Светлана Лубенец - У каждого свое проклятие

– Что-то должно бы, конечно, остаться...

– Ну вот... Хотя...

– Что? Ты что-нибудь вспомнил, Боря?

– Нет... то есть я про другое... В общем, почему-то вдруг вспомнился один странный документ...

– Какой? Где ты его видел? Чей он? – засыпала она его вопросами.

– Понимаешь, я однажды никак не мог найти дома свой институтский диплом. Решил, что оставил его у родителей. Перерыл все ящички в серванте, где лежали документы, старые фотографии, письма и прочий бумажный архив. Неожиданно мне попалось странное свидетельство о рождении...

– Странное? – почему-то испугалась Нонна.

– Да. В нем говорилось о рождении Епифанова Егора... кажется... Степановича. Словом, я могу сейчас перепутать отчество, но точно помню, что оно было не отцовским. Я тогда же бросился к матери с вопросом, что это за Егор. Она вырвала у меня свидетельство из рук с воплем: «Надо же! Так и не отдали!» Я, разумеется, спросил кому. Она сказала, что как-то заезжали дальние родственники и оставили. Даже собиралась в тот же день отослать им свидетельство по почте.

– Отослала?

– Откуда же я знаю! Больше я в их ящиках не рылся, потому что диплом нашел.

– Боря! Это он! – почему-то шепотом проговорила Нонна.

– Кто?! – удивился Борис.

– Ну... один из умерших детей...

– Он же Епифанов, а ты утверждаешь, что мать родила их не от отца...

– Но ведь отчество-то другое! А фамилия ваша, потому что Аркадий Матвеевич, любя твою мать, мог ей все простить и усыновить ребенка!

– Но тогда бы у него было и отчество отцовское!

– Ну... вообще-то... да... А год рождения этого Егора ты, конечно, не помнишь?

– Конечно, не помню.

– И что ты на этот счет думаешь?

– Представь, до сегодняшнего дня вообще ничего не думал! Не вспоминал даже!

– А теперь?

– Да и теперь я склоняюсь к тому, чтобы принять на веру слова матери. Наверняка свидетельство оставили у нас дальние родственники.

– О которых ты никогда не слышал! – саркастически заметила Нонна.

– Ну... так они же дальние...

– Брось, Боря! Какие уж у вас могут быть необыкновенно дальние родственники с фамилией Епифановы, если у твоего отца, не считая родной сестры Ольги, было всего только два двоюродных брата, которые могли передать детям свою фамилию. Но ты же знаешь их детей?

– Да, у нас два троюродных брата. Один из них – Димка... В детстве худющим таким был... Мы с ним учились в параллельных классах, а после школы он затеял какую-то ерунду... кажется, с духовной семинарией... Всей нашей семье это не нравилось... Потом он куда-то уехал. С тех пор я о нем ничего не слышал. Честно говоря, даже и не знаю, что с ним сейчас. А второго брата зовут Сашкой. Это как раз у него дети наркоманы.

– Так вот: даже если предположить, что этот Егор – какой-то внебрачный сын одного из братьев твоего отца, то и отчество у него должно быть соответствующее!

– Нет, точно он был не Федорович и не Иванович. Это я запомнил бы.

– Вот видишь!

– Ну... вижу... – растерялся Борис. – И что теперь с этим делать?

– По-моему, есть смысл разузнать об этом подробнее?

– Каким образом?

– Не знаю... Может быть, спросить у Галины Павловны напрямую?

– И как ты себе это представляешь?

– Никак пока не представляю, но можно и придумать, если постараться.

Борис помолчал немного и спросил:

– Может быть, не стоит ворошить прошлое? Как там у Пристли: не будите спящую собаку!

– Знаешь, Боря! Если бы кто-нибудь догадался разбудить эту собаку пораньше, возможно, в вашей семье не было бы такого количества несчастий! – выпалила Нонна.

– То есть ты всерьез считаешь, что Федор Никодимович, отговаривая мать выходить замуж за отца, имел в виду что-то совершенно конкретное?

– Я в это теперь твердо верю! Слишком много смертей, Борис! Слишком! Вспомни хотя бы, сколько ни в чем не повинных детей погибло: Ванечка, Нина, Аленка твоя... Маришка всерьез боится за Анечку и Сережку.

– Но ведь Аленка... – Борис побагровел и с настоящей угрозой в голосе спросил: – Не хочешь ли ты, Нонна, снять таким образом вину с нас с тобой?!

– Я не считаю себя виноватой! – запальчиво крикнула ему Нонна, тут же соскочила с постели и закуталась в халат. – И вообще! Я не звала тебя сюда! Немедленно смени тон или...

– Или что?! – жестко спросил Борис.

– Или... не знаю что... – уже более миролюбиво проговорила она и опять присела на край постели, потом посмотрела на него и сказала: – Может быть, нам с тобой не стоит больше поднимать эту тему?

– Может, и не стоит... – согласился он, но Нонна всем существом чувствовала, что Борис не сможет не думать об этом. Один только вид ее, Нонны, венчанной жены, всегда будет напоминать ему погибшую дочь. И она ничего не сможет с этим сделать. Да, они могут иногда встречаться, так же неистово, как сегодня, отдаваться друг другу, но спокойны и счастливы не смогут быть, наверно, никогда.

Конец их вечера был скомкан. Они еще попытались целоваться, но поцелуи обоим казались уже сухи и горьки. Нонна предложила Борису поужинать вместе, но он сказал, что не голоден, засобирался и быстро ушел. Она его не задерживала. Закрыла за ним дверь, привалилась к ней спиной и сказала вслух:

– Он больше не придет...

– Мама, мы с Андреем хотим сделать на кладбище еще одну скамеечку, – сказала Ирина, размешивая в чашке сахар.

– В каком месте? – спросила Галина Павловна, придвигая поближе к дочери блюдо с пирожками.

– Конечно, возле Ниночкиной... могилы...

Как ни старалась Ирина крепиться, все же не выдержала, уронила голову на руки и разрыдалась. Заколка расстегнулась, и ее длинные волосы накрыли блюдо с материнскими пирогами. Несколько отделившихся прядей попали прямо в чашку с чаем. Галина Павловна, кусая губы и стараясь не расплакаться вслед за дочерью, осторожно вытащила Иринины волосы из чашки, убрала их с пирогов, ласково погладила ее по голове и сказала:

– Поплачь, милая, поплачь... легче станет...

– По себе знаешь, да? – неожиданно спросила Ирина, подняв к матери залитое слезами лицо.

Галина Павловна, резко отпрянув от дочери, не ответила.

– Ну что же ты молчишь, мама?! – воскликнула Ирина. – Затянувшаяся пауза работает против тебя!

– Что ты такое говоришь, доченька...

– Что слышишь! Почему ты никогда не говорила нам или хотя бы мне, как женщине, что похоронила уже четверых сыновей?! Что случилось с первыми двумя?!

Галина Павловна продолжала молчать, но лицо ее пошло нервными малиновыми пятнами.

– Ну... что же ты, мама?! Ты же сказала об этом Марине! Почему не мне? Разве в этом есть что-нибудь позорное? Стыдное?

– Нет, но... словом, я не хочу вспоминать! Ты теперь и сама знаешь, как это... тяжко...

– Да, знаю! И ни за что не стала бы тебя этим... пытать, если бы... Мама, дети Епифановых мрут как мухи из поколения в поколение! В чем дело? Я однажды слышала, как ты говорила отцу о том, что Федор Никодимович тебя предупреждал... Что он имел в виду? Почему считал, что вы не будете с отцом счастливы?! Не кажется ли тебе, что пора с этим разобраться? У тебя еще остались мы с Борей и двое внуков! Ты же не хочешь потерять нас всех!

Галина Павловна, сжав губы, покачала головой. Ирина подскочила к ней, обняла за плечи и попросила:

– Ну... расскажи, мама... Облегчи душу...

Пожилая женщина закрыла лицо руками, простонала что-то невнятное, потом все же справилась с собой. Она вытащила из кармана халата носовой платок, вытерла набежавшие слезы и тяжело осела на кухонную табуретку. Ирина подвинула к ней поближе стул и пристроилась рядом, продолжая обнимать за плечи.

– Понимаешь, Ирочка... я не знаю, что имел в виду Федор Никодимович. Я тогда была молода, по уши влюблена в твоего отца и не верила никаким дурным знамениям и предсказаниям. Он ничего не сказал мне, кроме того, что мы не будем счастливы, что ничего хорошего не написано на роду Епифановых. А мне даже в голову не пришло поговорить с ним на эту тему. Я посчитала его слова недоброй шуткой и даже некоторым злопыхательством. Подумала, что не понравилась ему как невестка. Постаралась побыстрей забыть и действительно забыла. Я вспомнила об этих его словах только тогда, когда мы почти подряд похоронили Ванечку и Пашу. Паша действительно был третьим из сыновей, которых я...

Галина Павловна, горько задумавшись, замолчала. Ирина какое-то время не тревожила мать, а потом все-таки спросила:

– Почему же нет могил двух твоих сыновей?

– Первого, Егорушки, есть... Когда мы только поженились с твоим отцом, жили в Любани у моих родителей. Там и могила Егорушки...

– От чего он умер?

– Он... как Маринин Ванечка... Думали, что ерунда, обыкновенная простуда, а он не выкарабкался...

– А другой? Как его звали?

– Мы не успели назвать его никак. Хотели Володей, если родится мальчик, или Танечкой, если выйдет девочка... Тогда еще не было УЗИ или не использовали его для этих целей... не знаю... В общем, у меня случились преждевременные роды, ребенок родился шестимесячным, с какими-то несовместимыми с жизнью отклонениями. Мне его даже не показали. Сказали только, что... мальчик... У него вообще нет могилы... Не знаю, что с ним стало... Его посчитали... как бы выкидышем... А кому ж выкидыши выдают...

Ирина погладила мать по плечу и спросила:

– Это все твои тайны?

– Все... – ответила Галина Павловна и опять всхлипнула.

Ирина подождала, пока мать успокоится, и спросила еще:

– Ты можешь в этом поклясться?! Мы все очень боимся за детей Марины с Алексеем.

Галина Павловна выпрямила спину и сказала, глядя в пол:

– С Лешиными детьми все должно быть в порядке... да и с вами тоже...

– С кем?

– С тобой и с Борей.

– Почему ты так в этом уверена? – удивилась Ирина.

– Н-не знаю... Мне так кажется... Вы с Борисом уже получили сполна...