Она все сильнее прижимала его к себе, и когда на землю спустился мрак, она уже не могла видеть его, только ощущала тяжесть его головы, покоившейся у нее на груди.

— Все… будет в порядке, — прошептала она, словно говорила с ребенком. — Все… заживет… все пройдет без следа.

Лоринда слышала свой тихий голос сквозь шум волн, и, так как в сгустившемся мраке это почему-то приносило ей успокоение, она продолжала:

— Ты так силен… сильнее других мужчин… и ты победишь боль.

Уже совсем стемнело, звезд на небе не было видно, и девушку внезапно охватил страх — страх не перед ночью, а от того, что Дурстан мог умереть в ее объятиях.

Он все еще лежал неподвижно, и она прижала руку к его холодной щеке, а потом засунула ее под сюртук и, расстегнув рубашку, лихорадочно нащупала сердце. Оно ровно билось, и Лоринда облегченно всхлипнула. Она не видела ничего странного или неприличного в прикосновении к обнаженному телу мужчины и оставила руку на его груди, ощущая ладонью гладкую и теплую кожу.

— Все будет хорошо, — прошептала она. — Ты жив! Ты… будешь жить!

Лоринда приблизила к нему свое лицо и почувствовала холод его щеки своей, мягкой и нежной.

— Ты должен выжить! — твердила она. — Должен! Я… хочу этого!

Девушка внезапно замерла, пораженная собственными словами. Она вдруг осознала, что сказанное ею — правда. Она хотела, чтобы он выжил! Она хотела быть рядом с ним и больше не испытывала к нему ненависти!

Ее рука, лежавшая у него под головой, затекла, однако она не пошевелилась.

Так тянулся час за часом, и ночь близилась к концу. Лоринда за все это время не сомкнула глаз. Ей казалось, что, лишь бодрствуя, она могла защитить и оградить от беды человека, которого держала в объятиях.

Его близость порождала в ней странное чувство, до сих пор ей не знакомое. Первый раз в жизни тесное соседство мужчины не вызывало в ней отвращения.

«Он нуждается во мне, — размышляла Лоринда, — ни одно существо на свете не может дать ему в этот момент то, что даю ему я».

Только однажды девушка почти погрузилась в сон, но тут же очнулась и снова принялась лихорадочно нащупывать его сердце. Ей казалось, что она предаст его, если перестанет отдавать ему жизненную силу, которая словно переливалась из ее тела в его.

Перед самым рассветом Лоринда молилась про себя:

«Господи, помоги ему! Пусть не будет тяжелых последствий… ни от его падения, ни от холода, ни от морской влаги, которой пропиталась его одежда. Позаботься о нем, защити, как это пытаюсь сделать я!»

Эта мольба шла из самых сокровенных глубин ее сердца.

Она смутно припоминала, как будто кто-то говорил, пытаясь успокоить ее, что морская влага менее опасна для здоровья, чем дождь. Кроме того, ей удалось сохранить его в тепле — она была уверена в этом!

Небо посветлело, и Лоринда обратила внимание на то, что в течение ночи шум волн, разбивавшихся об утесы, стих, превратившись в тихий шелест.

А когда бледные проблески рассвета рассеяли мрак, в их свете Лоринда заметила, что море почти успокоилось.

Исчезли белые гребни волн и огромные тучи брызг, поднимавшихся, как только очередной вал накатывался на прибрежные камни.

Теперь сюда доносился лишь едва слышный плеск прилива, значит, очень скоро к ним должна подоспеть помощь. Рука девушки все еще лежала на груди Дурстана, и она невольно подумала, что, хотя он никогда не узнает, как прошла эта ночь, сама она никогда не сможет об этом забыть.

— Я сумела уберечь тебя, — сказала она мягко, обращаясь к нему так, словно он был ее сыном, а не мужем.

Дурстан нуждался в ней, лежа в ее объятиях, беззащитный, как младенец, и она не подвела его. Лоринда невольно заглянула в будущее: что она будет чувствовать, держа на руках собственного ребенка?

«Когда у меня появится малыш, — подумалось ей, — он никогда не будет ощущать себя лишним в доме».

Сама же она всегда чувствовала себя нежеланной. Ей до сих пор больно вспоминать, как отец был раздосадован, что родилась девочка, а не мальчик, и не только не выказывал никакой родительской привязанности, но, напротив, часто даже не скрывал своей антипатии к дочери. Да и мать Лоринды тоже не нуждалась в ее любви. Всецело поглощенная заботами о муже, она всегда ясно давала понять Лоринде, что той следовало бы родиться мальчиком, сыном, которого им так и не суждено было иметь.

«Рядом со мной еще не было никого, кому я могла бы подарить свою любовь», — размышляла Лоринда.

Ей вдруг пришло в голову, что именно это обстоятельство побуждало ее стремиться к самоутверждению любыми средствами, дабы показать всему миру свою независимость.

«У меня есть я сама, и больше мне ничего не требуется!»

Как часто она повторяла вслух эти слова! Однако они оказались самообманом. В действительности ей не терпелось отдать свою любовь человеку, который бы в ней нуждался. Не плотскую страсть — она внушала ей отвращение и страх, — но глубокую, преданную любовь, которую женщина могла отдать своему ребенку или мужчине, нуждавшемуся не только в физической, но и в духовной близости с ней.

«Да, именно к этому я всегда стремилась», — решила Лоринда.

С первыми лучами солнца наконец появилась лодка, направлявшаяся в их сторону. Когда она приблизилась, девушка разглядела в ней шестерых мужчин на веслах. Теперь они смогут вернуться домой!

Пока гребцы старались подвести лодку к берегу так, чтобы она оказалась как раз напротив них, Лоринда осторожно встала и начала потихоньку вынимать свою онемевшую руку из-под головы Дурстана.

И в это самое мгновение она вдруг осознала, что желала бы остаться навсегда рядом с ним, потому что любила его!

Следующие несколько дней, как впоследствии вспоминала Лоринда, были наполнены мучительной тревогой.

Из Фалмута вызвали доктора, который, по заверению поверенного, был самым опытным специалистом, какого только можно было найти в пределах сотни миль. Однако Лоринде показались неубедительными его объяснения относительно последствий падения для человека с комплекцией Дурстана.

— Вероятно, у него сломаны два или три ребра — тут я ничего не берусь утверждать с уверенностью, — заявил доктор. — Во всяком случае, на теле не осталось живого места от ушибов, и он серьезно растянул связки на левом запястье.

— Он так и не пришел в себя, — сказала Лоринда на третий день.

Доктор в ответ только пожал плечами:

— Сотрясение мозга — странное явление, миледи, а ваш муж отличается высоким ростом. Если он упал на голову, то не исключены осложнения.

— Какого рода осложнения? — не отступала Лоринда.

Ответ доктора был весьма неопределенным. Он что-то сказал насчет кровоизлияния в мозг, установить которое, по его словам, весьма трудно, и затем поведал Лоринде длинную историю пациента, который после несчастного случая три недели пролежал без сознания и на время лишился зрения.

Эти сведения едва ли можно было назвать утешительными, и в конце концов Лоринда пришла к выводу, что он крайне мало знает обо всем, что не имеет отношения к открытым ранам.

Когда врач покинул замок, Лоринда поднялась в спальню Дурстана и в отчаянии смотрела на него, все еще лежавшего молча и без движения.

Камердинер, маленький, жилистый человечек по имени Гриббон, был настоящим оплотом силы духа, оказывал неоценимую поддержку и помощь.

— С хозяином все будет в порядке, миледи, — сказал он. — Я выхаживал его во время малярии, тифа и разных тропических лихорадок, а им в Индии несть числа, — и едва оправившись, он снова вставал с постели бодрый и веселый как ни в чем не бывало!

— Он такой бледный, — пробормотала Лоринда, — и к тому же он сильно похудел.

— После того как он подхватил в Индии какую-то болячку, на него страшно было смотреть — кожа да кости, — подбадривал ее Гриббон, — однако очень скоро он все наверстал, если можно так выразиться! Не волнуйтесь, миледи, мы сумеем поставить его на ноги.

Лоринда знала, что, если бы даже они захотели нанять сиделку, в здешних краях найти подходящую кандидатуру было невозможно. Ни один уважающий себя человек не взял бы в свой дом спившуюся деревенскую повивальную бабку.

Следовательно, решила Лоринда, ухаживать за мужем придется самой. Однако у Гриббона были свои убеждения на этот счет, и в конечном итоге ей пришлось уступить ему большую часть того, что он считал своим неотъемлемым правом.

Гриббон умывал Дурстана и сидел с ним по утрам, пока Лоринда спала после ночи, проведенной у постели мужа. Она возвращалась к «своим обязанностям», как называл это камердинер, к чаепитию, после прогулки в саду вместе с Цезарем и Брутом.

— Мы не можем позволить вам так изнурять себя, миледи, — часто говорил Гриббон с мягкой настойчивостью няни, пытающейся совладать с упрямым ребенком.

Именно ему пришла в голову мысль, что, хотя к Дурстану еще не вернулось сознание, музыка могла коснуться его слуха.

— Почему бы вам не сыграть для него, миледи?

— Вы имеете в виду на фортепиано?

— Хозяин всегда любил музыку.

— Я даже представления об этом не имела, — пробормотала Лоринда.

— В Индии у него была одна знакомая дама, которую ему нравилось слушать. Она была очень искусной музыкантшей. Кто знает, быть может, мелодия тронет его душу, хотя он и кажется сейчас таким далеким от нас и не может слышать наши голоса.

Лоринда приказала установить фортепиано в будуаре, расположенном как раз между Спальнями Короля и Королевы. Эта комната как бы предназначалась для женщины: мягкие тона портьер, прекрасная мебель, по стилю и тону напоминавшая ту, что украшала ее собственную комнату.

Фортепиано стояло в углу, и Лоринда оставила дверь в комнату мужа открытой, чтобы, играя, можно было видеть его.

Вряд ли, подумала девушка, ее способности превзойдут искусство той дамы, которую Дурстан когда-то слушал в Индии, и ее охватило острое чувство ревности при мысли, кем могла быть та дама. Вряд ли она принадлежала к числу темноглазых гурий, которые скрашивали его одиночество.