– Это такие камешки драгоценные... Я думаю, что они называются рубинами. У тебя будут сережки, как у маленькой принцессы!

На слове «принцессы» плечико девочки дрогнуло. Марине пришлось еще раз повторить:

– Посмотри, пожалуйста!

Натка чуть повернула голову и бросила быстрый взгляд на Маринину ладонь. То, что на ней лежало, девочку все же заинтересовало, она наконец повернулась и с восхищением уставилась на серьги. Марина молчала, и Натке пришлось что-нибудь сказать. Слабым тихим голоском она спросила:

– Это что?

– Я же сказала: сережки. Хочешь, я вдену их тебе в ушки?

– Тетя Поля заругает.

– Не заругает. Сережки тебе оставила бабушка.

– А где она? – спросила Натка, не отрывая зачарованного взгляда от сережек.

– Бабушка, к сожалению, уже умерла, но, когда еще была жива, эти сережки просила непременно тебе передать, если мы вдруг с тобой встретимся. Давай я тебе их вдену.

Девочка, напряженно улыбаясь, подставила свое сильно порозовевшее ушко. Марина вытащила из него легонькую гигиеническую сережку и вдела красный камешек. Потом вставила новую серьгу и в другое ушко Натки.

– Не тяжелые? – спросила Марина.

– Нет... – еле выдохнула девочка, боясь пошевелиться.

Марина оглядела комнату, нашла зеркало, висящее на стене у дверей, подвела к нему Натку и сказала:

– Погляди, как красиво! Тебе нравится?

Девочка кивнула со счастливым лицом. Тут к ней приблизился отец Дмитрий с шоколадом и спросил:

– Может быть, шоколадку все же возьмешь?

Натка протянула руку к яркой плитке и в свою очередь спросила:

– Тоже от бабушки?

Отец Дмитрий рассмеялся:

– Нет, это от нас с Мариной Евгеньевной.

Девочка наконец широко улыбнулась. Отец Дмитрий взял ее на руки и сказал:

– Ну а теперь, Натка, рассказывай, как живешь.

– Хорошо живу, – еле слышно пробормотала девочка.

Дмитрий сел на диван, посадил ее к себе на колени и спросил:

– Подружки-то у тебя есть?

– Нет.

– А почему?

– Не знаю...

– Ну а с братьями дружишь?

– С Петькой-Колькой-Витькой? – скороговоркой уточнила Натка.

– С ними самыми!

– Нет. Они больно щиплются и дразнятся.

– И как же они дразнятся?

– Они дразнятся Мишкиной девкой... и приблудком...

Отец Дмитрий вскинул вмиг потемневшие глаза на Марину. Она сочувственно покивала.

– Ну а где сейчас эти братцы, которые дразнятся? – опять спросил девочку Дмитрий.

– Так в школе же, – ответила Наташа, и взрослому человеку осталось только сказать:

– Ах да... – и выдавить из себя очередной вопрос: – А ты в школу хочешь?

– Нет, – все так же односложно ответила девочка.

Отец Дмитрий догадывался, что может ответить Натка, но все же спросил:

– Почему?

И Наташа дала тот ответ, которого он и ожидал:

– Там Петька-Колька-Витька...

– Ну, как вы тут? – раздался голос зашедшей в комнату Полины. – Слышу, все ж таки разговорились... – Она увидела зажатый у девочки в руках шоколад и спросила ее: – Ты хоть гостей-то поблагодарила за гостинец?

Натка быстро кивнула, а Марина поспешила добавить:

– Мы ей серьги привезли от бабушки. Вдели уже...

Полина, сощурившись, оглядела Наткины ушки и спросила:

– Никак золотые?

– Золотые, – согласилась Марина.

– Так куда они ей сейчас? Только уши оттягивать!

– Ничего... пусть немножко походит. Устанет – снимите. Только уж уговор: серьги эти Наташины. Даже если ей сейчас тяжело будет носить их долго, пусть лежат для нее, пока не вырастет.

– Само собой, – ответила Полина, но Марина поняла, что она их снимет с девочки, как только они с отцом Дмитрием уйдут, и, скорее всего, никогда ей не отдаст.

* * *

Из дома сестры Антонины Голубевой Марина с отцом Дмитрием вышли в самом дурном расположении духа.

– Нельзя оставлять Полине драгоценности, – сказал Дмитрий. – Они с мужем их непременно продадут, а деньги пойдут на хозяйство да на Петьку-Кольку-Витьку.

– Да-а-а... – протянула Марина. – Хорошо, если «Мишкиной девке» перепадут хоть жалкие крохи.

– Крохи-то, конечно, перепадут. Они же не морят девчушку голодом, и одета она во все чистое.

– Но не любят.

– Не любят. Но понять их можно. У них своих трое, а тут лишний рот навязали...

– И что же нам делать с украшениями, отец Дмитрий? – спросила Марина в отчаянии. – Я ни за что не повезу их обратно!

– Я поговорю с отцом Николаем. Может быть, частично их сможет принять церковь, как приняла серебряную утварь, а другую часть – сохранить до совершеннолетия Наташи.

– А как с... проклятием? – не без труда проговорила Марина.

– Мы договорились на завтра с отцом Николаем... Вечером, после службы, сделаем все, что в наших силах. Но... Марина Евгеньевна, вам, всем Епифановым, придется еще потрудиться...

– Потрудиться?

– Да. Неустанно молиться надо о тех, кто совершил этот грех, пожертвования делать на благие дела, в монастырь, к старцам, хорошо бы съездить и стараться жить... праведно...

– Вот это труднее всего, – невесело усмехнулась Марина, подумав: «Я первая среди Епифановых грешница и есть». – Да и молиться не умею.

– Не так уж это трудно, а особенно если ради детей...

– Да, вы правы, – уже твердо сказала Марина. – Ради детей можно пожертвовать всем. – И она решительно отвела взгляд от синих глаз отца Дмитрия.

* * *

Марина сидела в чистенькой комнатке, застеленной полосатыми половиками, и ждала отца Дмитрия из церкви. Они с местным священником должны были произвести какой-то особый молебен. Марине казалось, что она должна почувствовать, как с плеч спадет тяжесть и сразу станет легче дышать, но почему-то не только не чувствовала облегчения, а, наоборот, нервничала все больше и больше. Устав бросать бесконечные взгляды на часы, она решила прогуляться. Не к церкви, а в другую сторону и подальше. Чтобы потом, когда вернется в дом, можно было уже застать отца Дмитрия с радостной вестью.

Стоял тихий и еще душный вечер начала сентября. Сумерки уже сгустились и, как показалось Марине, сразу окутали (или даже опутали) ее, вышедшую из дома, своей влажноватой кисеей. В городе у нее никогда не возникало таких ощущений. Может быть, все дело было в том, что желтых ламп фонарей, разгоняющих тьму, было немного. Их цепочка заворачивала круто вправо, вдоль дороги, в другую сторону от той тропинки, на которую Марина ступила, чтобы спуститься к реке. Под ногами смешно и уютно стрекотали какие-то насекомые, пряно пахли травы. Она и сама не заметила, в какой момент на душу снизошло умиротворение. Может быть, проклятия уже больше не существует и все Епифановы наконец заживут, легко и свободно расправив плечи, как это сейчас сделала Марина? Или на человека так действует природа? Как чудно пахнет река и эти ветки, что цепляются ей за волосы и одежду! Что это за кустарник? Сейчас, в темноте, не разберешь. Листья небольшие, зубчатые по краям, как у клена. А пахнут! Марина сорвала листок, растерла его упругую сущность в пальцах и еще раз с удовольствием вдохнула сразу сгустившийся аромат прошедшего лета. Как хорошо! Неужели свобода? Свобода!!

Марина присела перед медленно бегущей водой и опустила руку в упругие прохладные струи. Потом поднесла мокрые пальцы к лицу. Пахнут рыбой... Смешно... Хорошо... Тихо... Она поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется возвращаться в Петербург с его бесконечной суетой, маетой, постоянным шумом и смогом. Вот бы взять в охапку детей и рвануть в какой-нибудь такой же тихий уголок, где возле дома – река, а в воздухе витает аромат нагретых за день зеленых листьев. И чтобы рядом был... Стоп! Об этом думать нельзя! Преступно! Лучше вернуться в дом и еще раз хорошенько расспросить обо всем отца Дмитрия. Он что-то говорил о монастыре... каких-то старцах...

Марина еще раз окунула руку в воду, встала и пошла вверх по небольшому пригорку к освещенному месту. Она стряхивала с мокрой руки капли воды, когда перед ней вдруг возник темный силуэт мужчины. Мужчина схватил ее за эту мокрую руку и резко притянул к себе. Марина почувствовала отвратительный запах перегара.

– Ну что, столичная штучка, попалась! – рявкнул ей в ухо мужчина, и Марина чуть не задохнулась запахом сивухи, лука и еще чего-то невыразимо гадкого.

– Что вам надо?! – крикнула она, пытаясь вырваться, но уже две жесткие клешни отвратительно пьяного мужика держали ее за локти.

– Как чего? – расхохотался он. – Чего причитается!!

– Не понимаю...

– Все ты понимаешь, детка! Полька сказала, что ты со своим... конем... хвостатым... на Тонькиного приблудка золото прабабкино цепляешь! Так вот оно, это золото, не Тонькино, поняла?! Оно мое!

– Я действительно все поняла... Вы Михаил Корсаков... – неприязненно произнесла Марина и опять попыталась вырваться, но он, сделав резкий рывок, припечатал ее спиной к толстому шершавому стволу дерева. Перед глазами Марины оказалось обрюзгшее, заросшее щетиной лицо с глазами, заплывшими в узкие щелочки.

Корсаков скривил тонкие губы в мерзком подобии ухмылки и выдохнул ей в лицо, опять со струей удушающего перегара:

– Где взяла золото?

– Это просто подарок... маленькой девочке... сироте... – пролепетала Марина.

– Да неужто ты катила сюда с самого Питера, чтобы осчастливить сиротинку? Ты из меня дурака-то не делай! Я всегда знал, что когда-нибудь прабабкины ценности объявятся! Мне еще мамка рассказывала, как сволочи под фамилией Епифановы обобрали нашу семейку! Ты, случаем, не Епифанова, а?! Тебя, может, совесть замучила? Так давай, сниму с тебя грех! Где остальное золото? Говори!!!

Марина не придумала ничего лучшего, как во все горло крикнуть:

– Помоги-и-ите!!!

Корсаков наотмашь ударил ее по лицу. Марина почувствовала, как из носа потекла кровь.

– Да кто ж тебе поможет? – ухмыльнулся он. – Здесь тебе не столица, где людей понатыкано в каждой дырке. У нас тут, почитай, медвежий угол. В общем, так: предлагаю договориться по-хорошему: ты мне – золото, на которое я, заметь, имею полное право, как законный наследник, а я тебя за это не буду... – И Корсаков, одной рукой продолжая прижимать пленницу к дереву, другую руку сунул Марине между ног, удивительно быстро забравшись под платье. Это действие его как-то сразу расслабило, клешня левой руки уже не так жестко впивалась в Марину, и она, изо всех сил отпихнув его, бросилась вверх к освещенной улице. Она успела еще раз крикнуть: «Помоги-и-ите!!», когда он повалил ее на траву, накрыв сверху вонючим горячим телом.