Гидеон, босой, согласно обряду, высокий, смуглый, стройный, мужественный, атлетически сложенный, поднялся ей навстречу.

— Йех-ха! Что за молодец Моо, вот это мужчина!

Гости одобрительно переглядывались.

Гидеон вышел на середину и встал рядом с невестой.

Глухо ударил большой барабан, к нему присоединились резкие голоса пастушьих флейт… Эмма повела рукой, и Гидеон, подчиняясь ей, горделиво выпрямился. Прозвучали первые слова хулы:


Она танцует в свете луны,

Ее грудь, как жемчуг, кругла и полна,

Меня влечет к ней желанья волна.

Как прекрасна она, легка и вольна

И далека, как луна.

Она поет, ее голос свеж и высок.

Он точно ласковый ветерок,

Он один остужает жар моих щек,

Но страсти жар остудить он не смог,

Любовь моя горяча.

О волшебная сила, любовь и страсть!

Помоги мне ее поцелуй украсть!

Дай мне в глубине ее глаз пропасть!

Неужели забыла рук ты моих власть?

Вернись в объятья мои!

Луна заблудилась в ночных облаках.

Мое сердце бьется в твоих руках,

Словно бабочка о стекло.

Я кружусь, я танцую в лунных лучах

Для тебя, тебя одного.

Я живу, пока он целует меня,

Я дышу, пока он ласкает меня.

Я страстью его дотла сожжена,

Эта ночь нашей нежностью напоена,

Я забыла про сон и смерть!

 * * *

Эмма и Гидеон кружились в древнем обрядовом танце, и гости в благоговейном молчании следили за каждым их движением, словно скреплявшим те клятвы в вечной любви и верности, которые прозвучали сегодня перед алтарем маленькой деревенской церкви.

Танец новобрачных завершился продолжительным страстным поцелуем, таким откровенным, что присутствующие дружно зааплодировали, а музыканты грянули туш. После этого местный оркестрик уступил место большому оркестру из Гонолулу. Грянул вальс, и молодежь пошла танцевать. Официанты во фраках и ослепительно белых манишках, специально приглашенные для такого торжественного случая, разносили прохладительные напитки. Гидеон и Эмма принимали подарки от приглашенных. Здесь были отрезы ткани тапа тончайшей выделки, изукрашенные самыми причудливыми и яркими узорами, какие только можно было вообразить, резные гребни и бусы работы местных мастеров, шкатулки и блюда из драгоценных пород дерева.

Эмма глаз не могла оторвать от чудесных вещей дивной художественной работы. Особенно покорила ее шкатулка для рукоделия со множеством ящичков и отделении, с инкрустациями на темы островных мифов, которые можно было разглядывать часами.

Гидеон любовался испанским седлом из желтой кожи, которое преподнес ему Филипп, сменивший Кимо Пакеле, месяц назад ушедшего на отдых, в должности управляющего ранчо; Филипп смущенно извинялся за то, что преподносит вещь, сделанную собственными руками, а Гидеон уверял его в том, что в жизни не видел такого превосходного, такого нарядного и удобного седла.

Приезжие, в основном американцы, дарили хрусталь, столовое серебро, льняные вышитые скатерти.

Моми Фулджер, горделиво и многозначительно улыбаясь, развернула перед молодыми стеганое одеяло, расшитое прелестным орнаментом, составленным из листьев и плодов хлебного дерева, символизирующего плодородие. Разглядывая этот подарок, гости весело перемигивались и подталкивали друг друга локтями: вот уж действительно настоящий свадебный подарок!

— О, как это прекрасно, Моми! — Эмма обняла и расцеловала раскрасневшуюся от удовольствия мастерицу. — Такое одеяло настоящее сокровище! Клянусь укрываться им каждую ночь и не расставаться с ним никогда!

— Сомневаюсь я, доченька, что тебе понадобится теплое одеяло, когда рядышком будет такой горячий муженек, как твой Гидеон, пошли вам Господь всяческих радостей! — Растроганная Моми рассмеялась мелким смешком, словно курочка-несушка закудахтала на насесте.

— Истинную правду говорите вы, тетушка Моми! — Гидеон наклонился и благодарно поцеловал пожилую женщину в румяную щеку. — Как дойдет до дела, я уж заставлю мою милую женушку пылать, словно жаркий костер! Ох, и разгорится в ней кровь! Светло станет вокруг, точно днем!

— Уймись, бесстыдник! — Эмма повисла на его могучей руке, весело хохоча.

— Миссис Кейн, дорогая моя жена, не мешай мне говорить правду людям… А теперь, — шепнул он ей на ухо, — я должен просить у вас, миссис Кейн, разрешения отлучиться ненадолго по одному важному делу.

Она состроила обиженную гримаску:

— Какие дела могут быть у вас в такой день, мистер Кейн?

— Дорогая, я тебе все объясню чуть позже, ты поймешь, что это очень, очень важно…

Вид у него был таинственный.

— Ах так, значит, ты оставляешь меня и даже не говоришь, ради чего?

— Нет, не говорю.

Она удивленно вскинула бровь:

— Интересно… Ну, в таком случае, задержись хоть ненадолго. Я ведь тоже собиралась преподнести тебе свой свадебный подарок?

— Как? Неужели ты не можешь потерпеть до той поры, когда гости проводят нас в опочивальню, и собираешься осчастливить меня прямо сейчас, при всех? Ах ты, маленькая испорченная девчонка! Ну если так, то я готов.

— Глупый, я совсем не о таком подарке говорю. Гидеон! — Эмма посмотрела на него так строго и серьезно, как только могла. Ее головка, убранная жасмином и белыми розами, была так прелестна, что Гидеон не удержался и поцеловал ее в макушку, но Эмма с важностью отстранилась и достала из складок саронга свернутый и перевязанный белой атласной лентой лист пергамента. — Вот, любовь моя, прими мой подарок!

Он развернул пергамент, просвечивавший водяными знаками и слегка пожелтевший от времени, поднес его ближе к свету и начал читать. Когда Гидеон закончил, в глазах его блеснули слезы.

— Эмма, но ведь это дарственная на землю! — воскликнул он дрожащим от волнения голосом.

— Да, Гидеон. Я уже давно попросила моего поверенного и друга моей матери мистера Мак-Генри вписать в эту дарственную твое имя. Я отдала бы тебе эти земли даром, даже если бы ты не смог жениться на мне. Я хочу, чтобы у твоих стад было вдоволь чистой, прозрачной воды, хочу, чтобы они никогда не страдали от жажды.

— Эмма! — Гидеон прошептал ее имя, и в голосе его звучало благоговение. — Эмма, радость моя!

Он заключил ее в объятия.

— Ай-яй-яй, что я вижу! Разве можно солидной супружеской паре так вести себя при людях! Никакой стыдливости! — Леолани Пакеле, нарядившаяся по случаю праздника в самое яркое и пышное коленкоровое платье из своего гардероба, подошла незаметно и обхватила их обоих своими великанскими ручищами. Лицо ее расплылось в широкой белозубой улыбке. — Ну, что вы спорхнули, мои голубки? Да разве можно такой хорошей парочке пугаться, да еще старую, выжившую из ума тетю Лео? Разве сегодня не ваш день? Да какая может быть свадьба без сладких поцелуев? Смелей, девочка моя, целуй его, не стесняйся!

Тетя Лео весело хлопнула Гидеона по плечу, ласково потрепала по щеке Эмму и, оставив их так же неожиданно, как и появилась, вплыла в круг танцующих. При виде толстухи Пакеле паньолос-музыканты вновь подхватили свои инструменты. Тетя Лео, грациозно покачивая необъятными бедрами, прошлась по кругу, и, хотя больше всего она была похожа на огромную пеструю клумбу, гости встретили ее рукоплесканиями.

Барабаны гремели, тетя Лео с немыслимой при ее габаритах легкостью и изяществом кружилась в танце, гости, танцуя вместе с ней, радостно смеялись.

Гидеон, воспользовавшись тем, что в общем шуме и веселье все немного отвлеклись и позабыли о молодых, осторожно высвободил свой рукав из пальцев заглядевшейся на танцующих Эммы и, никем не замеченный, направился к конюшне.


Тропическая ночь дышала густым ароматом трав и цветов.

Махеалани с Пикале и Камуело, внуками Кимо и Леолани, играла на заднем дворе.

— Интересно, что это вы тут делаете, ребятишки?

Он напугал их. Камуело, младший из внуков, недовольно потупился. Махеалани приветливо улыбнулась Гидеону:

— Мы в расшибалочку играем, кто больше камешков собьет. Хочешь с нами?

— Чуть попозже, дорогие мои. Я должен исполнить одно важное дело. Пойдешь со мной, Махеалани?

— Я? Ты хочешь взять меня с собой? Правда? — Огромные черные глазенки радостно засияли.

Гидеон взял девочку на руки, и она доверчиво приникла к нему. Ей было все равно, куда он идет и что будет делать. Важно было только то, что он хочет быть с ней.

— Я хочу, Махеалани, приготовить сюрприз для Калейлани, для твоей мамы. Хочешь мне помочь?

— Конечно! — Девочка тихонько призналась: — Я все забываю, что Калейлани надо звать мамой, еще не привыкла.

— Какая разница, малышка, зови ее как хочешь…

— Я и тебя не зову папой? Это тебе тоже все равно? — Махеалани испытующе заглянула ему в лицо. В голосе ее звучало волнение.

— Нет, мне не все равно. Просто, я решил, что подожду, когда наступит такой прекрасный день и ты назовешь меня так. А пока можешь звать меня дядя Гидеон или Гидеон, как тебе больше нравится.

Махеалани успокоенно вздохнула и замолчала. Она еще не совсем оправилась после пережитого. Девочке нелегко было забыть страшного Джека Джордана, которого она так долго считала своим отцом, и тот ужасный день, когда кругом гремела гроза, ревел ветер, хлестал дождь, сыпались со всех сторон камни… В тот день она узнала имя своего настоящего отца. Ее чуткое сердечко тянулось к Гидеону с той поры, когда он уронил в ручей гирлянду фиалок, а она подобрала ее и принесла милой Лани… И вот все кончилось так прекрасно, как в сказке: дядя Гидеон, красивый, точно принц, оказался ее папой, а Калейлани оказалась ее мамой. Все это было замечательно, лучше и быть не могло, но к этому надо было привыкнуть.