Светлана Лубенец - У каждого свое проклятие

– Ах ты... – Корсаков грязно выругался. – Думаешь, уйдешь? И не надейся! Я сейчас тебя... по всем правилам... А потом ты все равно принесешь мне золото в зубах...

Приподнявшись, он одним сильным движением развернул Марину к себе лицом, а потом, сев ей на ноги, разодрал платье от ворота до пояса. Она опять хотела позвать на помощь, но Корсаков стал запихивать ей в рот какую-то омерзительно вонявшую тряпку. Из глаз Марины поползли слезы. Все ясно. Отцу Дмитрию ничего сделать не удалось. Проклятие продолжает действовать. Или то, что с ней сейчас происходит, расплата не за украденное золото, к которому она не имеет никакого отношения, а за то, что слишком быстро ей захотелось новой любви? Вот тебе, преступная женщина, вместо любви – гнусное свинское насилие...

Марина конвульсивно дернулась, когда Корсаков опять полез к ней между ног, и вдруг почувствовала, что он как-то странно обмяк и всей своей тяжестью прижал ее к земле. Его руки уже больше не цепляли ее тело. Марина еще раз дернулась. Тело мужчины начало сползать с нее. Она выдернула изо рта мокрую мерзкую тряпку, и ее тут же начало рвать. Марина задыхалась и кашляла. Ее выворачивало все сильней и сильней. Слезы продолжали течь из глаз сплошным потоком.

С трудом отдышавшись, но все еще продолжая содрогаться всем телом, Марина повернулась к своему мучителю. Он так и лежал ничком возле нее, уткнувшись лицом в траву.

– Э-э-э... – еле слышно позвала его она и осторожно ткнула в бок ногой. Корсаков не пошевелился. – Да что же это такое... – всхлипнула Марина и попыталась развернуть мужчину лицом к себе. Голова его неестественно откинулась, и на нее уставились остекленевшие, невидящие глаза. Марина отпрянула. Что с ним случилось? Неужели мертв? Но почему? Она же не могла... Но будут думать, что она... Какой кошмар...

Марина вскочила с земли. Ее шатало из стороны в сторону, но она заставила себя идти. Надо добраться... лучше всего до церкви... и все объяснить. Ей нельзя в тюрьму, у нее дети... Анечка и Сережа... Но почему же улица будто вымерла? Где же люди? Ах, вот же... Идет человек... Быстро идет... Да это же отец Дмитрий...

– Марина Евгеньевна! – крикнул уже бегущий ей навстречу мужчина.

Марина с облегчением улыбнулась разбитым ртом, сознание тут же уплыло, и она рухнула ему под ноги.

– Ну наконец-то! – Марина услышала знакомый голос и открыла глаза. Перед ней, лежащей на кровати, сидел отец Дмитрий и держал ее за руку. – Мариночка, как вы?

Марина хотела сказать: «Нормально», но распухшие губы не слушались, и из них вырвались маловразумительные звуки.

– Ничего не говорите, если вам трудно, – поспешил сказать отец Дмитрий, продолжая сжимать ее руку, но Марине нужно было говорить. Она действительно чувствовала себя вполне прилично, если не считать некоторой слабости и боли в разбитых губах. Она осторожно приоткрыла рот, пошевелила губами, как бы разминая их, и уже вполне внятно спросила:

– Что с ним?

– С Корсаковым?

– Да.

– Инфаркт.

– Он жив?

– Пока да.

– Что это значит?

– Это значит, что он допился до тяжелейшего инфаркта. Сейчас находится в реанимации, но шансов выжить у него мало.

– Это я виной... – пролепетала Марина.

– Нет же! – горячо воскликнул отец Дмитрий. – Да вы и сами знаете, что это не так! Вы сами от него пострадали! Скажите, Мариночка, что он сделал? Что?! Может быть, надо...

– Ничего не надо... – Марина покачала головой. – Он... не успел...

Отец Дмитрий облегченно выдохнул и прижал Маринину руку к своим губам. Она с изумлением, разбавленным ужасом, смотрела на него. Дмитрий почувствовал ее взгляд, оторвал губы от руки и посмотрел ей в глаза. Они показались Марине потемневшими и не таким прозрачными, как раньше.

– Что с вами, отец Дмитрий? – еле слышно спросила она.

– Да какой я для вас... отец... Я просто Дмитрий... Дима... Мы с вами почти ровесники... Простите меня...

– Да за что?

– Я не должен был оставлять вас одну. И вообще, не надо было вас сюда тащить. Я вполне мог бы и один справиться.

– Но я сама хотела поехать, – возразила Марина. – Мне это нужно было, понимаете?!

– Понимаю, но мы все вместе... в смысле... Епифановы... могли бы уговорить вас остаться в Петербурге с детьми.

– Не уговорили бы. Вы даже не представляете, в каком нервном напряжении я там находилась. Дело могло кончиться какой-нибудь психушкой... Мне надо было действовать.

– Как видите, ничего хорошего из этого не вышло, – заметил отец Дмитрий.

– Ну... я все-таки жива... и практически здорова...

Марина села и даже спустила ноги с кровати. Дмитрий расставил вокруг нее руки, будто боялся, что она непременно упадет.

– Да что вы... Дмитрий... – Марина с трудом произнесла его имя без слова «отец». – Я в порядке... честное слово... Вот смотрите... – Она встала, и ее тут же повело в сторону.

Он вынужден был подхватить ее, и она невольно оказалась в его объятиях. Их взгляды встретились, и Маринино сердце пронзила такая боль, что захотелось плакать. Ее глаза увлажнились, и Дмитрий сказал:

– Не надо плакать, Мариночка... милая Мариночка... Все хорошо... Все теперь будет хорошо...

Он прижал ее к себе, и она с удовольствием прижалась к его рубашке, пахнущей горьковато-сладковатыми запахами церкви. Чуть отстранившись, но вовсе не желая, чтобы он выпустил ее из своих объятий, Марина спросила:

– Вы уверены, что все теперь будет хорошо?

– Конечно же будет... но не сразу... Ничего не случается вот так, сразу... оттого, что кто-то вознес Господу одну молитву... – ответил он, не выпуская ее из кольца своих рук.

– И что же дальше? – спросила она, имея одновременно в виду и Корсакова в инфаркте, и больше всего их неожиданные объятия.

– Выходите за меня замуж, Мариночка... – прошептал ей в ухо Дмитрий.

– Я не могу... Дима... – так же тихо ответила она.

– Почему? Я... я неприятен вам?

– Дело не в этом... У меня дети. Сережа уже почти совсем взрослый. Он не поймет. Не простит... Да и никто не простит... Со смерти Алексея прошло чуть больше года... А если вспомнить еще и Павла...

– Я думаю, что и Павлу, и Алексею хотелось бы, чтобы вы были счастливы... разве нет? Они же любили вас.

– Да... они меня оба любили. А я... я очень любила Алексея. И мне странно, Дима... – она вскинула на Дмитрия измученные глаза, – что все так быстро случилось...

– Что именно?

– Вы... Вы случились...

– Пути Господни неисповедимы, Мариночка... Быть может, все и должно было так случиться, чтобы мы встретились... Нет, я не то говорю... Мы встретились потому, что все случилось именно так, а не иначе...

– И все же... – начала Марина и надолго замолчала.

Дмитрий погладил ее по волосам и сказал:

– Мариночка... вас ведь тоже тянет ко мне... я это чувствую... Не противьтесь своему естеству. Ничего плохого в этом нет. Выходите за меня замуж...

– Да не могу я третий раз за Епифанова... Это уже за гранью... нормы...

– Любовь – она вообще за гранью...

– Любовь...

– Конечно... Я полюбил вас, как только увидел. Это тоже можно считать выпадением из нормы. Я вас не знал совсем, а уже понял, что передо мной стоит самая главная женщина моей жизни. А вы... вы не торопитесь мне отвечать отказом, Марина. Я все понимаю. Наши жизни различны. У вас в Петербурге много дел, связей, работа... Мы вернемся в Питер, отчитаемся перед родственниками, а потом я уеду. А вы дома, в спокойной обстановке подумаете над моим предложением. Я не смею ни на чем настаивать. Только... если вы вдруг, на мое счастье, согласитесь, то многое в вашей... или моей жизни придется менять. Это все тоже надо обдумать. Надо отделить главное от неглавного. Что-то можно рушить без сожаления, что-то – нельзя ни при каких обстоятельствах. Здесь главное – не ошибиться и сделать правильный выбор.

– Я... я не знаю... что сказать...

– Вы только скажите, Мариночка, могу я хотя бы надеяться...

Марина подняла на него глаза. Она знала точно, что он может не только надеяться. Он может быть в ней уверен. И Дмитрий прочитал это по ее лицу. Он приблизил свои губы к ее губам, и Марина, отпустив на волю измученную душу, обняла его за шею.

– Я не целовал женщину лет сто... – сказал ей он, когда закончился не очень ловкий поцелуй. – И... наверно... не на уровне стандартов...

– Мне хорошо... Дима... – ответила она и, положив голову к нему на плечо, нежно поцеловала в шею.

Дмитрий смешно поежился.

– Мы ведь возьмем с собой в Питер Натку? – спросила Марина.

– Но ведь Полина...

– Полина будет только рада от нее избавиться.

– А вдруг все же найдется Наташина мать? – предположил Дмитрий.

– Даже если найдется, можно пригласить ее в Петербург. Как-нибудь устроимся... Если уж Антонина перебирала мороженую рыбу, то согласится на любую неквалифицированную работу. Поможем ей снять комнату... А Натка пока поживет у Капитоновых. Я думаю, что Ирина будет рада девочке.

– Она похожа на Нину?

– Нет! Совершенно не похожа, что и хорошо. Погибшего ребенка заменить нельзя. Можно только полюбить еще одного, другого. Вот ты, Дима, – Марина с тревогой вгляделась в глаза еще одного Епифанова, которого послала ей жизнь, – скажи, сможешь полюбить моих детей?

– Я вообще детей люблю.

– Сережа – уже не ребенок. Он сложный самолюбивый подросток, состоящий из одних острых углов.

– Я постоянно имею дело с подростками, молодыми людьми... и очень сложными, поверь...

– Где? – удивилась Марина.

– Я потом тебе все-все расскажу, а сейчас... Мариночка... можно я тебя еще раз поцелую? Может быть, у меня получится лучше?

Марина счастливо рассмеялась и сказала:

– Ну... попробуй, пожалуй... А я... я помогу тебе...

По приезде Марины с Дмитрием в Петербург в квартире Галины Павловны собрались все заинтересованные лица. Марина попросила, чтобы обо всем случившемся в селе Красном рассказал Дмитрий. Он согласился, но Галина Павловна потребовала, чтобы все сначала непременно выпили чаю с пирогами, которых она к этому дню специально напекла великое множество. Когда сидящие за столом утолили первый голод, Борис потребовал: