! Ну посмотрите же! Протрите глаза, Лобовы! – и она показала куда-то вдаль.

Мы терли глаза. Но ничего там не видели заслуживающего нашей любви.

– Какие тополя, Лобовы! А воздух! – Вера глубоко вдохнула утренний воздух летнего дня. – Вы чувствуете? А запах! Лобовы! Под вашим окном цветет целый куст жасмина! А вы в это время любите какого-то Канта и… как его, – тут Вера запнулась. – Шопенагура, кажется…

– Шопенгаура, – обиделся я за своего любимого философа.

– Ну, это без разницы, – Вера махнула рукой. Явно, что эта фамилия была для нее пустым звуком.

– И еще лето, Лобовы! Сейчас лето. Вы это хоть знаете?

Мы дружно кивнули головой. Уж что-что, а это мы знали точно.

– С сегодняшнего дня вы и его начнете любить. А еще… А еще – меня.

Отец развел руками. Это для него было неоспоримым.

Через пару дней наша квартира преобразилась. И если раньше в нее еще как-то можно было попасть через дверь. То теперь это было сделать практически невозможно. Потому что дверь просто-напросто с трудом открывалась. По-моему. Вера понятия не имела, что в комнату входят через дверь. Она завалила ее какими-то разноцветными коробками. Книги все выгрузила из книжного шкафа на пол. По ее мнению так будет легче найти любую книжку. А книжный шкаф постепенно заполнялся какими-то ветками, засушенными цветами, бабочками, камнями и много-много еще другим. На что способна природа. А стены она разрисовала какими-то разноцветными кляксами. Как она объяснила мне, что это цветы. Но с этим заявлением я довольно легко согласился, так как часто бывал на выставках современной живописи. А у Веры получилось не хуже. И к тому же за несколько минут. Творческих исканий она не знала. И не хотела знать.

В углу комнаты она поставила клетку, в которую посадила белую мышь. По ее мнению клетка – лучшее место жительства для мышей. Поскольку они вольны распоряжаться своим временем. И в любую минуту могут легко проникнуть через прутья на волю. В общем, я ничего в этой обстановке не понял.

– Ну ты и тупой, Лоб, – заявила Вера, усевшись на каком-то ящике. И затягиваясь глубоко сигаретой, когда я попытался разузнать, что все это значит. – Ну в кого ты такой тупой? – не унималась она. – Ты просто слушай, что говорят старшие.

– Это ты-то старшая? – съязвил я.

Она утвердительно кивнула.

– Семь лет разницы – это много, Лоб. – Я, можно сказать, тебе в матери гожусь.

– Мамочка, – гнусаво пропел я. И протянул к ней руки. Она хлопнула со всей силы меня по рукам. Я разозлился и шпульнул в нее огромной шишкой. Она легко увернулась. И как тигрица прыгнула на меня. И повалила на пол. И заломила вверх руки.

– Вот так, Лоб. К чему приводит непослушание. Тебя еще можно в угол ставит, Лоб. – И она больно щелкнула меня по лбу.

Она была на полторы головы ниже меня, эта чертовка. Я легко мог поместить ее подмышку. И я никак не мог ожидать, что в ней столько силы. И с этого дня я зауважал ее. Как своего парня. И мы даже подружились. Хотя отца я долго не мог понять.

– Если бы жива была бабушка, она все равно бы умерла, увидев эту беспризорницу. В нашем благовоспитанном доме, – выговаривал я отцу, важным шагом расхаживая взад-вперед по комнате. – Я не спорю, мой дорогой отец, – продолжал с пафосом я, – фигурка у нее – класс. Любая девчонка может позавидовать. Хотя личико… Нет, отец? Личико – так себе…

– Перестань паясничать, – перебил меня отец недовольно.

– Во всяком случае я благодарен тебе, что ты принял ее… Без всяких…

– Ну, отец! Не стоит благодарности! Я понимаю, что взрослому мужчине время от времени нужна женщина, – попытался сказать я как можно серьезнее. – Но это не значит, что нужно сразу тащить ее в дом.

– Сколько жизненного опыта, сын мой! – и отец хлопнул меня по влечу.

Я его хлопнул в ответ. Но гораздо сильнее.

– Честно говоря, меня мучает один вопрос, старик. О чем с ней можно разговаривать? Она даже понятия не имеет кто такой Кафка. А когда я спросил, что такое рококо. Она ответила – пирожное.

– Никогда не задавай женщинам слишком много умных вопросов, Костя, – рассмеялся отец. – От них они быстро стареют. И по – том. Твой жизненный опыт на сей раз подвел тебя.

– Ты о чем? – не понял я.

– Чтобы любить – общие темы для разговора не обязательны. А иногда они только мешают. Усвоил?

В дверях показалась каштановая головка. И остренький носик.

– Лобовы! Обед готов!

Мы с опаской переглянулись. И наши опасения оказались ненапрасны.

В наших тарелках покоилось нечто липкое, вязкое, серо-буро-малинового цвета. Нечто вроде смеси манной каши, творога и переспелой малины. В общем, в наших тарелках умещалась вся жизненная философия Веры.

– А вообще-то вкусно, – с трудом выдавил из себя отец. И поперхнулся.

Ну что тут возразишь против любви?

Но я все-таки попытался оттянуть долгожданный момент принятия пищи.

– Вы слышали, передавали но телевизору, что в Египте один мальчик съел крокодила. И у него выросли клыки? – и я задержал ложку у самого рта.

Вера подскочила на стуле от удивления.

– Египет – это в Китае? – спросила она.

– Египет, Вера, это в Египте, – я многозначительно постучал ложкой по столу. Так и не применив ее по назначению.

– Ну я же не крокодила вам предлагаю, – и Вера обиженно поджала свои маленькие губки.