Молодая девушка не знала, кажется это ей или в действительности взор монаха во всей танцующей толпе отыскал именно ее и ее кавалера и неотступно следит за ними. Люси ясно видела, что в самом начале танца, когда граф положил руку на ее талию и ее локоны коснулись его плеча, глаза отца Бенедикта злобно сверкнули. И хотя веки его сейчас же опустились, она заметила такой уничтожающий взгляд, что пошатнулась от ужаса и невольно ближе придвинулась к Оттфриду. Да. граф был прав: монах почему-то особенно ненавидел их обоих.

Оттфрид объяснил движение девушки своим успехом, и его комплименты и льстивые речи полились еще смелее. Люси рассеянно слушала своего кавалера; ее мысли невольно перенеслись в душистый лес, она вспомнила, как эти же самые глаза испугали ее, когда смотрели из-за куста малины. Девушка облегченно вздохнула, когда танец окончился и вместо таинственного монаха у дверей зала показался ее брат.

Оттфрид отвел свою даму на место, но Люси не пришлось долго отдыхать. Молодые представители аристократии, ободренные примером графа Ранека, непрерывно приглашали ее. Оттфрид с большим неудовольствием уступил им свою даму. Если бы от него зависело, он не отступил бы ни на шаг от сестры «выскочки», но требования этикета заставили его подойти к какой-то увядающей графине; та пустила в ход все свое кокетство, чтобы заинтересовать завидного жениха, но тщетно — молодой граф еще никогда не проявлял такого равнодушия. Как только приличия позволили, он поторопился снова подойти к Люси, чем вызвал негодование всех других дам.

Убедившись, что сестра танцует не только с графом, но и с другими кавалерами, Гюнтер ушел из зала и присоединился к нетанцующему обществу. Вскоре его подозвал настоятель и начал нескончаемый разговор. Танцы между тем прекратились. Когда Гюнтеру удалось освободиться от своего собеседника, он пошел к сестре, но не нашел ее в зале; не было ее также и на террасе, где, весело болтая и смеясь, прогуливались отдыхающие после танцев дамы. Бернгарда обеспокоило отсутствие сестры. Он только что собрался пойти искать дальше, как вдруг она вошла в зал под руку с графом Ранеком, не отходившим от нее. На лице Люси сияло детское торжество, и она густо покраснела под холодным взглядом брата.

— Где ты была? — резко спросил он. — Я искал тебя везде.

— Не сердитесь на мою даму, господин Гюнтер, — любезно вмешался в разговор Оттфрид, — я позволил себе повести вашу сестру на террасу подышать воздухом и имел счастье получить от нее согласие танцевать со мной следующий танец.

— Очень сожалею, граф, но моя сестра не будет больше танцевать, — решительно заявил Бернгард, взяв Люси под руку. — Она выезжает в первый раз, и я боюсь, что она переутомится. Люси должна немного отдохнуть, а затем мы уезжаем.

— Однако позвольте, — резко возразил Оттфрид, — моя дама обещала мне танец, и я имею право...

— Да, да, граф, вы, конечно, имеете право требовать исполнения обещания, — перебил его Гюнтер, — но я надеюсь, что вы не будете настаивать на этом ввиду того, что Люси вредно много танцевать. Позвольте мне увезти мою сестру.

Бернгард говорил очень вежливо, но весьма решительно, и Оттфрид не дерзнул возражать. Он закусил губы от сдерживаемого гнева, почтительно поклонился и отошел, предварительно обменявшись с Люси многозначительным взглядом.

В первый момент молодая девушка была поражена поступком брата, затем хотела попросить у него разрешения еще потанцевать, но, взглянув на Бернгарда, отказалась от своего намерения. Когда на лице брата появлялось такое выражение, оставалось лишь одно — беспрекословно повиноваться. Люси промолчала, но глаза ее наполнились слезами. Она не понимала, почему Бернгард лишил ее удовольствия и таким сухим тоном говорил с любезным кавалером. Вообще он весь вечер был очень не в духе.

Посадив сестру в гостиной среди пожилых дам, Гюнтер не отходил от нее, ожидая, пока она отдохнет. А из зала неслись упоительные звуки вальса, и вся молодежь танцевала. Счастье еще, что мрачный отец Бенедикт куда-то скрылся. Если бы он продолжал смотреть на Люси своими темными, строгими глазами, она, наверно, не выдержала бы и разрыдалась при всех.

Глава 5

Графу Ранеку тоже было невесело в этот вечер. Ему не нравилось, что его брат так ухаживает за «выскочкой», когда же он увидел, что все присутствующие последовали примеру настоятеля, его дурное настроение еще усилилось. Но что было хуже всего, это смелость его сына, позволившего себе пригласить на танцы Люси Гюнтер! Из-за прекрасных глаз какой-то мещанки он позабыл о своем положении в свете. Граф решил серьезно отчитать сына, как только окончится этот нестерпимо скучный вечер. Недовольный всеми событиями дня, Ранек со скукой слушал разговоры своих знакомых об охоте и рысистых лошадях, затем, воспользовавшись первой удобной минутой, вышел из зала на террасу. Погруженный в свои невеселые думы, он спустился с нескольких ступенек и вдруг увидел на одной из боковых скамеек темную фигуру, прислонившуюся лбом к холодной каменной спинке. Поколебавшись несколько секунд, Ранек подошел ближе и, положив руку на плечо одиноко сидящего человека, тихо позвал:

— Бруно!

Монах вздрогнул и вскочил с места. Было слишком темно, и граф не мог видеть, как бледно и расстроено его лицо.

— Что ты тут делаешь один? — с тревогой спросил граф. — Почему ты не в зале?

— Там слишком душно, — сдавленным голосом ответил отец Бенедикт.

— Я знаю, ты не любишь светских развлечений, — покачав головой, сказал граф, — и, вероятно, не особенно благодарен моему брату за то, что он привел тебя на бал. Но, по-моему, ты уж слишком строго относишься ко всему и не только не любишь, а как будто даже ненавидишь все светские удовольствия.

— Я действительно ненавижу их! — глухим голосом подтвердил Бруно.

Оба стояли теперь на террасе и сквозь открытое окно смотрели на вертевшуюся под музыку толпу.

— Ты заходишь очень далеко в своем аскетизме, — продолжал граф. — Ты прекрасно видишь, что и сам настоятель, и другие иноки не только не осуждают, но иногда и сами посещают празднества. Да это и понятно. Вы, духовники и воспитатели наших детей, не можете порвать все отношения с обществом.

Отец Бенедикт ничего не ответил. Облокотившись о спинку скамьи, он мрачно смотрел вниз.

— Пойдем в зал, — предложил Ранек, — так неприятно в этой темноте!

— Не всем неприятно, — с горечью возразил монах. — Иногда на этой пустынной и темной террасе можно больше увидеть и узнать, чем в светлом зале.

— Твой строгий слух, вероятно, оскорблен каким-нибудь любовным признанием? — невольно улыбаясь, спросил граф. — Такого рода невинные романы часто происходят в кругу молодежи. Не могут же все отказаться от радости жизни подобно тебе!

— Граф Оттфрид в особенности! — резко заметил отец Бенедикт.

Ранек нахмурился.

— Ты, значит, слышал признание Оттфрида? — проговорил он. — Да, я знаю, он легкомыслен, даже более легкомыслен, чем я мог ожидать. Моему сыну следовало иметь другую цель в жизни, я не думал, что все его честолюбие будет заключаться в том, чтобы играть роль салонного льва. Боюсь, я сделал большой промах в его воспитании. К сожалению, условия моей жизни таковы, что я не мог посвящать много времени своему сыну.

Монах с удивлением смотрел на графа. Он вспомнил, как тот постоянно интересовался и заботился о его воспитании, почему же у него не хватало времени для родного сына?

К счастью, Ранек не заметил молчаливого удивления отца Бенедикта.

— Я надеюсь на твое влияние на Оттфрида, — продолжал он. — Мне хочется, чтобы ты был его духовником.

— Чтобы я был его духовником? — с ужасом повторил монах, отшатнувшись от Ранека. — Убедительно прошу вас, граф, отказаться от этого намерения. Для вашего сына и для меня будет гораздо лучше, если мы станем встречаться как можно реже.

— Нет, нет, я непременно хочу, чтобы вы стали близки друг другу, — ответил граф. — Я вижу, ты будешь строг с ним, ему это не помешает; а он, во всяком случае, не забудет, что видит перед собой священника, своего духовника, к которому обязан относиться с уважением. Ручаюсь тебе, что Оттфрид ничем не оскорбит тебя. Ну, а теперь пойдем. Мой брат, кажется, собирается уезжать и будет недоволен, если заметит твое отсутствие.

Ранек ласково взял отца Бенедикта под руку и увлек с собой в зал.

* * *

— Позвольте спросить, кто этот юный монах, стоящий за креслом прелата? — обратился Гюнтер к хозяину дома, случайно оказавшемуся возле него.

— Вы говорите об отце Бенедикте? Он — монах нашего монастыря, недавно посвященный в сан пастыря. Настоятель возлагает на него большие надежды.

— Вот как? — равнодушно заметил Бернгард, пристально всматриваясь в лицо монаха, точно желая запомнить каждую его черту. — Он, по-видимому, очень близок с графом Ранеком, может быть, состоит с ним в родстве?

— Ничего подобного, между ними нет никакого родства, — возразил барон Бранков, — напротив, отец Бенедикт происходит из очень простой семьи, я все забываю его фамилию — у графа так много имений, а он получил фамилию по названию одного из них. Отец Бенедикт был очень способный, но чрезвычайно бедный мальчик, граф Ранек воспитал его в семинарии, чтобы он мог вступить в наш монастырь. Со стороны графа это только доброе дело, и больше ничего.

— Да, действительно доброе дело! — подтвердил Гюнтер.

Бранков с удивлением взглянул на собеседника — ему послышалась ирония в его голосе, но Гюнтер был совершенно спокоен и продолжал безразлично смотреть на монаха; барон решил, что ошибся.

— Вы, кажется, очень заинтересовались отцом Бенедиктом? Может быть, хотите познакомиться с ним? — вежливо предложил он.

— Нет, благодарю вас, — быстро возразил Гюнтер, — как вам известно, у меня нет ничего общего с господами монахами. Я просто обратил внимание на его красивую голову и легкое сходство с одним знакомым.