— Дело не в том, куда ты меня затащил, а в том, как ты это сделал. Ты ведь меня обманул, когда упомянул про аукцион. Я подумал, что речь идет об аукционе лошадей, и ты знал, что меня это соблазнит. Ведь забавнее наблюдать, как ты тратишь целое состояние на хорошего жеребца, чем глазеть на картину.

Вскоре все заняли свои места, и мистер Ригглз встал на табурет, чтобы выглядеть повыше за кафедрой. Мистер Найтингейл передвинулся туда, где висело полотно, которое должно было стать первым лотом. И казалось, что внешность распорядителя привлекала гораздо больше внимания, чем мрачное и невыразительное полотно, на которое он указывал.

Эмма Фэрборн скромно держалась в стороне, но видеть ее мог каждый. И весь ее облик, казалось, молил: «Покупайте побольше и подороже! Делайте это ради его памяти и моего будущего. И пусть будет распродано все, даже то, что не имеет права на признание».

Эмма не сводила глаз с Обедайи, но чувствовала, что покупатели смотрят на нее. В особенности один из них, то есть Саутуэйт. Да и глупо было бы надеяться, что его нет в городе, хотя она и молила Бога об этом. Граф частенько посещал свои владения в Кенте, как сообщила ей ее подруга Кассандра, и было бы замечательно, если бы и на этой неделе он отправился туда, но увы…

Граф был в костюме для верховой езды, как будто собирался за город. Но должно быть, он прочел в газете о распродаже, поэтому изменил свои планы и отправился сюда, потому что не мог пропустить такое событие.

Краем глаза она видела, что он наблюдал за ней. И его чуть грубоватое, но красивое лицо хранило выражение легкой брезгливости — будто все, что происходило здесь, вызывало у него неприятие. Спутник графа выглядел более дружелюбным, и его прекрасные синие глаза светились весельем, что создавало резкий контраст с мрачным и напряженным взглядом Саутуэйта.

«Он считает, что его должны были предупредить об аукционе, — догадалась Эмма. — Наверное, воображает, что имеет право знать, как идут дела в компании Фэрборна. И похоже, он решил вставлять мне палки в колеса. Ну уж нет, дудки! Будь я проклята, если позволю ему это!»

Обедайя начал торги, и предложенная цена энтузиазма не вызывала. Но это не обеспокоило Эмму — аукционы всегда так начинались. Очевидно, следовало чем-то пожертвовать, чтобы дать покупателям время «разогреться» и определить круг своих интересов.

Обедайя же называл цены и ласково улыбался пожилым дамам.

— Очень хорошо, сэр, — с мягкой улыбкой сказал мистер Ригглз, когда какой-то молодой лорд поднял цену на два пункта.

Обедайя создавал впечатление, будто все это — мирная и тактичная беседа, а не яростное состязание.

В аукционах «Дома Фэрборна» не было никакой театральности, не было и лукавых намеков на скрытую ценность лотов. Обедайя считался самым терпеливым и спокойным аукционистом в Англии, и все же лоты уходили по более высоким ценам, чем заслуживали. Покупатели доверяли ему и теряли обычную бдительность и осторожность. Отец Эммы однажды заметил, что Обедайя напоминает ему его камердинера, а также служанок его дорогого дяди Берти.

Эмма так и не покинула своего наблюдательного пункта у стены, и, наверное, кое-кто из покупателей должен был вспомнить, что ее отец тоже всегда стоял здесь во время распродаж — именно на том самом месте, где сейчас стояла она.

Когда объявили последние лоты, мистер Найтингейл вдруг оказался возле Эммы. Более того, сегодня он был более внимателен к ней, чем обычно. И он с таким видом принимал слова сочувствия от постоянных клиентов, как будто смертельное падение с утеса приключилось с его собственным отцом, а не с Фэрборном.

Наконец молоток аукциониста опустился в последний раз, знаменуя окончание распродажи, и Эмма испустила вздох облегчения. Торги прошли лучше, чем она смела надеяться, и ей удалось выиграть время.

Все покупатели тут же поднялись со стульев, и мистер Найтингейл, по-прежнему стоявший возле Эммы, произнес прощальные слова, обращаясь к светским матронам, отвечавшим ему кокетливыми улыбками, и к некоторым джентльменам, снизошедшим до фамильярности с ним.

— Мисс Фэрборн, — обратился он затем к Эмме, продолжая расточать обворожительные улыбки проходящим мимо покупателям, — если этот день не слишком утомил вас, я хотел бы перекинуться с вами несколькими словами наедине, когда все уйдут.

«Неужели он собирается покинуть компанию?» — подумала девушка. Что ж, мистер Найтингейл был весьма амбициозным молодым человеком, и теперь он, наверное, не видел здесь никакого будущего и решил, что по окончании аукциона двери этого дома закроются навсегда. Но даже если бы этого не произошло, то он все равно не захотел бы остаться в компании, утратившей связи, которыми обладал ее покойный отец.

Взгляд Эммы обратился к платформе, с которой спускался Обедайя. Если бы компания потеряла мистера Найтингейла, это стало бы для нее ударом. Но если бы ее покинул Обедайя Ригглз, то аукционы «Дома Фэрборна» просто перестали бы существовать.

— Да, конечно, мистер Найтингейл, — ответила девушка. — Почему бы нам сейчас же не отправиться в хранилище? Это вас устроит?

Они направились в хранилище, но Эмма на минутку остановилась, чтобы похвалить Обедайю, по обыкновению красневшего и смущавшегося.

— Может быть, вы найдете время встретиться здесь со мной завтра, Обедайя? Мне потребуется ваш совет по очень важному вопросу, — добавила Эмма.

Обедайя тотчас приуныл. «Должно быть, решил, что мне нужен совет, касающийся того, как закрыть компанию», — подумала Эмма.

— Да, разумеется, мисс Фэрборн. Одиннадцать часов подойдет?

— Прекрасно подойдет. Тогда увидимся завтра.

Сказав это, Эмма заметила, что двое посетителей все еще не покинули выставочный зал; то были Саутуэйт и его спутник, наблюдавшие, как служители снимали со стен картины, — следовало отправить их новым владельцам, одержавшим победу на аукционе.

Тут Саутуэйт пристально взглянул на девушку, и выражение его лица не оставляло сомнений в том, что он хотел бы, чтобы она осталась в зале. Граф уже направился к ней, но Эмма притворилась, что не заметила этого, и поспешила в хранилище. Мистер Найтингейл последовал за ней.

Глава 2

— Думаю, вы не можете не согласиться, что трагическая кончина вашего отца многое изменила, — сказал мистер Найтингейл.

Он стоял лицом к ней в своей безупречной фрачной паре и при галстуке. Он всегда выглядел безупречно. Высокий, стройный, темноволосый — и совершенный. Эмма представила, сколько часов каждый день у него должно было отнимать это доведение своей внешности до совершенства.

Он никогда ей особенно не нравился. Мистер Найтингейл был одним из тех, кто обращает к миру лицо, вводящее в заблуждение, — фальшивое лицо. Все в нем было рассчитано до мельчайших деталей: он был слишком гладким, слишком лощеным и слишком искусственным. Но, имитируя достоинства, он обнаруживал свои худшие качества.

Они сейчас находились в обширном заднем помещении, предназначенном для хранения предметов, выставляемых на аукцион. В одном конце комнаты хранились ящики для полотен, полки и большие столы, на которых раскладывали другие произведения искусства. Был здесь и письменный стол, за который теперь села Эмма. А мистер Найтингейл встал рядом со столом таким образом, что их даже не разделяла столешница, хотя она бы предпочла, чтобы он стоял подальше.

Разумеется, Эмма была согласна с его оценкой положения дел и с тем, что теперь все изменилось. Но это было настолько бесспорно, что даже не требовало обсуждения; она ужасно не любила пустословие — когда люди говорили об очевидном и пытались объяснить ей то, что она знала и так. Причем Эмма подметила, что мужчины были особенно склонны к таким речам.

Она молча кивнула и теперь ждала продолжения; ей хотелось, чтобы собеседник не мешкал. Ведь вся эта «вводная часть» не имела отношения к сути, заключавшейся в том, что он собирался оставить свое место, и Эмма предпочла бы, чтобы он высказался прямо. К тому же она то и дело мысленно возвращалась к выставочному залу и пыталась угадать, что сейчас делал Саутуэйт и будет ли он еще там, когда она выйдет из хранилища.

Тут Найтингейл наконец проговорил:

— Теперь вы остались одна. Беззащитная. «Дом Фэрборна» потерял хозяина, так что… Хотя сегодня ваши постоянные покупатели проявили к вам доброту, очень скоро они потеряют доверие к вашим аукционам, если вы захотите продолжать это дело.

Мистер Найтингейл всегда казался ей картинкой из модного журнала — все в нем было поверхностным и искусственным, никакой глубины. И тут он явил неожиданные свойства — проницательность и дальновидность. Ведь он сумел догадаться, что она намеревалась продолжать аукционы «Дома Фэрборна».

— Я хорошо известен клиентам, — продолжал Найтингейл. — И они меня уважают. Во время предварительных просмотров клиенты неизменно убеждаются в моем чутье и вкусе.

— Но вы не обладаете такими же чутьем и вкусом, какими обладал мой отец.

Эмма хотела добавить, что и сама лишена подобных дарований, однако сдержалась.

— Да, бесспорно, — кивнул собеседник. — Но и того, что у меня есть, вполне достаточно. Я всегда восхищался вами, мисс Фэрборн, — заявил он неожиданно и одарил ее ослепительной улыбкой, чего никогда прежде не случалось.

Эта улыбка показалась Эмме куда менее пленительной, чем в тех случаях, когда Найтингейл использовал ее как инструмент обольщения какой-нибудь светской матроны — стараясь убедить ее в том, что она проглядела картину, достойную внимания.

Все же Эмма находила его очень красивым мужчиной. Настолько красивым, что это даже выглядело неестественно. И он, конечно же, знал о своей красоте, не мог не знать.

— У нас с вами много общего, — вновь заговорил Найтингейл. — «Дом Фэрборна»… Ваш отец… Наше происхождение и воспитание… Думаю, из нас вышла бы хорошая пара. И надеюсь, что вы благосклонно примете мое предложение.