Всю ночь Эмма думала о загадочной фразе о возможном «призе». Она поднялась до рассвета и сидела у окна, наблюдая за рождением дня, и в серебристой тишине у нее появились новые мысли и сформировалось новое мнение. И теперь она не могла выбросить все это из головы.

А что, если отец принимал контрабанду, потому что у него не было выбора? Это могло бы многое объяснить. Но если так, то что заставило его поступать подобным образом? В голову приходило только одно объяснение: он делал это, чтобы защитить то, что было для него более ценным, чем его аукционный дом или даже собственное доброе имя.

То есть он делал это… ради Роберта.

Да-да, конечно! Ведь папа всегда говорил, что Роберт вернется. И он был так уверен в этом, что она тоже не смела усомниться, хотя все остальные считали, что верить в это — чистейшее безумие. Корабль пошел ко дну посреди моря, но папа всегда заявлял, что Роберт жив.

Возможно ли, что он говорил с подобной уверенностью только потому, что знал всю правду? Возможно ли, что этим выигрышем, этим «призом» был сам Роберт?

Эта мысль настолько завладела ею, что не отпускала ее все утро. И Эмма испытала облегчение, когда обнаружила, что Обедайи не было в выставочном зале, когда она вернулась, — ей очень хотелось побыть одной и снова проанализировать все, что она знала. Она пыталась отбросить свою последнюю мысль о «призе» как нелепую, но та слишком уж хорошо вписывалась во все известные ей факты. И следовательно, Роберт действительно был жив, но находился во власти каких-то людей, требовавших от «Дома Фэрборна» сбыта товаров, нелегально ввозимых в страну. Но если так, то как долго отец пытался защитить Роберта подобным образом? Должно быть, с того самого дня, когда она видела брата в последний раз. А кораблекрушение… оно могло быть трагическим, но удобным совпадением, позволившим папе сочинить историю о путешествии Роберта, чтобы как-то объяснить его отсутствие.

Эмма вздохнула и задумалась. Интересно, при каких обстоятельствах отец мог бы отказаться включить товары сомнительного происхождения в число тех, что представлял на своих аукционах? Впрочем, контрабанда на аукционах не была чем-то новым или необычным. Побережье Кента, например, испокон веков служило прибежищем для контрабандистов, где они создавали свои логова, и всем об этом было известно. Половина населения графства так или иначе принимала участие в сбыте контрабандных товаров — одни их привозили из-за границы, другие же переправляли в Лондон и прочие крупные города. И наверное, просто чудом было то обстоятельство, что «Дом Фэрборна» не занимался этим постоянно с целью обогащения. Да-да, такого не было — она точно знала. Отец гордился тем, что мог назвать себя честным и справедливым человеком, и оба эти качества выгодно выделяли его распродажи из числа всех прочих. И должно быть, для него было мучительно все же согласиться на торговлю контрабандой — пусть даже у него имелись для этого серьезные причины. Что ж, Эмма тоже была готова на все — только бы снова увидеть брата. Она очень надеялась, что он вернется домой и займет место их отца в «Доме Фэрборна».

Утром она снова вышла из дома и внимательнее осмотрела содержимое повозки. Все, что там находилось, включая вино, можно было представить как английский товар. А принести это могло бы хорошую прибыль. Только она понятия не имела, кому ей придется выплатить эту прибыль.

Вернувшись в дом, она долго раздумывала, стоит ли ей забрать повозку с товарами? И что она в этом случае скажет Обедайе?

У нее уже почти сложился план действий, когда дверь внезапно открылась и перед ней возник Саутуэйт, с удивлением взиравший на нее. Из-за плеча графа выглядывал Обедайя.

Бросив вопросительный взгляд на своего помощника, Эмма приветствовала графа и с радушной улыбкой проговорила:

— Как мило с вашей стороны, сэр, нанести нам визит. Вы, должно быть, проезжали мимо и решили заглянуть к нам на минутку?

— Я нахожусь здесь уже долгие часы, а явился я сюда вовсе не со светским визитом.

— Значит, вы все-таки решили вмешиваться в наши дела, несмотря на то, что я сказала при нашей последней встрече?

— Я предпочел сам составить мнение о положении дел, как и сообщил вам при нашей последней встрече.

Граф прошел в комнату и принялся осматривать полки с кофейниками и старым фарфором. Пока он был занят этим и отвлекся, Эмма спрятала свои заметки для каталога под серебряный поднос.

— Лорд Саутуэйт прибыл рано и тотчас же направился в контору вашего отца, мисс Фэрборн, — шепотом сообщил Обедайя, и выражение его лица свидетельствовало о крайнем беспокойстве. — Граф настоял на том, чтобы я немедленно принял его и объяснил ему… кое-что.

— О чем шла речь? — тихо спросила Эмма, покосившись на графа и улыбаясь ему.

И тут Саутуэйт вдруг сказал:

— Вы любите серебро, мисс Фэрборн?

Эмма вздрогнула и снова заставила себя улыбнуться:

— Да, люблю. У меня к нему… неиссякаемая страсть. Перед аукционом я всегда прихожу сюда полюбоваться серебром.

Граф усмехнулся и пробормотал:

— Ну что ж… Кое-что и в самом деле выглядит очень красиво. — Он взял тяжелый серебряный канделябр и повернул его, чтобы посмотреть на клеймо. Затем спросил: — Это все? Или есть что-нибудь еще?

— Сейчас… это все, что мы получили. Но Обедайя сказал, что ожидает на следующей неделе еще кое-что.

Саутуэйт поставил канделябр на место и, к удивлению Эммы, уселся боком на стол, так что одна его нога при этом оставалась на полу. Усмехнувшись в очередной раз, граф проговорил:

— А может, на распродаже потребуется больше серебра? Ведь аукцион был не так уж хорош, верно, мисс Фэрборн? Может, вам лучше отойти от дел и оставить о себе добрую память как о блестящем аукционном доме, чем позволить миру видеть ваше падение?

— Я не сомневаюсь, сэр, что прибудет еще одна партия товара, в том числе и новые картины. И наверное, книги. А также ящики с очень хорошим старым вином.

Эта ложь далась ей безо всякого труда; более того — прозвучала с удивительной легкостью. А следующий аукцион надо было провести как можно быстрее, потому что теперь на кону стояли не только ее гордость и воспоминания, но и нечто более важное…

— Вино?.. — осведомился граф.

— Да. Так мне сказали. Из поместья одного джентльмена, которого осаждают кредиторы… а платить ему нечем.

Граф вглядывался в лицо собеседницы, пытаясь понять, не хочет ли она от него отделаться. А Эмма старалась казаться невозмутимой, хотя и чувствовала, как от взгляда по телу ее волнами пробегала дрожь. И она молила Бога, чтобы ей удалось не покраснеть, потому что это стало бы явным свидетельством того, что она сделалась уязвимой в присутствии этого мужчины.

Внезапно взгляд его обрел теплоту — следовательно, он заметил ее волнение: она это поняла, прочла в его глазах. И теперь между ними возникла новая близость, волновавшая и тревожившая ее. Однако она опасалась, что граф намеренно старался ее смутить, чтобы сделать более податливой и чтобы доказать: вопиющее недоразумение становилось все менее вопиющим с каждой их новой встречей.

Тут он вдруг улыбнулся и сказал:

— А сегодня вы не в трауре…

Эмма в смущении разгладила бледно-розовый муслин у себя на плече и пробормотала:

— Я же не на людях. И я не принимаю сегодня. Так что сегодня меня никто не увидит.

— Вас вижу я.

Сидя на столе, он, казалось, нависал над ней.

Эмма едва заметно нахмурилась:

— Вы отчитываете меня за неподобающий вид?

Тут он снова улыбнулся, и эта его улыбка окончательно обезоружила ее.

— О, мисс Фэрборн, Боже сохрани! Напротив, я рад, что вы надели сегодня платье такого оттенка — оно очень вам к лицу. И, как вы сказали, никто вас сегодня не увидит, кроме меня. Здесь мы в полном уединении.

И это уединение… Оно действительно было полным. Правда, Обедайя оставил дверь чуть приоткрытой, но это совершенно ничего не значило.

— Вы собираетесь теперь остаться в городе, лорд Саутуэйт? — спросила Эмма, понимая, что должна хоть что-то сказать. — Я слышала, что вы предпочитаете свое загородное поместье даже во время сезона…

Он почему-то вдруг смутился и в ответ пробормотал:

— Ну… я здесь уже несколько дней… И думаю, что останусь еще на некоторое время.

«Не самая лучшая новость», — подумала Эмма и тут же спросила:

— А в Кенте все благополучно?

— По крайней мере — нормально. Бригады волонтеров надели свои мундиры и тренируются там, как и здесь, в Лондоне. Приливы наступают своим чередом на берег, а контрабандисты все еще гуляют на свободе. Флот дислоцирован на побережье и обороняет его от французов — на случай если они вздумают там высадиться. Но теперь недостаточно положить конец свободной торговле на побережье. Потому что если контрабандисты…

— Ну уж они-то, не в пример французам, не представляют угрозы, не так ли?

— Если бы все, что минует нашу таможню, ограничивалось кружевами и винами, ваше мнение было бы справедливо. Но дело в том, что сюда проникают шпионы и вывозят отсюда информацию.

«Вина и кружева, — промелькнуло у Эммы. — Неужели он знает о прибытии этой повозки?» Она ждала, что граф скажет что-нибудь еще или хотя бы изменит позу, но ничего такого не случилось; он продолжал сидеть все в той же позе, наблюдая за ней.

Не выдержав тягостного молчания, Эмма наконец проговорила:

— Мистер Ригглз сказал, что вы хотели прояснить какие-то вопросы.

Ей тотчас вспомнились те знаки, которые подавал Обедайя, перед тем как уйти.

— Я решил просмотреть кое-какие счета, — ответил граф. — А вы-то сами их видели?

— Такими делами ведает Обедайя. А что, мне следует знать об этих счетах?

— Понять их было бы нетрудно, если бы счета составили надлежащим образом. Но эти лишены некоторых необходимых подробностей, и мне очень неприятно об этом упоминать. Там есть несколько имен, соотносящихся то ли с поступлением денег, то ли с выплатами — точно не обозначено.